Там, в дупле, я оставлю тебе деньги.
И так же незаметно, как появился, он исчез.
В его тоне и манере себя держать Тодди почувствовал большую таинственность.
«Это, верно, лесной гангстер», — подумал с трепетом Тодди и обрадовался: какое шикарное знакомство! Что, если бы об этом узнали в Америке мальчики с 43-й улицы! Они, наверное, всей компанией умерли бы от зависти к Тодди, а Реджи — владелец «машин-гана» — потерял бы навсегда свою популярность.
Тодди с большим удовольствием разгладил старенькую пятирублевку. Он даже чуть-чуть поплевал на нее. Первые деньги, знаете…
«С этого я начну, — решил Тодди. — И если уж не сделаюсь миллионером, то хорошо заработаю на черный день».
Показательная партия леса очень торжественно была отправлена на лесопильный завод.
— Пусть полюбуются, — говорили лесорубы. — Мало срубить дерево, важно — как его срубить, чтоб оно было — «вещичка».
Все с нетерпением ждали известий об экспортной партии. И дождались…
Не только пришли известия, а еще приехала целая комиссия во главе со следователем.
В экспортной партии леса оказались заколоченными гвозди.
Когда бревна поступили в распиловку, пилы сломались одна за другой, и завод стал.
Запасных пил не было. Их надо было привозить из города. Время шло, а заказ оставался невыполненным. Убытков на полмиллиона рублей. Вместо доброй славы — позор и неприятность.
У канадцев был произведен обыск.
Ивенс еще не брал гвоздей со склада. А у Рохкимайнена при обыске нашли только половину гвоздей, хотя он еще не приступал к постройке дома.
Старый Лоазари понял, в чем их обвиняют. Он весь потемнел и тяжело опустился на лавку. Так и сидел сгорбившись, не поднимая головы.
Отец Тодди, бледный, с глубоко ввалившимися глазами и постаревшим лицом, страшно клялся, что он не знает, куда девались гвозди, что он не занимался таким позорным делом. Он честный труженик. Всем своим сердцем он полюбил Советскую страну, свою новую родину, и хотел остаться здесь навсегда. А после он закрыл лицо руками и заплакал.
Тодди стоял за дверью и дрожал всем телом.
Когда отца Тодди арестовали и повели в контору, Тодди слышал, как дедушка, прижимая руки к груди, бормотал про себя:
— Я умру от этого дела, умру…
И весь какой-то вдруг жалкий и старенький, поплелся рядом с Эйно.
Тодди без шапки и пальто побежал вслед за ними.
— Дедушка! — задыхаясь от волнения и бега, кричал Тодди. — Дедушка, подождите, не надо умирать! Я все скажу… все…
Но в контору Тодди не пустили.
— Иди домой, мальчик, — сказал Большаков. Морщины вокруг его рта казались сегодня глубже, а скулы острее.
— Я хочу вам что-то сказать, только вам одному, — лепетал Тодди. — Они не виноваты… Это я… Отпустите их…
Большаков ввел Тодди к следователю. Внимательно и серьезно выслушал следователь рассказ Тодди о человеке с рассеченной губой.
— Это Кондий! — воскликнул Василий Федорович. — Это его работа…
— Хорошо, — сказал следователь. — Кондий — низкий, бесчестный человек, за деньги продающий свою Родину врагам, наш с вами враг… но как ты, Тодди, неглупый парень, сын честного рабочего, мог вступить в сделку с неизвестным тебе, подозрительным человеком? Как ты решился, потихоньку, не спросив старших, продать ему гвозди, выданные вам товарищем Большаковым из государственного склада для постройки вашего дома?
Тодди опустил голову.
— Ну, отвечай…
— Я понимаю, что совершил преступление, — заговорил Тодди, глотая слезы, — понимаю, что опозорил перед всеми нашу семью, чуть не посадил в тюрьму папу и дедушку…
— А нанесенный Советскому государству убыток в полмиллиона золотых рублей, это ты понимаешь, Тодди? — строго спросил Большаков.