- Точнее, урбанократия. Власть города. Да, да, ты не ослышался… Сильные мира сего вверили электронному мозгу города охрану и приумножение своих богатств и привилегий, запрограммировали незыблемость Гармонии, которую они хотят увековечить. Решили, что нет ничего верней и надежней автоматического управляющего, не знающего ни сомнений, ни сантиментов. Но управляющий день ото дня все больше становится владыкой, превращая интеллектуалов в свои биопридатки… Хотел бы я знать, чем все это кончится.
- А как душевное здоровье интеллектуалов? - спросил я.
- О! - с ироническим воодушевлением воскликнул Актиний. - Здесь полный порядок. Даже лучше, чем у потребителей. Во-первых, интеллектуалам некогда развлекаться эстетическими побрякушками. Во-вторых, их спасает от художественной заразы чрезвычайно узкая специализация и профессиональный кретинизм. Но если среди них заведется ученый с художественными наклонностями и первобытной тягой к иным формам жизни, то это будет самый опасный человек для Гармонии. Почти пришелец… Поэтому мы должны изолировать художников. Первобытная природа и художественные произведения - зрелищные посиделки, конечно, не в счет - действуют разрушающе, дисгармонично. На почве природы и искусства произрастает страшный для Гармонии сорняк - индивидуальность человека. Появляются нездоровые самобытные личности.
- Нездоровые самобытные личности? Сорняк? Слушай, Актиний, тебе бы памфлеты писать!..
- Памфлеты? И угодить в лапы Хабора? Ну нет. Да и толку что? Никто не поймет, кроме художников… Нашему машинному миру нужны стандарты. Стандартными людьми легче управлять. Только из них можно построить четко запрограммированный общественный организм. А своеобразие людей приводит к разброду, анархии и - страшно подумать! - к инакомыслию.
- Теперь мне понятен смысл афоризма: "Болезней тысячи, а здоровье одно".
- Это гениальное изречение Генератора! - с шутовским пафосом провозгласил Актиний. - Ведь индивидуальных черт человека действительно тысячи, и каждая болезненно отзывается на здоровом стандарте.
- Слушай, Актиний! - воскликнул я. - Но ведь по этой логике ты сам больной человек.
- А ты?! - весело откликнулся Актиний.
- Но как же ты можешь возглавлять Институт общественного здоровья? Ты же сам не веришь, что приносишь этим пользу!
- Верю! - живо возразил Актиний. - Именно верю. Я стараюсь сохранить художников, рассовать по подземельям и больницам. Правда, некоторых приходится отдавать на расправу Хабору. Тут я связан по рукам и ногам… Но большинство удается спасти, изображая их просто дурачками, людьми с недоразвитым мышлением…
- И все же ты убежден, что их надо изолировать. Почему?
- Мое правило такое: чем хуже, тем лучше.
- Не совсем понимаю…
- Сейчас поймешь. Художники и прочие гуманитарии со своим неистребимым творческим зудом поддерживают в обществе какой-то минимальный духовный уровень. А теперь представь, что они исчезли с поверхности планеты. Образуется вакуум, бездуховный космический холод. Вот тогда люди вздрогнут и очнутся…
- А если не очнутся?
- Нет, не говори так. - В глазах Актиния мелькнул испуг. - Этого не может быть.
На прощание Актиний просил раз в день появляться в институте.
- Для формальности, - добавил он. - Да и мне скучно будет без тебя. Я, может быть, впервые живого человека встретил.
В бездуховной темнице Электронной Гармонии, в этом механизированном стандартном мире Актиний и для меня был единственным живым человеком…
Когда он ушел, я стал осматривать комнату. Одна стена - стереоэкран, на котором, если нажать кнопку, замелькают кадры нового секс-детектива. Эта "духовная" продукция изготовлялась поточным методом, вероятно, не людьми, а самим городом-автоматом. На другой стене - ниша для книголент. Однако никаких книг не было, кроме сочинений Генератора. Я взял первое попавшееся и нажал кнопку. Вспыхнуло и заискрилось название: "Вечные изречения". Книголента открывалась уже известным мне "откровением" Генератора: "Болезней тысячи, а здоровье одно". "Человек - клубок диких змей", - гласило следующее изречение. Под дикими змеями, которых надо беспощадно вырывать, подразумевались, видимо, индивидуальные качества. А дальше шли уже совершенно непонятные мне афоризмы… Я отложил в сторону сборник изречений и взялся за другие книголенты - философские труды Конструктора Гармонии. Однако сразу же запутался в лабиринтном, мифологическом мышлении Генератора.
Я махнул рукой и повалился на диван.
* * *
… Леса на западе оранжево плавятся и горят, как на гигантском костре. В хижине быстро темнеет. Успеваю растворить в воде сажу - это чернила на завтра. Я должен записать все, что со мной произошло. Со мной и со всеми нами. Обязан, даже если мои записи некому будет читать… Вот уже гаснет закат. На небе выступают все новые и новые звезды, словно кто-то невидимый раздувает тлеющие угли. И снова вспоминается наш полет. Сижу в хижине, а мысли мои уже гуляют там - среди звезд, в великой тишине мироздания…
Черная аннигиляция
В великой тишине мироздания… Нет, не такая уж это мирная тишина. Полная грозных неожиданностей и опасностей, она не располагает к спокойным и торжественным мыслям о величии звездных сфер.
Раздумывая, с чего начать повествование, я встряхнул перо. Упала капля. На бумаге вспыхнула жирная и черная, как тушь, клякса. Своей чернотой она мигом напомнила страшный беззвучный взрыв в пространстве и испуганный крик Малыша:
- Черная аннигиляция!
С этого взрыва и начались все злоключения.
Наш звездолет "Орел" стартовал с Камчатского космодрома 20 июля 2080 года. Мы должны были исследовать планетную систему звезды Альтаир в созвездии Орла и отработать в полете новый гравитонный двигатель.
От Земли до Альтаира - шестнадцать световых лет. Двадцать лет корабль летел с околосветовой скоростью, управляемый ЭУ - электронным универсалом. Мы же почти все время спали, охлажденные в гипотермическом отсеке.
После окончательного пробуждения жизнь на корабле вошла в обычную колею. Утром по привычке мы собрались в звездной каюте - просторной пилотской кабине с пультом управления и огромной прозрачной полусферой. Не было только планетолога Ивана Бурсова.
- Досматривает утренние сны, - шутливо пояснил бортинженер Ревелино, которого за юный возраст и малый рост члены экипажа называли Малышом. А Иван иногда - Чернышом: цвет лица у Ревелино был темно-оливковым, а волосы черными, как антрацит.
Наконец в дверях звездной каюты возникла крупная фигура планетолога.
- Вы уже проснулись? Феноменально! - воскликнул он, благодушно поглаживая темно-русую бороду. - А то, может, еще поспали бы, а? Нет, что ни говорите, полет наш протекает по-обывательски благополучно.
На жестких губах капитана Федора Стриганова выдавилась скупая улыбка. Улыбнулся даже всегда спокойный биолог Зиновский, смуглый, как и Ревелино, но с совершенно седыми волосами.
Бурсов, как всегда, высматривал, кто меньше занят, с кем бы он мог поговорить на философские темы. Это была его слабость. Некоторое время Иван кружил надо мной, как коршун над цыпленком. Но я отмахнулся от него: занят.
Сейчас свободен был только инженер Николай Кочетов. Влюбленный в гравитационную технику и равнодушный к философии, он наименее интересный собеседник для Ивана. Но все же Бурсов сел рядом с инженером и начал расхваливать гравитационный двигатель.
- Ты подожди, Иван, восторгаться, - возразил Кочетов. - Мне тоже наш "мотор" нравится. Но не забывай, что мы первые его по-настоящему отрабатываем. Все испытания в ближнем космосе - полдела… На многие вопросы еще предстоит дать ответ. Вот сегодня надо будет удалить выгоревшее топливо, а это не так-то просто сделать…
Занятый прокладкой трассы, я краем уха прислушивался к словам инженера и старался подавить безотчетную тревогу. Как-то у него сегодня получится?..
А через несколько часов Кочетов менял рабочее вещество. "Выгоревший" свинцовый шар - источник гравитационного излучения, создающего реактивную тягу, - он удалил из двигателя и опутал его невидимой силовой паутиной, тянувшейся за служебной ракетой подобно тралу.
За эволюциями ракеты мы наблюдали на экране кругового обзора. Вот она, совсем крохотная по сравнению с громадой звездолета, похожая на серебристую иголку, отделилась от борта и стремительно помчалась вперед. Удалившись на триста километров, ракета должна была повернуть налево, описать длинную полуокружность и вернуться к кораблю сзади. Но случилось непредвиденное. При повороте силовые путы разорвались и оголенный свинцовый шар (лишившийся гравитонов, он стал почти невесом) начал сближаться с ракетой. Видимо, Кочетов растерялся. Мы видели, как ракета судорожно отскочила в сторону. Но шар не только не отставал, а буквально погнался за ракетой и вскоре прилип к ее корпусу. А затем…
- Черная аннигиляция!.. - крикнул Ревелино.
Да, это была аннигиляция. Но не та, которая происходит при уничтожении вещества и антивещества и сопровождается ослепительной вспышкой, выделением огромной энергии. Здесь все было совсем не так. Заряженный отрицательной гравитационной энергией свинец и обычное вещество ракеты, соединившись, мгновенно, взрывоподобно исчезли, аннигилировали, обратившись… Во что? Этого никто из нас не знал. Во всяком случае, не в энергию…
Сквозь купол каюты мы увидели на привычном звездном небе внезапно возникшую зияющую бездну. Будто разорвалось само пространство. Угольный провал в Ничто…