- Никогда не посещал воскресную школу, - отмахнулся Форестер. - Я хочу сказать, что и зарождение жизни на Земле, и мое знакомство с Элен - события в рамках одной ветви практически невозможные. А в рамках Мультиверса - обязательные, потому что в бесконечной системе происходит все, что не противоречит законам природы. Для меня - и для любого ученого, работающего в области эвереттики, - сам факт возникновения жизни является доказательством существования Мультиверса. Когда мне позвонила Фиона и рассказала о странной девочке… Себастьян, одно это доказывало, что Мультиверс существует - иначе столь маловероятное событие не могло бы произойти!
- Папа, - мягко сказала Элен, - давай не будем говорить об этом. Ты здесь, мама тоже, я с вами, у вас внуки, сейчас Том с Питером в лагере скаутов… Если тебе кажется, что ты прожил сто жизней…
- И я не схожу с ума? - кисло улыбнулся Себастьян.
- Обычно, - серьезно сказал физик, - человек не воспринимает себя во всех мирах, иначе он действительно рехнулся бы. Да и вы пытаетесь вспомнить себя в трех-четырех ветвях, вряд ли больше… Видел я таких, а Фиона с такими работала - она лет десять была главным врачом в психиатрической клинике. Шизофрения чаще всего - болезнь наложения воспоминаний, интерференция памяти.
- Пам, - сказал Себастьян, повернувшись к жене, тихо сидевшей в кресле и переводившей взгляд с мужа на дочь, - ты помнишь, как мы утром ехали в поезде и Элен держала в руках куклу…
Памела покачала головой.
- Не утром, Басс, - сказала она. - Это было тридцать лет назад. Мы ехали в поезде, Элен держала медвежонка, ты, как всегда, рассказывал смешные истории - я всегда удивлялась, откуда их у тебя столько! - а потом мы приехали в Галвестон…
- В Сиракузы, - поправил Себастьян.
- В Галвестон, - повторила Памела, - и там нас встретили Дин с Фионой, у Дина был чемоданчик, и он сказал, что в чемоданчике столько наших жизней, что даже если мы очень захотим, все равно не успеем их прожить, хотя на самом деле они все в нас, и мы можем вспомнить каждую, но и на это у нас не хватит жизни… Да, Дин?
Форестер кивнул.
- Не удивляйтесь, Себастьян, - сказал он. - Вы это непременно вспомните. Не торопитесь.
- Я хочу домой, - сказал Себастьян. - В Хадсон. К моей маленькой Элен. Я хочу узнать, кто ее бил, в какой бы реальности это ни происходило. Там я это узнаю, а здесь…
- Здесь вы это помните, Себастьян, - сказал Форестер, а Элен крепче сжала ладонь отца.
- Я… - начал Себастьян и прикусил губу: ему стало больно и стыдно, он всегда отгонял это воспоминание, он не хотел думать об этом и не думал много лет, будто ничего не было, он бы и сейчас не вспомнил, если бы с языка не сорвалось… Он был молодым… Но ведь и его так воспитывал отец: маленького Басса он бил тонкой палкой, сделанной из тростника, - этого добра всегда хватало на берегах Гудзона чуть ниже по течению. Басс был уверен - отец внушил ему это! - что только силой можно воспитать настоящего человека, потому что по природе своей, по своей животной сущности человек зол и способен в основном на дурные поступки, о чем и свидетельствуют постоянные детские шалости, глупости и гадости.
Когда они с Пам вернулись из России с ребенком, которого так хотела жена, Себастьян начал воспитывать девочку по-своему: он не резал тростник, эти времена прошли, он просто шлепал Элен всякий раз, когда она поступала по-своему, или шалила, или поступала назло, а назло она поступала слишком, по его мнению, часто, и это приводило Себастьяна в бешенство, он гонялся за девчонкой по всей квартире, а Памела бежала следом и кричала. Крики наверняка слышали соседи, и всякий раз после таких сцен, когда Элен уже засыпала в своей кроватке, жена плакала и говорила, что он - монстр, что из-за его необузданного характера дочь у них непременно отберут, потому что в детском саду миссис Бакли не может не увидеть кровоподтеки, одну семейную пару уже судили за варварское обращение с приемным мальчиком - тоже, кстати, из России, - и приговорили к двум годам, а ребенка отдали в приют, и неужели он хочет…
Он не хотел. Он любил Элен. Может, он любил ее даже больше, чем Памела, но не понимал, как можно воспитать хорошего человека, если не вколачивать в него с малых лет правила поведения и все заповеди, записанные в Библии.
- Пожалуйста, папа, - сказала Элен. - Это было давно. Я на тебя не сержусь.
- Это было здесь… - пробормотал Себастьян. - Я никогда тебя пальцем не тронул! Там. Дома. Когда я увидел синяки… Послушай, значит, та Элен была ты, а не…
- Я.
- Ты могла сказать…
- Что? Когда ты начинал меня бить - здесь, я сбегала в другой мир, где меня любили не меньше, но ни разу не тронули пальцем.
