Что он за идиот, почему отказался от Севкиного предложения? Может, еще не поздно. Позвонить сейчас и сказать: Сева, Рита, простите сентиментального балбеса за поздний звонок, глуп я и по-русски непредприимчив. Хочу, дорогие мои, к велосипедистам. Молодым, длинноногим, загорелым, в блескучих футуристических костюмах, прямо наклеенных, кажется, на мощные торсы, в обтекаемых шлемах. Хочу в Сочи на сборы. Хочу мчаться за пелетоном в машине по ухоженным дорогам разных стран и направлять струйку заморозки на ушибленные колени и локти.
Хочу говорить: ребята, надо. Ребята, мы должны выиграть.
"Но ведь травма, Юрий Анатольевич", - захнычет велосипедист.
"Ничего, парень".
"Но…"
"Абер дас ист ниче-е-во-о".
Картина была так ярка, так праздничен был веселый караван разноцветных гонщиков, что даже старик Харин смотрел на него с восхищением.
"Это, конечно, не Дом ветеранов, сказал он Юрию Анатольевичу. - По-моему, тут и думать нечего, соглашайтесь, доктор".
Да, надо позвонить Севке. Он посмотрел на часы. Было уже четыре, и в комнату неохотно вползало утро. Спал он, что ли. Он вздохнул и снова помчался за велосипедистами.
Заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску майор Шкляр хмуро посмотрел на инспектора и сказал:
- Виктор, тут звонили из Дома театральных ветеранов, кто-то у них пропал, займись.
- Вы что, смеетесь, товарищ майор, у меня и так шесть висячек, - плаксиво взмолился старший лейтенант Кравченко.
- Только мне с тобой смехи смеять.
- Пошлите кого-нибудь еще.
- Некого, Виктор, ты прекрасно это знаешь. У нас в группе розыска пропавших всего три инспектора. Гриднев в отпуске. Остались ты и Шавлеев. Сколько дел у Шавлеева? Молчишь?
- А кто пропал? - спросил со вздохом старший лейтенант. Он и не надеялся, что майор изменит решение, это с ним случалось редко, просто так было принято. - Артист?
- Какой-то старик.
- Какой старик?
- Не знаю.
- Только мне стариков не хватало. Двух девиц ищу, парнишку, двух мужиков и саксофониста. - Майор не отвечал, уткнувшись в бумаги, и старший лейтенант спросил: - Машину хоть взять можно, это ж у черта на куличиках. - У него мелькнула было надежда: - А разве Дом на нашей территории?
- На нашей, - ответил майор, не поднимая головы. - И машин нет. Сорок вторая стоит без заднего моста, а четвертую только вчера жестянщикам пристроили. Иди.
Старший лейтенант Кравченко вздохнул и вышел из кабинета. Хаммурапи, царь Вавилонии, был не дурак, и не зря его законы изучают в институте. Он только недавно сдавал сессию в заочном юридическом, и Хаммурапи еще не выветрился из него. Субъект права - авялум, свободный полноправный общинник. А есть еще неполноправный, мушкенум, находящийся на царской службе. Мушкенум - значит, падающий ниц. Это он. Вот уж действительно неполноправный и действительно падающий ниц. Утешало только, что было в слове "мушкенум" что-то и симпатичное. Почти как мушкетер, и про мушкетеров, он знал. Атос, Портос и Арамис. А как же главный, д'Артаньян? Почему тогда три мушкетера, а не четыре? Чудно… Спросить надо у Зоечки, инспектор по делам несовершеннолетних считалась у них авторитетом в вопросах литературы и искусства.
Вообще бы разделаться как-нибудь с пропавшими.
Даже жена подтрунивает над ним. "Ты бы, - говорит, - лучше преступников искал, вон сколько квартирных краж, а не девчонок взбесившихся". - "Почему обязательно взбесившихся?" - спрашивал он, хотя в душе соглашался с женой. "Да потому что нормальный человек не будет сбегать из дому, чтобы доказать какую-нибудь глупость".
И то правда. Он вспомнил, как прибежала недавно в отделение растрепанная женщина, заголосила, как истеричка:
"Про-па-а-а-ла! Деточка родная, и где ты-ы-ы-ы!" Он три дня искал родную деточку и нашел ее в нетопленой даче в Заветах Ильича. Дача принадлежала родителям ее подруги, и подруга-то и навела его. Несмотря на апрельское солнце, дача после зимы была сырая, промозглая, и двенадцатилетняя беглянка дрожала на продавленной тахте под кучей тряпья. Она так замерзла и проголодалась, что шмыгнула облегченно носом, когда он взял ее за руку и вывел на весеннее солнышко.
"С мамкой, что ли, поцапалась?" - спросил он.
"Угу".
Он позвонил в отделение, и счастливая мать уже ждала их.
"Светочка, солнышко ты мое", - запричитала она, захлюпала носом, потом, вспомнив, очевидно, что-то, дала солнышку основательный подзатыльник.
"Смотрите, - не выдержал Кравченко, - снова убежит".
"А вы не учите, своих заведете, их и воспитывайте".
