Я молчала. А попутно – порадовалась, что Ибуки ненадолго отвлечена от монитора: удаление огромной папки закончилось успешно. По крайней мере, так считала операционная система.
– Ты понимаешь, чем рискуешь?
Почти гарантированный прогресс опухоли? Общее ухудшение состояния? Да, пожалуй, я понимаю, чем платят за полное устранение боли. А еще я знаю, чем рискуешь ты, Майя. А еще я почему-то уверена, что так нужно. Потому что – вкус железа. Потому что – трещина в стене. Потому что – скорчившийся на полу Икари-кун, который иначе никогда не сможет меня заменить. Мне нужно сделать укол, мне нужно много времени со всем разобраться.
И не забыть: Икари-кун должен наконец прочитать "Специальные процедуры содержания".
* * *
Боль – это образ жизни. Это цвет. Это звук. Это особые очки и наушники, это ватные накладки на кончиках пальцев, когда кусочек мела в руках, маркер или стило от презентационной доски кажутся чем-то – только не самими собой. Можно жить и работать с болью, но нельзя считать, что мир с нею и мир без нее – это один и тот же мир.
В ванной было парко. Я ощущала весь объем – весь и сразу, он не падал на меня окровавленным молотом, а обволакивал, он просился в глаза, а не настырно лез. Пар свербел где-то под горлом, хотелось откашляться, хотелось теплого чаю с молоком и просто ночи перед монитором.
Я повернула голову: легкое движение, уверенное движение. Мышцы отвыкли так двигаться. Перед глазами оказался согнутый локоть, в сгибе видно белизну ваты. Если я перегнусь через бортик, то увижу на полу шприц и ампулу. Впрочем, я и так помню, куда они упали, потому что мир без боли – это совсем, совсем другой мир.
В зеркале отражались потухшие глаза, отражалась я и клочок другого мира, который не похож на мир после таблеток или обычных уколов. Я смотрела, как катятся по коже крупные капли, как они затаиваются в ложбинках на ключицами, как скользят по животу.
Мне было интересно. Интересно – и жутко, потому что мое оружие и мой наездник, моя EVA словно бы исчезла из головы. Я беззащитна и слепа против Ангела, я вижу другой мир, мои глаза совсем другие, хоть и такие же красные, – и это интересно. У меня полчаса вынужденного безделья, полчаса оглушения опухоли, когда мне нельзя в лицей и в лицейское общежитие.
Поесть? Вытереться – медленно и со вкусом, изучая незнакомое тело? Вернуться в воду?
Я завернулась в полотенце и пошла в комнату, к свечению монитора. Решение было спонтанным, легким и совершенно очевидным, клавиатура – податливой, и клавиши утапливались сами собой, перенося в тестовый редактор то, что плыло у меня в голове.
Не поддавайся, шептала я. Не поддавайся.
Мне было легко: без боли, без мотивации, без необходимости здесь и сейчас тратить драгоценное время, и даже слезы в уголках глаз набегали как-то легко.
И почти не пекли.
* * *
Мари я нашла прямо вслед за оглушительной вспышкой.
– О, dear Lord, Рей!
Свет фонарика взорвался у меня в голове, и я открыла глаза лишь спустя пару секунд. "Боли нет, – сказала я себе, но уверенно получилось только со второго раза. – Боли нет". Илластриэс уже отвела в сторону фонарик, ее очки блестели в темноте.
– Ты же не дежуришь больше по ночам!
Я втянула носом воздух: общежитие, поздний вечер. Неудачное время, неудачное место для того, чтобы искать Ангела. К сожалению, у меня нет другого места, но, что еще хуже, у меня нет другого времени.
– Пойдем.
Стены вокруг были прозрачными. Там жила жизнь учеников старшей школы – учеников проблемных, странно похожих на взрослых, с которыми так тяжело, но в то же время уже есть о чем поговорить. Социальные сети, внутренняя лицейская сеть, книги, болезненно заостренные изоляцией хобби. Разбитые сердца. Растянутые стены комментариев – и позы, закрашенные в умные слова: эпатаж, субкультура, транскультура, эскапизм. Если тебе нужен Ангел, тебе мало EVA в голове, нужно еще уметь слушать, понимать и говорить самой. Последнее особенно сложно.
"Во всяком случае, для меня", – подумала я, слушая тихо и непрерывно шепчущую Мари.
Одно утешало: в лицее прошла мода на смартфоны. Я не знаю, как спровоцировать Ангела, поддерживая беседу о наборах английских аббревиатур.
– …Я вообще не понимаю, почему после всего этого меня отпустили дежурить alone?
У нее ненастоящий акцент, в очередной раз убедилась я. И информацию о Кэт уже довели до сведения медиумов.
– Пожалуйста, тише.
В комнате слева происходило что-то странное. Там были обе соседки, там было, как и в остальном лицее, всего одиннадцать вечера. И там было тихо.
Луч фонарика уперся в номер: 1408. Мари поднесла к глазам наладонник:
– Слава Пжемская и Стефани Клочек, 3-В. Что?..
Славяне, подумала я, делая шаг к молчащей двери. У меня с ними не то чтобы плохо. У меня с ними странно. В дальнем конце коридора распахнулся свет, кто-то загомонил, но в комнате четырнадцать ноль восемь по-прежнему темнела тишина.
– Они сегодня обе были на приеме у доктора Акаги, – вдруг сказала Мари. – Инсомния.
Вот как. Снотворное, получается – не Ангел, не вина, не прочие странности. Просто снотворное и невыученные уроки, и "F" завтра на первых двух занятиях, потому что обе девушки не из импровизаторов.
– Причины бессонницы есть в реестре?
– Не указаны.
– Время обращения?
– Сегодня, час назад.
Возможно, Акаги было не до того, но инсомния у двух учениц из одной комнаты – это странно. Еще более странно то, что две ученицы решили улечься спать около десяти вечера. Я осмотрелась.
Коридор, наполненный пустотой. Обманчиво тонкие двери не пропускают ни звука, нужные половицы готовы скрипнуть, реши кто-то затаиться в густой тени, а СБ лицея всегда уверена, что ни один любитель техники не поставит устройство слежения. Все просто.
Все как всегда просто, подумала я, глядя на успокаивающий огонек дымоуловителя под потолком. Дымоуловители всегда и везде в лицее стояли в парах, розетки были куда крупнее, чем нужно, а за стеновыми панелями прятались не только пыль и жвачки.
Все так, но кто-то умудрился надкусить Кэт. И этого кого-то видели девочки из 1408.
– Ты уверена? – нервно спросила Мари.
– Да.
Дым.
До симеотонина это стоило бы мне умопомрачительной боли сразу после того, как я пройду сквозь дверь. Отдача будет, она всегда бывает, но иногда это очень сладко: знать, что у тебя рассрочка, что ты можешь чуточку больше, а выплата по кредиту – это где-то там, за дымкой пятидесяти с лишним часов.
Когда я снова смогла видеть, звуконепроницаемый дверной пакет уже оказался позади меня, а две кровати – передо мной. Комната, простая комната девушек: в меру постеров на стенах, расписание, мягкие игрушки над кроватями.
"Новая мода".
В комнате совершенно не было книг, но это ничего не значило, потому что стояли помаргивающие ноутбуки на столах, а под подушками мерцали планшеты. Может, там были игрушки, фото парней и музыка. Может. А может, там были гигабайты книг.
Казухе Аои из 2-D курьер привозил новые издания чуть ли не каждую неделю, а о том, что молчаливый Том из того же класса что-то читает, узнали только на квалификационном экзамене. В его эссе были отсылки к Фуко, Д?Эжени и Гадамеру.
"Много думаешь", – сказал я себе, склоняясь над Стефани.
Девушка спала на боку, и маленькая ушная раковина, такая розовая при свете дня и такая серая сейчас стала уродливым колодцем, потом – пропастью, потом – Стефани не стало.
Я всегда попадаю в чужую личность через рождение.
Это отвратительно. Унизительно. Я знаю в лицо акушеров всех людей, в которых я проникала. Это размытые лица, вытянутые, у них огромные глаза, как у пришельцев на снимках уфологов. Это свет и горячая влага. Это сознание, которое скомкано, в недрах которого еще бьется материнский крик, который тянется, тянется, будто пуповина, чужое липкое сознание не хочет отпускать…
С этой секунды я начинаю искать память. Среди символов и фигур чужой личности где-то есть она, нужная мне, а где в ней – нужный мне день.
"Сте-еф!"
Ищи, Рей, ищи.
Нити разворачиваются цветками, здесь есть все цвета, кроме одного.
"Сте-еф, бросай там свои тетрадки, иди сюда!"
И слава чему-то там.
"– Стеф, это пан Джонс. Он представляет концерн "Соул".
Свет. Я вхожу в гостиную. Мы недавно поменяли окно, и все вокруг него заклеено газетами. "Война окончена. Мы потеряли Прагу", – кричит главная страница.
– Здравствуйте, пане.
Пан улыбается. Солдаты стабилизационного батальона бундесвера у двери – и те ведут себя прилично.
– Здравствуйте, юная мисс…"
Точка отсчета. Я чувствую удовлетворение. Спасибо, пан Никто. Клочеки вряд ли запомнили ваше лицо, но Стефани хорошо помнит само событие. Миг, который перенес ее из чадящей Европы в мир дорогих вещей – ее вещей. Из мира "туалет во дворе" – в мир "удобства в блоке". Из замарашек с очевидной карьерой вокзальной проститутки…
В ад.
"Я люблю книги. Но мне тяжело здесь, даже не знаю, почему. Вчера от нас перевелся Акихито из соседнего класса. Я спросила куратора, почему он уехал и могу ли я тоже уехать, но она сказала, что не стоит думать о таком. Мисс Квентин сказала по секрету, что Акихито оказался не слишком способным, и экзаменаторы из концерна ошиблись, пригласив его в лицей.
Мам, я тоже не хочу быть способной".
Это письмо пересоберут, и к далекому предместью Градеца Кралёвого уйдет совсем другой смысл, облеченный в очень точно скопированный почерк Стефани Клочек.
"Я скучаю".