- Не знаю, не знаю, - сказал Альпа. - Возможно ли вообще планировать такой процесс? Мы мало знаем об этом, но ведь может оказаться, что установить равновесие между духовным потенциалом исследователей и материальными возможностями человечества вообще нельзя. Грубо говоря, идей всегда будет гораздо больше, чем ульмотронов.
- Ну, это ещё надо доказать, - сказал Банин.
- А я ведь не сказал, что это доказано. Я только предположил.
- Такое предположение порочно, - заявил Банин. Он начинал горячиться.
- Оно утверждает кризис на вечные времена! Это же тупик!…
- Почему же тупик? - тихонько сказал Горбовский. - Наоборот.
Банин не слушал.
- Надо выходить из кризиса! - говорил он. - Надо искать выходы! И выход уж, конечно, не в мрачных предположениях!
- А почему же в мрачных? - сказал Горбовский. На него опять не обратили внимания.
- Отказываться от основного принципа распределения нельзя, - говорил Банин. - Это будет просто нечестно по отношению к самым лучшим работникам. Вы будете двадцать лет жевать одну частную проблему, а энергии, скажем, получать столько же, сколько Ламондуа. Это же нелепо! Значит, выход не здесь? Не здесь. Вы сами–то видите выход? Или вы ограничиваетесь холодной регистрацией?
- Я старый научный работник и старый человек, - сказал Альпа. - Всю свою жизнь занимаюсь физикой. Правда, сделал я мало, я рядовой исследователь, но не в этом дело. Вопреки всем этим новым теориям я убеждён, что смысл человеческой жизни - это научное познание. И, право же, мне горько видеть, что миллиарды людей в наше время сторонятся науки, ищут своё призвание в сентиментальном общении с природой, которое они называют искусством, удовлетворяются скольжением по поверхности явлений, которое они называют эстетическим восприятием. А мне кажется, сама история предопределила разделение человечества на три группы: солдаты науки, воспитатели и врачи, которые, впрочем, тоже солдаты науки. Сейчас наука переживает период материальной недостаточности, а в то же время миллиарды людей рисуют картинки, рифмуют слова… Вообще создают впечатления. А ведь среди них много потенциально великолепных работников. Энергичных, остроумных, с невероятной трудоспособностью.
- Ну, ну! - сказал Банин.
Альпа промолчал и начал набивать трубку.
- Разрешите, я продолжу вашу мысль, - сказал Горбовский. - Я вижу, вы не решаетесь.
- Попробуйте, - сказал Альпа.
- Хорошо бы всех этих художников и поэтов согнать в учебные лагеря, отобрать у них кисти и гусиные перья, заставить пройти краткосрочные курсы и вынудить строить для солдат науки новые У–конвейеры, собирать тау–тракторы, лить эргохронные призмы…
- Вот чепуха! - разочарованно сказал Банин.
- Да, это чепуха, - согласился Альпа. - Но наши мысли не зависят от наших симпатий и антипатий. Мысль эта глубоко мне неприятна, она даже пугает меня, но она возникла… И не только у меня.
- Это бесплодная мысль, - лениво сказал Горбовский, глядя в небо. - Попытка разрешить противоречие между общим духовным и материальным потенциалом человечества в целом. Она ведёт к новому противоречию, старому и банальному, - между машинной логикой и системой морали и воспитания. В таком столкновении машинная логика всегда терпит поражение.
Альпа кивнул и окутался облаками дыма. Ганс задумчиво проговорил:
- Мысль страшненькая. Помните "проект десяти"? Когда Совету предложили перебросить в науку часть энергии из Фонда изобилия… Во имя чистой науки поприжать человечество в области элементарных потребностей. Помните этот лозунг: "Учёные готовы голодать"?
Банин подхватил:
- А Ямакава тогда встал и сказал: "А шесть миллиардов детей не готовы. Так же не готовы, как вы не готовы разрабатывать социальные проекты".
- Я тоже не люблю изуверов, - сказал Горбовский.
- Я вот недавно прочёл книгу Лоренца, - сказал Ганс. - "Люди и проблемы"… Читали?
- Читали, - сказал Горбовский.
Альпа отрицательно помотал головой.
- Хорошая книга, правда? И поразила меня там одна мысль. Правда, Лоренц на ней не останавливается, говорит об этом мимоходом.
- Ну, ну? - сказал Банин.
- Я, помню, целую ночь об этом думал. Не хватало аппаратуры, ждали, пока подвезут, - знаете, обычная нервотрёпка. И вот я пришёл к такому выводу. Лоренц упоминает о естественном отборе в науке. Какие факторы определяют главенство научных направлений сейчас, когда наука не влияет или почти не влияет больше на материальное благосостояние?
- Ну, ну? - сказал Банин.
- И вот я пришёл к такому выводу. Пройдёт некоторое время, и те научные исследования, которые оказались наиболее успешными, впитают в себя всё материальное обеспечение, непомерно углубятся, а остальные направления просто сами собой сойдут на нет. И вся наука будет состоять из двух–трёх направлений, в которых никто, кроме корифеев, разбираться не будет. Понимаете меня?
- А, чушь! - сказал Банин.
- Ну почему же чушь? - спросил Ганс обиженно. - Вот факты. В науке существуют сотни тысяч направлений. В каждом работают тысячи людей. Лично я знаю четыре группы исследователей, которые из–за систематических неудач бросали работу и вливались в другие, более успешные группы. Я сам дважды так поступал…
Альпа сказал:
- Шутки шутками, а возьмите того же Ламондуа. Вот он рвётся сломя голову к осуществлению нуль–Т. Нуль–Т, как и следовало ожидать, даёт массу новых ответвлений. Но Ламондуа вынужден обрубать почти все эти ответвления, он просто вынужден игнорировать их. Потому что у него нет никакой возможности тщательно проработать каждое ответвление на перспективность. Мало того, он вынужден сознательно игнорировать заведомо поразительные и интересные вещи. Так, например, случилось с Волной. Неожиданное, удивительное и, на мой взгляд, грозное явление. Но, преследуя свою цель, Ламондуа пошёл даже на раскол в своём лагере. Он поссорился с Аристотелем, он отказывается обеспечивать волновиков. Он идёт вглубь, вглубь, его проблема становится всё уже. Волна осталась у него далеко в тылу. Она для него только помеха, он слышать о ней не хочет. А она, между прочим, сжигает посевы…
Над космодромом загремел громкоговоритель всеобщего оповещения:
- Внимание, Радуга! Говорит директор. Старшего бригады испытателей Габу вместе с бригадой прошу немедленно явиться ко мне.
- Счастливые люди, - сказал Ганс. - Никакие ульмотроны им не нужны.
- У них своих забот хватает, - сказал Банин. - Видел я однажды, как они тренируются, - нет уж, я лучше буду лжештурманом… А потом два года сидеть без своего дела и каждый день слышать: "Потерпите ещё чуть–чуть. Вот, может быть, завтра…"
- Я рад, что вы заговорили о том, что в тылу, - сказал Горбовский. - "Белые пятна" науки. Меня этот вопрос тоже занимает. По–моему, у нас в тылу нехорошо… Например, Массачусетская машина. - Альпа покивал. Горбовский обратился к нему. - Вы, конечно, должны помнить. Сейчас о ней вспоминают редко. Угар кибернетики прошёл.
- Ничего не могу вспомнить о Массачусетской машине, - сказал Банин. - Ну, ну?
- Знаете, это древнее опасение: машина стала умнее человека и подмяла его под себя… Полсотни лет назад в Массачусетсе запустили самое сложное кибернетическое устройство, когда–либо существовавшее. С каким–то там феноменальным быстродействием, необозримой памятью и всё такое… И проработала эта машина ровно четыре минуты. Её выключили, зацементировали все входы и выходы, отвели от неё энергию, заминировали и обнесли колючей проволокой. Самой настоящей ржавой колючей проволокой - хотите верьте, хотите нет.
- А в чём, собственно, дело? - спросил Банин.
- Она начала вести себя, - сказал Горбовский.
- Не понимаю.
- И я не понимаю, но её едва успели выключить.
- А кто–нибудь понимает?
- Я говорил с одним из её создателей. Он взял меня за плечо, посмотрел мне в глаза и произнёс только: "Леонид, это было страшно".
- Вот это здорово, - сказал Ганс.
- А, - сказал Банин. - Чушь. Это меня не интересует.
- А меня интересует, - сказал Горбовский. - Ведь её могут включить снова. Правда, она под запретом Совета, но почему бы не снять запрет?
Альпа проворчал:
- Каждому времени свои злые волшебники и привидения.
- Кстати, о злых волшебниках, - подхватил Горбовский. - Я немедленно вспоминаю о казусе Чёртовой Дюжины.
У Ганса горели глаза.
- Казус Чёртовой Дюжины - как же! - сказал Банин. - Тринадцать фанатиков… Кстати, где они сейчас?
- Позвольте, позвольте, - сказал Альпа. Это те самые учёные, которые сращивали себя с машинами? Но ведь они же погибли.
- Говорят, да, - сказал Горбовский, - но ведь не в этом дело. Прецедент создан.
- А что, - сказал Банин. - Их называют фанатиками, но в них, по–моему, есть что–то притягательное. Избавиться от всех этих слабостей, страстей, вспышек эмоций… Голый разум плюс неограниченные возможности совершенствования организма. Исследователь, которому не нужны приборы, который сам себе прибор и сам себе транспорт. И никаких очередей за ульмотронами… Я это себе прекрасно представляю. Человек–флаер, человек–реактор, человек–лаборатория. Неуязвимый, бессмертный…
- Прошу прощения, но это не человек, - проворчал Альпа. - Это Массачусетская машина.
- А как же они погибли, если они бессмертны? - спросил Ганс.
- Разрушили сами себя, - сказал Горбовский. - Видно, не сладко быть человеком–лабораторией.
Из–за машин появился багровый от напряжения человек с цилиндром ульмотрона на плече. Банин соскочил с ящика и подбежал помочь ему. Горбовский задумчиво наблюдал, как они грузят ульмотрон в вертолёт. Багровый человек жаловался: