Вдруг Тус почувствовал, что камни за его спиной зашевелились. Он обернулся. Позади него, чуть ниже, слегка покачиваясь, стоял монах.
- Уф… - выдохнул Тус, не в силах поверить собственным глазам. - Филон, неужели?..
- А ты не узнал, - улыбнулся монах. - Страшен, да? Но зато жив… Меня только что нашли в пещерах, в хранилище.
Тус сам не понимал причины своей настороженности. Перед ним стоял Филон, бледность и потрепанность которого была вполне естественной для человека, проведшего несколько дней в пещере. И по речи Тус узнавал Филона, однако в его голосе проскальзывали некие фальшивые ноты, пугавшие служку. Резкая тень, отбрасываемая капюшоном, закрывала всю верхнюю часть лица монаха, а сама хламида была обтрепана и перепачкана пылью.
Филон продолжал покачиваться.
- Тебе худо? - спросил Тус. - Присядь…
- Спасибо, насиделся. Пять дней во тьме. Хорошо хоть, пил вина вволю. И зерно, и крупы были. Бедный Максим… Мне рассказали…
- Да, - ответил Тус, все больше убеждаясь, что перед ним Филон. - Тебе повезло. А Юст не с тобой был?
- Нет, когда началось, я спустился в хранилище, в самую глубину, туда, где мешки с хореной.
- А-а… - протянул Тус, не зная, где находится зерно, но приблизительно представляя план пещерных хранилищ.
- Юст оставался в монастыре, - продолжил Филон. - Но почему-то никто не догадался поискать меня в пещере. А я же отвечаю за хлеб. И все это знают.
Страх, поначалу пробежавший холодной волной по спине Туса, совсем исчез. Служка уже не сомневался: перед ним Филон. Филон, которого несколько дней заточения состарили на несколько лет.
- Я знаю, что ты ищешь… - Тус увидел, как под капюшоном сверкнула улыбка. - А я не искал, да нашел. Прямо на дороге, возле тебя.
Филон вытянул из-под хламиды левую руку и протянул Тусу прозрачный, как водяная капля, камешек. Хотя солнце наполовину скрылось за гребень скалы и в долину спустились сумерки, свет не хотел покидать прозрачный кристалл.
- Это берилл? - спросил Филон.
- Да…
- Смотри, как переливается.
Филон продолжал покачиваться, и взгляд Туса медленно скользил за то приближающимся, то удаляющимся камнем. За каплей света на темной ладони. Морщины, пересекая ее направо и налево, темнели, словно дороги среди желтых полей хорены. Тус вспомнил, как, поднимаясь в горы, смотрел на расстилающиеся внизу поля, где маленькой серой точкой, уже наполовину скрытая дымкой, виднелась его деревня. И вдруг, когда лучи Таира отражались в каком-нибудь окне, вспыхивал, пробивая дымку, оранжевый огонек.
Тус неожиданно почувствовал, что его ноги становятся ватными, юноша захотел присесть.
"Странно, вроде не устал, а засыпаю…" - Эта мысль на мгновение отрезвила юношу, но за ней последовал вкрадчивый голос, уже совсем не похожий на голос Филона:
- Смотри, как он переливается… Смотри, смотри… - Голос неожиданно стал жестче: - Стоять и спать… Спать и стоять…
Тус повиновался: его глаза были открыты, но уже ничего не видели, а тот, кого он посчитал за Филона, сильным движением откинул капюшон. Безволосая голова незнакомца походила на огромный продолговатый клубень кассаты, в котором глубоко, двумя червоточинами, сидели темные глаза. Они были столь жуткими и столь притягивающими, что на все остальные части лица: узкий некрасивый рот, приплюснутый нос - посторонний наблюдатель не обратил бы внимания.
Незнакомец тем временем вытащил из-под хламиды вторую руку. Она уже не напоминала обрубок: успел образоваться сустав и выросли пальцы. Однако пальцы были маленькие, как у младенца, и сплошь покрыты ошметками шелушащейся кожи: рука росла так быстро, что кожа не успевала обновляться. Незнакомец положил обе руки на плечи юноши, придвинул его к себе и впился взглядом в его глаза.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НИКИТ
"…Не способен мой слабый разум охватить переплетений, свитых судьбой в нашей многострадальной обители. Кому и зачем нужно это странное человеческое зелье, что варится в Чаше Хрона? Тени, отбрасываемые нашими бедами, превращают обыденное в страшное и пугают подобно тому, как испугали меня вчера вечером шаги Мика - несчастного безумца, пришедшего ко мне за помощью. А я, еще не освободившись ото сна, вообразил невесть что и приготовился к защите.
Прошедшая же ночь еще больше запутала меня, и лишь благодаря вере своей я не лишился рассудка.
