- Начинается суматоха, - продолжал Филмер, - на девушку никто больше не обращает внимания. Она выскальзывает из палаты и, пользуясь неразберихой, выбегает в больничный двор, проникает в сарай - он ведь не был заперт, и уж туда-то войти мог каждый! - где и изображает второй акт этого безумного спектакля. Чистое сумасшествие, да, но ведь и заведение, в котором все это происходит, располагает именно к такого рода безумным представлениям! Я удивляюсь, доктор, как вы при вашем уме и знании собственных пациентов сами не пришли к столь очевидному умозаключению.
- Наверно, потому, что привык доверять собственным глазам, а не своей, как вы выразились, возбужденной фантазии, - спокойно проговорил доктор. - Нет, инспектор, я с вами не спорю, более того, я готов подписать составленный вами протокол и взять на себя всю ответственность за причиненные полиции неудобства.
- Ну, - благосклонно сказал Филмер, прекратив наконец бегать по кабинету и остановившись перед столом Берринсона, - это наша работа, верно? Являться по первому вызову и решать проблемы? Вы согласны, доктор, что иного объяснения случившемуся нет и быть не может?
- Нет и быть не может, - эхом повторил доктор и потянулся к чернильному прибору: чугунной статуэтке, изображавшей трех обезьянок: слепую, глухую и немую. Ловким движением фокусника Филмер вытянул из своей папки, лежавшей на краю стола, лист бумаги, уже исписанный мелким неровным полицейским почерком, и протянул доктору со словами:
- Это черновик, доктор. У меня не было времени полностью записать показания, но все они хранятся в моей памяти. Уверяю вас, я не пропустил ни слова! Я продиктую их секретарю, как только вернусь в участок. Если вы не возражаете, сегодня, ближе к вечеру, в крайнем случае завтра утром я пришлю курьера с чистовым вариантом протокола, и вы его подпишете, а черновик я затем отправлю в корзину, и на том покончим с этим досадным недоразумением.
- Досадным недоразумением, - с каким-то ученическим старанием повторил доктор, поставил на листе размашистую подпись и промокнул большим бронзовым пресс-папье.
- Рад был увидеть вас в добром здравии, мистер Каррингтон, - сказал Филмер, засовывая лист в папку и завязывая тесемки. - И с вами рад был познакомиться, сэр Артур, хотя, должен заметить, вы не всегда точны в своих описаниях деятельности полиции. Я, впрочем, не большой любитель такого чтения, но кое-какие ваши рассказы читал. Вы должны согласиться, что инспектора Лестрейда изобразили в карикатурных тонах. Вам нужно было выпятить ум своего героя, а это возможно, лишь принизив умственные способности конкурента! Нечестный ход, сэр!
- Совершенно с вами согласен, - процедил я, не вынимая трубки изо рта.
Минуту спустя, когда Филмер, произведя в коридоре соответствующий шум и дав какие-то указания одному из своих подчиненных, оставшемуся дежурить у главного входа, покинул больницу, мы с Каррингтоном и доктором переглянулись и одновременно воскликнули:
- Слава богу!
- Теперь, - сказал доктор, - мы, надеюсь, сможем действительно разобраться в этом странном, как выразился инспектор Филмер, недоразумении. Вы, господа, приехали, чтобы поговорить с Нордхиллом? В моем присутствии, разумеется. Давайте вернемся в его палату, и по дороге я просвещу вас относительно кое-каких сугубо личных обстоятельств, которые вам, вероятно, необходимо знать - даже в связи с сегодняшним происшествием, поскольку совершенно непонятно, с какими именно жизненными причинами оно может быть связано…
* * *
По дороге в палату (полицейского, дежурившего в холле, доктор отправил за дверь, чтобы тот своим видом не смущал больных) Берринсон поведал нам о том, о чем я уже догадался - полагаю, что и Каррингтон тоже: а именно, о взаимной привязанности, если не сказать больше, Нордхилла и девушки Эмилии Кларсон, то ли погибшей и воскресшей, то ли устроившей, если прав Филмер, не очень пристойный, но вполне допустимый в среде умственно нездоровых людей розыгрыш.
- Они много времени проводят вместе, насколько это допускается, конечно, нашими правилами, - говорил Берринсон, то и дело останавливаясь, чтобы довести мысль до конца, отчего путь от докторского кабинета до палаты мы проделали минут за десять. - Эмилия поступила к нам полугодом раньше Нордхилла - с диагнозом клептомания.
- Вот как! - воскликнули мы с Каррингтоном одновременно.
- Это довольно распространенное заболевание, - пожал плечами Берринсон, - особенно среди женщин. Мужчины ему тоже, конечно, подвержены, но в меньшей степени, как показывает мой опыт.
- Я знаком с одним клептоманом, - флегматично заметил Каррингтон. - Его время от времени ловят в какой-нибудь лавке, где он пытается украсть не очень дорогие вещи, совершенно ему не нужные. Суд отказывается определить беднягу в психиатрическую лечебницу, поскольку он не представляет опасности для общества. Полагаю, что ваша пациентка…
- Да, это несколько иной случай, - кивнул доктор, в очередной раз остановившись, заступив нам с Каррингтоном дорогу и взяв нас обоих за рукава. - В двух словах: Эмилия - найденыш, лет пять назад она слонялась неподалеку от дома Магды и Джона Кларсонов в Барнете, ничего о себе не помнила, не знала ни имени своего, ни откуда явилась. На одежде ее не оказалось никаких меток, а в полиции, куда супруги, естественно, обратились, после наведения справок ответили, что никто не обращался с запросом об исчезновении молодой девушки.
- Когда это произошло? - с подозрительным равнодушием осведомился Каррингтон.
- Это записано в истории болезни. Апрель двадцать второго, то ли пятнадцатое число, то ли шестнадцатое.
- Точно? Не конец мая?
- Нет-нет, апрель, могу поручиться, хотя не думаю, что это имеет какое-то значение.
- Конечно, - согласился Каррингтон, бросив в мою сторону вопросительный взгляд. - Продолжайте, доктор.
- Девушка осталась у Кларсонов. Старики надеялись, что амнезия у нее в конце концов пройдет - нередко так и случается, но не в случае Эмилии. У Кларсонов были двое своих детей - давно уже взрослых. Сын погиб на фронте, дочь вышла замуж и уехала в Австралию… В общем, одно к одному. Эмилию они приютили - честно говоря, я бы так не поступил, но каждый решает по-своему, верно? Некоторое время проблем не возникало, но потом, возможно вследствие перенесенной травмы (наверняка ведь что-то с девушкой произошло!), а возможно, в силу каких-то врожденных причин у девушки возникло отклонение от нормы. Стали замечать, что исчезают предметы - безделушки, хрусталь, стоявший в серванте, другая мелочь, причем происходило это только тогда, когда Эмилия находилась в том помещении, где впоследствии была замечена пропажа. Старики обыскали ее комнату, но ничего не обнаружили, однако поисков не прекратили и в конце концов нашли тайник, куда девушка складывала украденное. Кое-чего, впрочем, так и не досчитались, причем Эмилия не смогла вразумительно объяснить ни своего поведения, ни того, куда она дела так и не обнаруженные предметы. Видимо, прятала вне дома - но где? С ней говорили, объясняли недопустимость ее поведения, она все понимала, со всем соглашалась, но продолжала воровать. Ее отправили учиться в закрытое учебное заведение при Корнуоллском женском монастыре, но и там она продолжала воровать и не могла иначе, клептомания - болезнь. Директриса школы обратилась в полицию, полиция - к психиатру… Так девушка попала к нам.
- Насколько мне известно, - вставил Каррингтон, - клептомания трудно поддается излечению.
- Но нам удалось, - с оправданной гордостью заявил Берринсон. - Лекарства, сон, гипноз, есть еще и другие средства, еще не вполне апробированные в психиатрии, но мы здесь используем все, что считаем нужным… Электричество, например. Впрочем, этот метод помогает лишь при шизофрении. Как бы то ни было, Эмилия у нас уже больше года, и лишь в течение первых трех-четырех недель мы вынуждены были следить за ней и изымать из тайников украденные ею предметы, потом все это прекратилось. Кстати, кое-какие предметы так и не нашли, представляете? Эмилия не помнит, куда их спрятала, а сестры и санитары ничего не нашли, хотя и обыскивали все помещения, даже те, куда Эмилия не могла войти при всем желании… Прошу, господа!
Нордхилла мы застали в той же позе, в какой оставили его полчаса назад: он сидел на своей кровати, сложив на груди руки и глядя перед собой сосредоточенным взглядом.
- Господа приехали из Лондона, чтобы поговорить с вами, - сказал доктор.
- Как себя чувствует Эмилия? - прервал его Нордхилл. - Этот полицейский не сделал ей ничего дурного?
- Нет-нет, я бы не допустил, - мягко сказал Берринсон. - Эмилия отдыхает у себя…
- Под присмотром Марты? - спросил Нордхилл, но ответа дожидаться не стал и продолжил, переводя взгляд с доктора на нас с Каррингтоном: - Она очень чувствительная натура, ее нельзя обижать. Нельзя, понимаете?
- Никто Эмилию здесь не обижает, - проговорил Берринсон.
- Да? - резко сказал Нордхилл. - Вчера вечером мы с ней разговаривали в холле, подошел Джошуа и потребовал, чтобы мы разошлись по палатам. Он говорил грубо. Эмми было неприятно, я видел. Ей было ОЧЕНЬ неприятно. Она ушла в слезах. Я хотел… Мне не позволили…
- Пожалуйста, Альберт, успокойтесь, - терпеливо сказал Берринсон. - Есть общее правило: в десять все должны быть в своих комнатах.
- Если бы мы поговорили до одиннадцати, мир обрушился бы?
- Давайте обсудим это позднее, хорошо? Джентльмены приехали из Лондона…
- Я знаю, откуда они приехали. Но ведь мир не обрушился бы, если бы мы говорили до одиннадцати! И утром ничего бы не случилось, и полицейский не пришел бы, и Эмилия не оказалась бы в такой нелепой ситуации…
Мы с Каррингтоном переглянулись, а Берринсон нахмурился и сказал, тщательно, судя по выражению его лица, подбирая слова: