Да, Петрович, по ходу к тебе просьба: больше так генерал-адмирала не величай. "Семь пудов", "семь пудов"… Боже упаси, ляпнешь где-нить прилюдно. Да и негоже грешить против истины. Он за время своей крайней парижской "командировки", чисто на глаз, если по последней фотографии в "Ниве" судить, не меньше чем полпуда еще нажрал, и теперь, как пить дать, на достигнутом не успокоится: как же - "герой-победитель"! Не главный архитектор Цусимы, как в нашем мирке было…
Кстати, по ходу своего спича, Вадим, постарайся максимально подробно доложить про последнюю "изюминку на торте": как и почему твоя благоверная умудрилась публично закатить скандал дяде Алеше из-за твоей скромной персоны. И еще - как нам понимать его отсутствие сегодня в свите? Мы-то, грешные, посчитали, что он опять в фавор к Николаю входит. Подробненько расскажи, ибо чуйка мне подсказывает, что сейчас эта склока для нас - самый скользкий оселочек и есть…
Но для затравки изобрази нам в лицах, как и почему твой дорогой Ники слил инфу о нашем "пришествии" Императрице. И как эта помешанная на мистике неврастеничка такую новость вообще переварила? Хочу знать твое мнение и как свидетеля, и как медика. Откровенно говоря, хоть я и ждал от царя-батюшки чего-то подобного рано или поздно, но попозже - было бы лучше. С какой точки зрения на это дело не посмотреть.
- Не вопрос, Василий. Будет вам в лицах. Тем более, что главной "изюминки" вы все равно пока не знаете, хотя про "дядю Влада" и Николашу - "бешеного кобеля" вы уже сами упомянули. А что смешного, Петрович? Так теперь Николая Николаевича горячие финские парни величают. Кстати, отдать ему должное надо. После убийства генерала Бобрикова, с чухонцами он разобрался решительно, и не церемонясь. С ходу ввел военное положение, и - понеслось по кочкам. Одних висельников под восемь десятков по приговорам полевых судов. Лепшая подруга финской аристократии Мария Федоровна до сих пор с ним почти не разговаривает. Однако генерал-губернаторство замирено, причем конкретно. Они там…
- Стоп! И чего там такого главного мы не знаем? - прервал Василий вадиков экскурс в новейшую историю Финляндии. По тому, как он заметно напрягся, было понятно, что любые новые вводные относительно активности родни Императора воспринимаются им весьма серьезно. Тем более, если речь идет о фигурах такого калибра.
- Если коротко. Сладкая парочка собралась произвести маленький, аккуратненький дворцовый переворотик. С участием гвардии, естественно. А перед этим разобрать меня на запчасти до самой говорящей головы. Дурново и Зубатов, не без помощи кой-каких ноу-хау от дяди Фрида, этот гнойник обнаружили. А Николай лично вскрыл и выдавил. Оба деятеля каялись, целовали туфлю и поклялись в вечной верности. Письменно…
- Что?! Прелестно. Твою ж ма-а-ать… Почему не доложил?
- Приказ, Василий Александрович. ОН приказал. Причем сказал, что, в принципе, не возражает, когда я докладываю Вам обо всех наших делах, но это - особый случай, дело семейное. И он ОЧЕНЬ ПРОСИТ меня на эту тему письменно не распространяться…
- Та-ак… как чувствовал, что мы под колпаком. Порадовал. Хотя не удивляюсь, Дурново и Плеве - не дураки. И душка Ники, что, дядюшкам на самом деле поверил?
- Вряд ли. Но, во-первых, он категорически не желает выносить сор из избы. А во-вторых, как я понимаю, он очень хочет познакомиться с тобой и обсудить все это тонкое дело. Владимира Александровича и его супругу Марию Павловну, а она-то как раз и есть "главное мутило" в этой семейке, он из Питера уже справадил. Тот долго выбирал - Варшавский или Киевский округ принять, но остановился на Варшаве.
- А Николашу "чухонского", Или "черногорского"? Как его теперь правильно?
- Николаша, Петрович, в отличие от Владимира Александровича, включил дурака. Приехал к Николаю со Станой, пали на колени. Икону с собой привез, на которой клялся, что ни сном, ни духом! Это при том, что подробные стенограммы его изречений Ники читал. Ну, и что ты думаешь?
- Простил!?
- Не забыл, конечно. И, что простил - это тоже вряд ли. Но, скажем так, - извинил. Во всяком случае, пока высылка в Тьмутаракань ни Николаше, ни его черногорской пассии не грозит. Думаю, из-за большой политики он его не унасекомил. Никола Негош лично к нам в гости собирается, а у него еще одна из дочек - итальянская королева.
- Дела веселые в вашем гадючнике. Ладно, давай рассказывай про Императрицу…
* * *
В тот памятный день произошли два события, вызвавшие нешуточный переполох в царском семействе. Все началось утром, когда во время умывания внезапно упала в обморок, до крови разбив при этом затылок об ручку шкафа, камер-фрейлина царицы княжна Софико Орбелиани, - Сонечка, как звали ее в окружении Государыни.
Откровенно говоря, совсем уж неожиданным приключившееся несчастье назвать было нельзя, молодая женщина тяжко болела. По мнению врачей, в том числе и лейб-медика Гирша, - неизлечимо. Об этом при Дворе знали, и при переезде царской семьи в Александровский дворец Царского Села, даже предлагали царице оставить ее в Зимнем. Так, например, порекомендовала поступить обер-гофмейстерина Нарышкина, считавшая, что дочерям Императора не следует расти в присутствии умирающей.
Однако, Александра была непреклонна, и для Сони была выделена "квартирка" из трех комнат на втором этаже свитской половины дворца. Царица ежедневно заходила к ней поболтать, обсудить последние новости, а иногда и приводила с собой старших дочерей. Конечно, понимание безнадежности состояния подруги, радостных минут в жизни супруги Николая не добавляло, тем более, что болезнь прогрессировала.
Стало известно о ней примерно год назад, когда после падения с лошади, у девушки неожиданно обнаружилась опухоль позвоночника. Несколько дней она металась в жару, и в итоге всех консилиумов, врачебные светила пришли к выводу об обреченности пациентки. Увы, время лишь неумолимо подтверждало их правоту: состояние любимой фрейлины Государыни постепенно ухудшалось.
В жизни много вопиющих несправедливостей. Но подумайте только: ей неполных двадцать восемь, веселушка, "живчик", мечущийся между седлом и теннисным кортом. Неотразимая на бальном паркете, восхитительно-чувственная за фортепьяно. Красавица, по которой воздыхает один из самых блестящих офицеров-кавалергардов лейб-гвардии - барон Густав Карлович Маннергейм. И вот… Такое горе. Беда. Что тут еще скажешь.
Только ее подушка знает, сколько слез уже выплакано над письмами любимого из далекой Маньчжурии. И лишь самые близкие люди до конца осознают весь трагизм ее отчаянной радости и болезненного азарта в играх с дочерьми Александры и Николая в те, нечастые уже дни, когда болезнь ослабляет хватку, и Сонечка может сама доковылять на царскую половину. Ведь это очень страшно - знать свой приговор. В те времена рак и был им. Окончательным и неотвратимым. Даже сегодня, несмотря на все успехи медицины за прошедшее столетие, эта безжалостная сила мало кого выпускает из своих когтей.
А пока, ей оставалось - только жить. Жить из последних сил, где-то там, в самой глубине истерзанной души, еще уповая на Бога, на чудо. Которого, с точки зрения врачей, просто не могло произойти. Увы, но и эти надежды таяли подобно воску догорающей свечки вместе с молитвами духовника царской семьи и самого Иоанна Кронштадского…
Когда суета на свитской половине докатилась до покоев Императора, оказалось, что из медиков здесь и сейчас под рукой оказался только доктор с "Варяга". И пришлось Вадиму, прервав "дозволенные речи Шахерезады" и едва не грохнувшись на натертом паркете, нестись в правое крыло дворца. Там его ожидали взволнованная Императрица, лежащая в отключке с головой на кровавой подушке бедная девушка, Спиридович с "тревожным чемоданчиком" Гирша, камердинер, несколько человек свитских и прислуга. Последние, в качестве мешающей делу спорадическими охами-вздохами, массовки.
Ситуация была понятна, рефлексы Банщикова - безошибочны. "Лед! Быстро!" - рявкнул Вадим, едва взглянув на состояние пациентки. Нашатырь, вата, бинт и все прочее врачебное хозяйство нашлись в пузатой сумочке лейб-медика. Лед притащили из продуктового погреба через пару минут. А еще через четверть часа все было уже позади. Кровь остановлена, два шва наложены, больная приведена в чувство и оказалась даже в силах слабо улыбнуться Императрице и пользовавшему ее молодому эскулапу, которого она иногда видела в обществе Государя, а пару раз даже у кроватки маленького Алексея.
Поймав удивленный взгляд Вадима, упавший на инвалидное кресло в углу комнаты, Александра Федоровна, оставив с княжной свою новую фрейлину, юную баронессу Буксгевден, которую несколько месяцев назад взяли принимать у Сонечки дела, кивком головы пригласила Банщикова сопроводить ее. Когда дверь в коридор закрылась за ними, царица, порой бесконечно далекая и холодно-высокомерная, словно Снежная Королева, неожиданно крепко взяла Банщикова под локоть.
- Спасибо, Михаил Лаврентьевич. Спасибо… Бедная девочка, - во вздохе и взгляде ее внезапно всколыхнулось столько боли и тоски, что Вадим даже опешил:
- Но, Ваше Величество, нет нужды так волноваться. Все будет в порядке. Только ей нужно перевязки вовремя делать. А послезавтра снять швы.
- Нет, Михаил Лаврентьевич. Никогда… В порядке - уже никогда…
- Но почему?
- Сонечка умрет. Ее умереть опухоль. Большая. Тут… - и Александра Федоровна, до сих пор не слишком хорошо говорившая по-русски, предпочла показать рукой, где именно больное место у несчастной девушки, - Врачи, все… и в Германия. И здесь. И милый Гирш… все говорят: пять лет. И конец. Но, наверное, меньше, чем пять лет… Боже, я ее так люблю. Такая хорошая! И так плохо. Так ПЛОХО…
Казалось, что этот взгляд прожжет Вадима до каблуков.