* * *
- Входите, господа, - приветливо сказал сэр Эндрю, отступив в сторону и пропустив гостей в ярко освещенный холл, посреди которого стоял круглый стол из тех, какие были модны в викторианские времена, а может, и в более ранние. На стенах висели картины в тяжелых рамах, и Бронсон подумал, что именно рамы составляют главную ценность. Живописцем сэр Эндрю был неважным - на полотне, висевшем в простенке между двумя огромными, выходившими в сад окнами изображен был тот самый сад, который можно было увидеть в любое из окон, сквозь которые художник, видимо, и смотрел, когда наносил кистью смелые мазки. Узнать пейзаж можно было, но не более того - пухлые деревья больше походили на кусты-переростки, а видневшийся вдалеке пруд напоминал огромную лужу. На других картинах - поменьше - изображены были различные интерьеры с непременными столом и креслом на переднем плане.
- Это, - усмехнувшись, сказал сэр Эндрю, - мои творческие потуги. Мазня, - он пренебрежительно махнул рукой. - Садитесь, господа, сейчас Сэнди принесет портера, и мы поговорим по душам, ведь, как я понимаю, вы пришли ко мне не для того, чтобы нанести визит вежливости.
- Это мой старый друг Майкл Бронсон, - представил старшего инспектора Кервуд, - я пригласил его к себе на уикенд…
- Да, да, - подхватил сэр Эндрю, - так получилось - случайно, конечно, - что ваш старый друг, дорогой Стефан, работает в Скотланд-Ярде в должности старшего инспектора и когда-то был вашим непосредственным начальником…
- Что не помешало нам, - продолжил Бронсон, - остаться друзьями.
Они разместились за столом - хозяин в старом, но дорогом, судя по обивке, кресле, а гости на не очень удобных стульях с высокими резными спинками. Вошла Сэнди - женщина лет шестидесяти, полнота которой выглядела так же естественно, как грузность сэра Фальстафа или худоба Шерлока Холмса - и поставила на стол три пивные бутылки и три большие кружки.
- Спасибо, Сэнди, - поблагодарил сэр Эндрю. - Ты можешь идти, то есть я имею в виду - идти домой, я тут с гостями сам расправлюсь.
- Хорошо, хозяин, - пробормотала женщина и вышла, не бросив на посетителей даже единственного взгляда - как смотрела на сэра Эндрю, так и продолжала смотреть, пятясь из комнаты.
- Звучит зловеще, - сказал Кервуд, наливая себе пива. - Если вам, сэр Эндрю, не очень приятно наше общество, то…
- Бросьте, Стефан, - хозяин налил пива сначала в кружку Бронсона, а потом в свою, но пить не стал, держал кружку в обеих руках и переводил взгляд с одного гостя на другого. Взгляд сэра Эндрю был ясным, умным, и еще Бронсон ощутил в нем невысказанную, а может, и невысказываемую в принципе боль - так смотрит большой породистый пес, несправедливо наказанный хозяином.
- Вы же знаете, - продолжал сэр Эндрю, - я всегда рад видеть вас у себя. И вас, старший инспектор, чем бы ни было вызвано ваше посещение.
- Желанием познакомиться, - объяснил Бронсон, - и ничем больше.
- Да-да, - пробормотал сэр Эндрю и отхлебнул наконец из кружки. - Я знаю, какие по деревне ходят разговоры. О Лиззи, я имею в виду. Люди… Они привыкли к тому, что Лиззи всегда поможет, у Мюрреев позавчера сын упал с забора, милейший наш доктор вправил парнишке сустав, но боль все равно сильная, старый Генри пришел ко мне… то есть к Лиззи, конечно, все уже привыкли, что она… И очень сокрушался, что Лиззи нет дома, у него на лице было написано: уехала, как же, врешь, старый мерин, не могла она уехать, потому что…
Он допил пиво, налил из бутылки еще - медленно, чтобы пена не поднималась пышной шапкой, а ложилась плотным одеялом.
- Потому что… - не выдержал Бронсон.
- Потому что, - спокойно сказал сэр Эндрю, - за четыре года, что Лиззи прожила со мной, она ни разу не выезжала дальше дома Карверов, что на окраине со стороны дороги на Бистер-менор. И желания такого у нее не было. А люди привыкают. Вы-то наверняка знаете, старший инспектор, как быстро привыкают люди к определенным вещам.
- Миссис Сигленд, - сказал Кервуд, - уверяет, что леди Элизабет не получила ни одного письма из Эдинбурга. Ни одного - в последнее время тоже.
- Значит, - заключил сэр Эндрю, - подруги не существует в природе, и никуда Лиззи не уезжала, а лежит где-то в моем саду под землей…
- Мы ничего такого не думаем! - запротестовал Кервуд и в волнении едва не опрокинул кружку.
- Знаете, - задумчиво проговорил сэр Эндрю, - чтобы прекратить кривотолки… Почему бы вам, господа, не обыскать мой сад? Садовник поддерживает у меня полный порядок, и если там есть свежевыкопанная… - он так и не решился произнести слово "могила", сделал красноречивую паузу и продолжил чуть изменившимся голосом, - то вы безусловно это заметите.
- Мы не собираемся… - начал Кервуд, но сэр Эндрю прервал его:
- Я даже настаиваю на этом, господа. Слухи… Как это… противно! Я… я обожаю Лиззи, вы понимаете меня?
Он поднялся и отошел к одному из выходивших в сад окон. Возможно, сэра Эндрю душили слезы - голос его стал напряженным и приглушенным, он говорил, не глядя на гостей, фразы накатывали одна на другую, как волны на берег, перекрываясь и пенясь. Бронсон старался не упустить не только ни одного слова, но и интонации, движения сэра Эндрю. Старший инспектор чувствовал: не в словах, произнесенных вслух, откроется правда об этом человеке и женщине, которую тот наверняка любил больше жизни, не в словах, а, возможно, в незаметном для самого сэра Эндрю жесте, движении - даже не руки или головы, а невидимом душевном движении, которое в чем-нибудь отразится: в интонации или тембре голоса.
- Когда она приехала… я увидел ее… Представьте себе восход солнца, раннее утро, вы стоите у окна и смотрите на холмы, все серое, и кажется, что будет серым всегда, но вдруг из-за холма - вон там, где дерево на вершине, - вырывается яркий зеленый луч, и все вспыхивает в вашей душе, а за зеленым лучом появляются желтый и оранжевый, и вы не видите солнца, хотя оно взошло - вы видите то, что скрыто, вас не ослепляет свет, вы… нет, это я о себе говорю, все было серым в моей жизни, и появилась она, нас многие осуждают, да что я говорю - нас осуждают все за то, что мы с Лиззи живем в грехе, но это не грех, господа, это счастье, а счастье вне времени и пространства, оно само по себе, и если его зафиксировать на бумаге в присутствии свидетелей, оно исчезает, как зеленый луч, если его сфотографировать, я пытался, не сфотографировать, конечно, на пластинке все равно не видно изумрудной зелени и уж тем более ощущения счастья, я пытался нарисовать, но все равно…
Бронсон кашлянул, и монолог сэра Эндрю прервался на полуслове.
- Да, - сказал он, повернувшись к гостям, - все так и было, господа.
- Жаль, - проговорил Бронсон, допив свой портер и промакнув усы лежавшей на столе салфеткой с вышитой монограммой "ЕР" в углу. - Жаль, - повторил он, - что мое пребывание в Блетчли-менор столь кратковременно и в воскресенье вечером мне придется вернуться в Лондон. Леди Элизабет, видимо, возвратится из Эдинбурга позднее?
- Позднее, - сказал сэр Эндрю, и что-то послышалось в его голосе такое, отчего старшему инспектору захотелось пожалеть этого высокого, уверенного в себе мужчину. Ощущение было странным и мимолетным, в следующее мгновение Бронсон подумал о том, что Притчард так и не ответил на по сути прямой вопрос. Настаивать на ответе Бронсон не считал возможным, он и так едва ли не перешел границы приличий.
- Вы все время проводите в деревне? - спросил он, меняя тему разговора. - Видите ли, я сугубо городской житель, и мне кажется, что здесь можно замечательно отдохнуть денек-другой, может, даже неделю или месяц, но жить здесь… для этого нужно иметь особый склад характера, я правильно понимаю?
- Наверно, - вяло согласился сэр Эндрю. - Пожалуй, я принесу еще портера, у меня в подвале немалые запасы. И соленых хлебцов, если вы не возражаете?