Не успел он войти на территорию Дома, как около него невесть откуда, словно грибок из-под земли, появился старичок и спросил:
- Вы, наверное, из милиции?
- Да, - кивнул старший лейтенант.
- Позвольте представиться: театральный художник Ефим Львович Мазлин. То есть, конечно, бывший.
- Кравченко Виктор, - сказал старший лейтенант. Отчества своего он не назвал, как-то совестно было представляться такому престарелому человеку по отчеству. Уместнее было бы представиться просто Витей.
- Я вас проведу к директору. Но только для приличия.
- Как так?
- Он у нас все больше молчит. Некоторые даже говорят, будто он надувной. А двое утверждают, что видели у него на теле ниппель.
Старший лейтенант шутки понимал. Улыбнулся и спросил:
- Как же они его нашли?
- Кого, директора? В кабинете, конечно.
- Я имею в виду ниппель. Раздевали его, что ли?
- Нет, - засмеялся художник. - Он не раздевается.
- Как так?
- А так. Никогда. Всегда сидит за столом, не двигается, всегда при галстуке. А ниппель, говорят, у него на шее.
Художник ему понравился, и когда он разговаривал с директором, поймал себя на том, что все высматривает, не торчит ли из него и впрямь ниппель.
Ему предоставили в его распоряжение библиотеку. Он освободил себе столик, сложил старые "Огоньки" аккуратненькой стопочкой, новых, поди, теперь не найдешь, достал блокнот, ручку и только собрался подумать, как тактичнее пригласить кого-нибудь из друзей или соседей пропавшего - все-таки народ преклонного возраста, - как опять перед ним вырос давешний художник.
- Я, товарищ старший лейтенант, когда-то, еще студентом, был бригадмильцем…
- Бригадмильцем?
- Да, конечно, вы, верно, и слова такого не знаете. Вроде дружинников нынешних. Бригада содействия милиции. С вашего разрешения, я вам помогу.
- Спасибо, Ефим Львович.
- Вы и имя мое запомнили.
- Профессиональная память, - улыбнулся Кравченко. Было в библиотеке тихо, тонко пахло чем-то библиотечным, пылью, что ли, прохладно, с полки на него уютно смотрела Большая Советская Энциклопедия, интересно, есть в ней что-нибудь про царя Хаммурапи? Наверняка есть, не забыть бы почитать. Мушкенум… Он блаженно потянулся. - Ну, раз вы, Ефим Львович, старый бригадмилец, расскажите, что знаете.
- Я знаю все, - скромно улыбнулся художник.
- Вот и отлично. Так где же ваш товарищ? Харин Владимир Григорьевич, девятьсот восьмого года рождения, - добавил он, глядя в папочку, которую ему дала секретарь директора.
- Этого я вам сказать не могу. Не знаю. Но думаю, что с ним что-то случилось.
- Почему?
- Не может же человек вдруг отправиться куда-то в пижаме, не предупредив никого. И даже если он уехал с гостями, он бы наверняка позвонил, не такой он человек, чтобы плевать на других.
- Не все сразу, Ефим Львович. Во-первых, почему в пижаме?
- Владимир Григорьевич перенес инсульт, поправлялся плохо, еле ходил, все больше в комнате, и почти всегда в любимой своей пижаме, теплая такая, вельветовая.
- И вчера он тоже был в ней?
- Когда к нему пришли, да. К тому же еще вчера врач наш Юрий Анатольевич Моисеев проверял, вся одежда Владимира Григорьевича на месте, нет только этой самой пижамы и тапочек.
- Вы говорите, он был в пижаме, когда к нему пришли. А кто приходил к нему?
- Молодой человек и девушка. Уже второй раз. Приятели внука Владимира Григорьевича.
- Приятели внука?
- Ну да. Внук у него штурман дальнего плавания, а больше из родных никого.
- А когда они приходили?
- Первый раз три дня назад, а второй - вчера. Сразу после завтрака.
- Вы их видели?
- Да, я провел их первый раз к нему в комнату. Шестьдесят восьмая комната на втором этаже. И вчера видел, когда они шли по коридору.
- К комнате Харина или из нее?
- Они шли к нему. Совсем еще молодые люди, лет по двадцать пять.
- Фамилий их вы, конечно, не знаете?
- Нет.
- Вы - человек наблюдательный, Ефим Львович, вы не заметили ничего необычного в поведении Харина после первого посещения?
- Заметил. Он… даже не знаю, как сказать… как будто Владимира Григорьевича подменили.
- Он расстроился?
- Наоборот. То еле ползал по комнате с палочкой, а то, представляете, пошел. Это вам врач подробнее расскажет.
- Это физически, а настроение?
- Какое может быть настроение у человека, который вдруг выздоровел? Причем не от ангины какой-нибудь. Это как воскрешение. Вы человек молодой, вам этого не понять, когда буквально сил нет ноги таскать, а Владимиру Григорьевичу, не забывайте, семьдесят восемь годков. И, кроме инсульта, был у него и инфаркт раньше, и гипертония стойкая. А тут вдруг узнать его нельзя, представляете? Прямо светился весь. И потом, товарищ старший лейтенант, меня еще одно обстоятельство настораживает.
- Какое же?