- Я бил тебя, - с отвращением сказал Себастьян. Он сбросил руку Элен, встал и вышел на веранду через высокую дверь, увитую снаружи темно-зеленым плющом. Он почти узнавал улицу - вроде бы те же дома стояли с обеих сторон, и те же маленькие сады отделяли дома от дороги, по которой время от времени проезжали машины - такие же, как там, вот проехал "форд", Себастьян узнал модель две тысячи третьего года, на такой ездил шеф в его фирме…
Он вернулся в дом и спросил:
- Какой сейчас год, черт возьми?
- Вы не помните? - поднял брови Форестер.
- Помню, конечно. Две тысячи тридцать пятый, и что же…
Он замолчал. Год действительно был тридцать пятый, и он это прекрасно помнил.
- Я потерял тридцать лет жизни, - произнес Себастьян с горечью.
- Почему? - удивился физик. - Разве вы не помните каждый прожитый год?
- Помню, - подумав, согласился Себастьян. - Но я не прожил их на самом деле! Мне было тридцать два только вчера, а сейчас…
- Басс, - сказала Памела, - мы прожили все эти годы вместе, ты забыл?
- Нет. Но…
Он прислушался к себе. Он посмотрел на свою жену. Он подошел к большому зеркалу, вот уже десять лет висевшему слева от двери, и посмотрел на себя. Он обернулся и посмотрел на Элен - женщину, которая была его приемной дочерью. Он посмотрел на Дина и Фиону, они сидели рядом друг с другом, касались друг друга плечами, они были вместе, а не рядом - единое существо: муж-жена. "А ведь когда-то…" - подумал Себастьян. Когда-то? Два года назад. Или тридцать? "Нет, - подумал он, - мы никогда с Фионой не были любовниками, что за глупость, этого не могло быть, потому что…" Почему? Он сейчас уже не помнил - столько лет прошло. Если и было когда-то что-то в душе, то осталось в таком далеком прошлом, от которого сохраняются в памяти лишь никому не нужные обрывки.
- С какой частотой я меняюсь? - спросил он у самого себя, глядя в зеркало. Вопрос был задан неправильно, Себастьян это понимал, но не мог сформулировать иначе.
- Ты не меняешься, Басс, - Памела подошла к мужу и прижалась к его груди, постаревшая женщина с сединой в волосах, такая родная и такая сейчас незнакомая, хотя он, конечно, помнил - воспоминания всплывали на поверхность и, узнанные, мгновенно погружались опять, - каждое мгновение, каждый год их жизни.
- Ты все тот же, Басс, - сказала Памела. - Не торопись. Я знаю это состояние - будто двое в одном. Со мной это часто происходит - когда просыпаюсь. Еще не отошла от сна, и та, воображаемая жизнь, кажется все еще реальнее реальности, но это проходит…
- Да, конечно, - сказал Басс, - но все-таки: сколько меня сейчас во мне?
Этот вопрос тоже не имел физического смысла, Себастьян понимал, но не мог сформулировать иначе.
- Я не знаю, - сказал Форестер.
- Не хотите ответить, Дин, или не можете?
Форестер дернул головой, будто ему дали пощечину.
- Что значит - не хочу? - воскликнул он с возмущением. - Я же говорю… - Он взглянул на Элен и добавил: - Одиннадцать кадров - каждый продолжительностью примерно по пять-шесть микросекунд.
- Одиннадцать, - с удовлетворением сказал Себастьян. - И какой же я - тот, из… ну, откуда я пришел?
- Басс, - сказала Памела, - ты ниоткуда не пришел, ты всегда был здесь. Да вспомни ты хотя бы, как в прошлом году мы втроем - ты, Элен и я - ездили в Россию, в Римско-Корсаковск, впервые за все годы…
- Да, - кивнул Себастьян. - Я помню.
Он лучше помнил другой, первый, приезд в российскую глубинку, помнил, как, бросив в номере чемоданы, полез под душ, ошпарился ледяной водой и долго крутил краны, пытаясь добиться хоть какого-нибудь тепла, а вода становилась все холоднее, ему начало казаться, что струя замерзнет в воздухе и возникнет ледяной столб, он быстро обтерся полотенцем и дрожал весь вечер, а потом все дни, пока они занимались бюрократическими процедурами, беспрестанно чихал, и хорошо, что не заработал воспаления легких.
Но и прошлогоднюю поездку он помнил тоже - милый провинциальный городок с памятником какому-то российскому президенту на площади перед железнодорожным вокзалом. Горячая вода на этот раз была и даже телевизионная стенка, не очень качественная, японского, а не китайского производства, но глубина резкости оказалась вполне приличной, и еще они с Памелой в первый вечер пошли к детскому дому, хотели войти, но…
- Я помню, - повторил Себастьян. - Из этих одиннадцати - я сам могу выбрать, да или нет? Как ты, Элен, выбирала, когда была девочкой - помнишь седую даму в странном платье, а еще был Годзилла, это…
- А, - улыбнулась Элен. - Мне там не очень… Видишь мир, будто из-за зеленого полупрозрачного стекла, и холодно, я не думала, что у нас так холодно…
- Ты сама выбирала или это не поддается контролю?