Тяжело мне было заснуть, словно не хотело мое сознание впускать сновидения. Думал я о нашей нелегкой участи, и о снах Павула, и о находке несчастного Мика, о многом успел передумать, прежде чем Всеприсущий смежил мои веки. И видел я странный сон, и велико было мое удивление, когда узнал я, что Павул видел в эту ночь то же самое…
И казался сей сон мне явью: слишком яркой вспышкой остался он в моей памяти. Он был столь ясным, что скорее реальные ужасы можно было бы принять за сновидения.
Если бы Всеприсущий не поддерживал меня и не укреплял мой разум, мог бы я пасть духом и уподобиться погрязшим во тьме сонангаям, считающим видениями все: и то, что здесь, и то, что по другую сторону сна. "Нет ничего, кроме сновидца", - говорят они. Им можно лишь позавидовать: незачем плакать над умершими, незачем страдать, ибо боль становится иллюзией, и незачем гонять свои мысли, подобно тагам, в поисках истины.
Если все сны Павула подобны моему и столь же реальны, то как он счастлив и как несчастен, проживая две жизни. Остается благодарить Бога, что ниспослал в наш монастырь таких разумных слушателей, как Юл и Нахт. Пусть последний и ищет во всяком явлении близких ему Богов, пусть толкует все наизнанку, однако некоторые его замечания заставляют взглянуть на сны по-новому. Если бы больше прислушивался к рассказам сновидцев и наш Эант, многие беды смогли бы мы предотвратить.
Сон же, виденный мной, был следующим. Казалось мне, что находился я где-то среди скал, формой своей напоминающих те, что окружают монастырь, и местами темнели в них пещеры, но цвет скал был ярко-желтым. И небо надо мной было синее и безоблачное. И казалось мне, что в одной из пещер - жилище мое, и знаю я каждое деревце, каждую травинку, каждый камень в этих горах. А внизу бежала река, вода в которой блестела, но блеск был иной, чем у обычной воды. И подумал я: не должно быть здесь реки, никогда не было ее здесь. И когда пригляделся я внимательно, ужас сковал мои члены. Не река то была, а тело огромной хиссы, сползающей с горы, голову которой скрывали от меня камни. И далее увидел я, что с соседнего склона ползет навстречу ей вторая змея, столь же огромная.
С ужасом разглядывал я их. И когда одна из змей приблизилась, узрел я несколько языков чудовища: были они остры, как мечи, и гибки, как паутины хайра, и пробивала ими змея свой путь. Видел я, как перерубила она корень дерева, видел, как проглотила хриссу, выбежавшую на камень и застывшую неподвижно, словно приготовившую саму себя в жертву.
И, сойдясь в полулонге от меня, в глубине котловины, переплелись змеи и принялись ожесточенно биться. Тогда понял я, что эти хиссы - смертные враги друг другу. Наконец одна из них поднялась на своем хвосте так, что голова ее оказалась вровень со мной, укрывшимся высоко за камнями, и с ревом, от которого содрогнулась земля, пала, ударив клыками в спину противницы. Кровью окрасились камни вокруг них. Движения побежденной стали вялыми, и кровавое озеро постепенно заполнило котловину. А та, что победила, с шипением, подобным шуму обвала, поползла в мою сторону. И глаза мои закрылись от ужаса.
А когда я открыл их, увидел свою комнату, показавшуюся мне весьма милой и защищенной от всяческих бед. Долго не мог я перевести дыхания, и пришлось мне переодеться, ибо рубашка, в коей я спал, пропиталась потом.
И Павул видел сон, во всем подобный моему. Когда же я описал то место, где сам находился во время сна и маленький кедрос справа от меня, ветви которого были изогнуты, словно фигурка танцующего человека, Павул не менее моего был удивлен, ибо это же дерево он видел прямо перед собой. И значит, находились мы в своих видениях неподалеку друг от друга. Догадайся я повнимательней осмотреться, то мог бы увидеть Павула или того, чьими глазами смотрел Павул.
И спросил я тогда Павула, видел ли он в своих видениях самого себя или хотя бы части собственного тела, ощущал ли он себя человеком. Спросил же я потому, что сам в этом пока единственном видении себя человеком не ощущал. Я был иным, безликим, бестелесным наблюдателем. И Павул ответил мне подобным же образом: "Нет, себя я не видел никогда, и не было у меня желания оглядеть себя, даже мысли такой не возникало". Впрочем, у него и здесь таких мыслей не возникает.
И еще сказал мне Павул, что помимо этих иные видения стали посещать его, смутные, словно скрытые опустившимся облаком, и пересказать эти видения он не мог, ибо воспоминания о них были еще более неясными.
Удивление же наших любезных гостей от такого странного совпадения было велико, и не могли они никак истолковать столь странный совместный сон. Однако Юл очень подробно расспрашивал об облике этих змей; казалось, что наши беседы о видениях навели его на некую мысль, высказать которую он не решался. Ксант же, впервые проявивший заинтересованность, пообещал отыскать мне одну, по его словам, интересную запись в своих свитках.
И я не раз спрашивал себя, что же означают наши сны. Что за земли открываем мы, обитая в них. Просвещенный Беорн Норнский считает, что есть три рода видений.