Легкой танцующей походкой она направилась в "номер", за ней поспешил Мирза-ага, который, наверное, один из присутствующих понял и оценил ее жест и в восхищении повторял про себя: "Ай, какая!.. Ай, что за девка! Миллиарда для такой не жалко!.."
Подойдя к просторной кровати с балдахином и помпезными завитушками, Лала скинула платье, забралась на постель и сцепила руки на коленях.
"Скорей бы все кончилось!.. – шептала она про себя. – Скорей бы!.. А потом… А все равно. Рядом море. Отойти подальше от берега и поплыть, поплыть, на глубину… И лежать на дне. И чтобы солнце было сверху. И все вокруг будет казаться таким зеленым-зеленым. И наступит тишина…"
Шорох и нервные проклятья отвлекли ее от тягостных дум. Бойкий старичок все суетился, стараясь расстегнуть пиджак.
– Скоро ты там? – резко бросила Лала.
– Сейчас!.. эта дурацкая пуговица… – жалостливо воскликнул Мирза-ага. – Помоги расстегнуть, милая.
– Вот еще! – фыркнула Лала. – Сам справишься!
Однако и пиджак, и брюки оказались будто приклеенными.
* * *
С уходом Лалы в зале наступило уныние. Предложение Гришки посмотреть "девочек из гаража" не вызвало восторга. "Рыбник" втихомолку сетовал на нововведения, из-за которых доходы "его" завода показались слишком низкими его же рабочим. Они заявляли, что выгоднее продавать государству всю продукцию, а не воровать. Да и браконьеры опасались выходить в море так нагло, как раньше.
– Жалко девочку, – вздохнул хлебник, дружески хлопнув по плечу Низамова. – С какой развалиной ты ее свел, Исик, – аж с души воротит.
– За такие деньги эта малютка хоть под трамвай ляжет! – бросил Низамов. – Ну, что раскисли, ребятки, может, покернем?
Он старался казаться веселым и невозмутимым, но в душе его кипела досада. Он ругал себя за то, что так легко, а главное, задаром отпустил Лалу, за то, что вообще привез ее сюда, хоть, право же, куда-то ее вывозить было надо. В театры он не ходил, к тому же там могли встретиться знакомые. В ресторан ему вход был заказан, загородные кабачки и притоны унижали его достоинство; а девушка, сидя в одиночестве в двухкомнатной золотой клетке, капризничала и требовала развлечений. Лишь сейчас он осознал, что нынешний аукцион означал окончательный разрыв между ними. Где-то в глубине души жила надежда на то, что он ей все же небезразличен. Да и куда она пойдет без него?.. Но он быстро отогнал от себя дурные мысли. И сказал себе, что к девке этой надо относиться как к вещи, красивой, приятной, хоть немного дорогой, служащей для услады настоящих мужчин, к числу каковых директор Низамов себя, безусловно, причислял.
Предложение сыграть в карты вызвало всеобщее оживление. Гришка моментально подсел поближе и извлек из кармана колоду швейцарских карт, на которых разбитные девицы умудрялись спариваться с любыми представителями животного мира, кроме человека.
– А ну, спрячь свое распаскудие! – распорядился Низамов. – Играть будем нормальными картами. Мальчик, колоду! И сам раздавай, я этому прохвосту не доверяю.
– Обижаешь, начальник! – заулыбался Гришка.
– На все шестерки? – деловито осведомился рыбник, потирая руки.
– На два джокера, красный с черным, – сказал Низамов. – И давайте уговоримся: тэ-тэ больше двадцати двух, а две шестерки – тэ-тэ с половиной.
– Это еще зачем? – удивился Гришка. – Всегда тузы больше считались.
– Перебьешься! – отрезал Низамов. – Итак, у тебя шесть тузов в рукаве.
Он немного ошибся. Тузов у Гришки было не шесть, а три, и не в рукаве, а в колоде, заранее уже должным образом стасованной. И сдавал ее юный Алик, которого по поручению Гришки натаскивал сам Шалва Гоговеридзе, лучший шулер Закавказья, теперь уже в отставке.
– Ход – сотня!
Первоначальную ставку сразу же "затемнили", отгоняя от себя первый ход. Бесшумно полетели карты. Господа затаили дыхание.
Трехкарточный покер, в просторечии именуемый "секой", был их давней, застарелой любовью, памятью о детстве, прошедшем в подворотнях крошечных, вонючих двориков. В нем они постигали азы хитроумия, расчета, холодной выдержки. Три засаленные карты в кулаке и горка мелочи на кону учили будущих бизнесменов правилам той крупной и опасной игры, которую они затеяли с государством. Лишь сека будоражила их кровь, встряхивала нервы, прочие же игры представлялись слишком сложными, заумными. Даже классический покер с его "фулями" и "стритами" был недоступен их скудному воображению.
Вначале карты "не шли", но к третьему кону игра приняла крутой оборот. Ходить выпало Низамову. Он помедлил, будто готовясь сбросить карты, затем; как бы нехотя, положил триста рублей. Остальные добавили столько же. Но Гришка Калбас сразу кинул тысячу. Рыбник сказал "пас" и бросил карты. Дадаш-бала последовал его примеру. Хлебник продержался еще круг, но, переглянувшись с секретарем, вышел из игры. После следующего круга оробел и тот. Теперь друг против друга играли Низамов и Гришка. Остальные с волнением следили за развитием событий. Нервная дрожь пронзила общество, когда Низамов сказал:
– Сто.
– Пятьсот, – ответил Гришка.
– Покажи.
– Я с собой сейф не таскаю.
– А я в долг не играю, – ответил Низамов. – Клади либо карты, либо деньги.
– Деньги у меня есть, – заявил Гришка. – Как только ты выиграешь, я еду домой и привожу их. Кстати, твоих денег я тоже не вижу.
– Мое слово – те же деньги! – рявкнул Низамов. – На меня работает завод и восемь точек! А ты – вольная пташка, сегодня здесь, а завтра – фьюить! Ищи тебя потом по всей Колыме.
– Ты там будешь раньше меня!
– Ах ты, собака!.. – поднялся директор.
– Ты кому фуфло тискаешь?! – взвился Гришка.
– Спокойно, спокойно! – осадили пыл спорщиков их друзья по клубу. – Мы же деловые люди, а криком дела не делаются.
– Он мне не верит! – со слезой в голосе надрывался Гришка. – Да я весь блатной мир в кулаке держу! У меня ж, век воли не видать, две таможни в руках! Заграничный рынок! Мне солидные бизнесмены, не чета вам, миллионы долларов доверяют! А какой-то там вшивый галантерейщик…
– Миллион! – гаркнул Низамов. – Миллион на кону!
– Ответил! – в запальчивости крикнул Гришка.
– Три!
– Ответил – и валютчик положил на гору перстень с бриллиантом чистейшей воды. – Это залог.
– Это залог за первый миллион. А за остальные? Пиши расписку!
– Черт с тобой, но и ты пиши!
Оба быстро написали расписки, обменялись ими и вновь уставились друг на друга.
– На кону десять миллионов семьсот тысяч! – объявил Дадаш-бала.
– Может откроешься? – предложил Гришка, хитро сверкнув глазами.
– Только после вас, – галантно улыбнулся Низамов.
Все притихли. Теперь уже никто не сомневался, что им выпала редкая удача видеть борьбу трех шестерок против трех тузов, редчайшее сочетание, которое завершается крахом одного и баснословным обогащением другого игрока. Шестерки должны были проиграть. Но кому они выпали?
Игроки сидели носом к носу, сверля друг друга взглядами, исполненными алчности и ненависти.
– Мальчики! – сказал им тогда старый, мудрый Дадаш-бала. – Остыньте. И выслушайте меня внимательно. Мы все прекрасно понимаем, что одному из вас привалила редкая удача. Удача, которая приходит раз в жизни. Кто-то сейчас выиграет, а кто-то проиграет. И я понимаю, что вы готовы играть до последней копейки. Но всему должен быть разумный предел. Скажите мне, можете ли вы выложить сверх этого еще по одному миллиону?
– Да, – ответили оба.
– Тогда лично я ручаюсь за каждого из вас и за все ваши расписки. Как вы знаете долг чести смывается только кровью. Итак, я даю каждому из вас честное слово, что проигравший заплатит выигравшему либо деньгами, либо собственной шкурой. Согласны ли вы на это?
– Да, – дружно сказали игроки.
– Откройте карты!
Вздох восхищения прокатился по зале, когда Гришка торжественно, одного за другим, выложил последовательно бубнового, пикового и червового тузов. И тот же вздох сменился воплем ужаса при виде точно таких же карт директора Низамова.
Гришка осатанел. Он обвел окружающих безумным взором и с криком "Шу-у-улер!" вцепился в глотку Низамову. Оба свалились и покатились по полу, осыпая друг друга тумаками.
В юности валютчик занимался боксом, да и жизнь в колониях, где драки были единственным развлечением, многому его научила. Но и Низамов в молодости отсидел два срока за хулиганство и мелкие хищения, и потому был знаком с повадками уголовников. Он был вдвое толще и увесистее Гришки, к тому же успел выхватить пистолет. Низамов всем телом навалился на него, левой рукой прижал пистолет к полу, а правой принялся душить афериста.
В этот момент прогремел выстрел.
Пуля, горячая и стремительная, впилась в стену под потолком. Но что ей стоило до предела сжать свои атомы в крепчайшую кристаллическую решетку, разворотить хрупкую кирпичную кладку, прорваться сквозь толщу земную и вылететь наружу? Пробив дверь, она пролетела еще несколько метров и уже на излете ударилась о фару стоящего на обочине большого желтого мотоцикла.
Водитель мотоцикла, инспектор ГАИ Намик Шихиев, вышел в свое первое дежурство на этом участке. Он был способным, неглупым парнем двадцати двух лет. До совершеннолетия он рос и воспитывался в крестьянской семье, в далеком горном селении. Но после армии в деревню не вернулся. Остался в городе. В большом, прекрасном приморском городе, где жило множество людей, было много кинотеатров, магазинов, клубов, парков, красивых домов – всего, чего не было в небольшой деревушке из двух десятков домиков. Еще раньше в город переехал его старший брат, за ним бежала сестра – и оба пропали, растворились в толпе, наполнявшей городские улицы.