- Как знаешь. - Император промокнул чело платком. Белый батист немедля посерел, вобрав обильную испарину. - Не помню, Роскоф, сколько раз за эти дни мне вспадало в голову: а не зряшны ли такие усилия? - Приметив легкую тень раздражения, промелькнувшую в лице собеседника, Александр усмехнулся. - Ты неверно понял. Я нимало не сомневаюсь в том, что опасность велика, что измена проникла куда глубже, нежели можно было ожидать - только этим и объясняется мое неведенье. Эким же я выказал себя глупцом! Ждал беды от одного из двоих братьев, терзал обоих неясностью завещания, тщась тем обезопасить себя! А братья вышли чисты, пуще того, они в равной со мною опасности! Я устал, Роскоф. Право, мною владеет какое-то небывалое безразличие к собственной моей участи. Стоит ли мне беречься? Главное, сохранить молодость императорской фамилии - Николая, Мишу да Александра-малютку.
- Не тревожьте сердца понапрасну, Государь. Их стерегут втрое сильней, нежели вас.
- Ты отчаянный человек, Роскоф. - Император вновь вытащил из-за обшлага уже превратившийся в мокрую тряпицу платок. - Но благодарю тебя за полную правду.
- Ваше Величество, я отнюдь не говорил, что о вас радеют худо. - От нежданной сердечной откровенности Императора Роскоф смешался. - Положимся на волю Божию. Глядишь и воротимся назад прежде, чем установится зимний путь.
- И обыкновенною дорогой, - Александр улыбнулся было, но улыбка эта, не успев покинуть его уст, словно выцвела изнутри. Губы его побелели. - Смотри… Смотри же! Ты видишь… это?
Словно чья-то рука вывела по утреннему белесому небу резкий красный зигзаг. Нечто, похожее на размытую кляксу, венчающую сей росчерк, казалось, стояло неподвижно, но вместе с тем расстояние меж нею и окоемом уменьшалось.
- Комета… - Роскоф невольно залюбовался. - Экая отчетливая, дорого б дал покойный Эйлер, чтоб оказаться тут с подзорною трубой.
- Комета, - негромко повторил Император. - Знак судьбы. Знаешь, что она обозначает? Бедствие и горе.
Глава V
Между тем на Мойке, в дому Русско-Американской Компании, где квартировал управитель канцелярии оной Кондратий Рылеев, на движенье небесных тел никто внимания не обратил. Хотя и было кому: немалое собранье гостей досидело до утра. Гостиная являла собою баталию минувшей ночи. Табачный дым черными тучами плавал под потолком и был бы вовсе нестерпимым, когда бы кому-то ни пришло в голову растворить одно из окон. В сероватом утреннем свете все, отдыхавшие в креслах и на оттоманках, казались бледны до самого мертвенного состояния. Бокалы и пустые бутылки меж тем были уже вынесены, старый слуга-калмык разносил завтрак: водку, ржаной хлеб и квашеную капусту.
- Экая дрянь, а с похмелья хорошо идет, - молодой человек в штатском запустил в тарелку персты с изумительно отшлифованными розовыми ногтями. Был он еще безусым, с не тронутыми бритвою девичьими румяными щеками.
- Ничего не хорошо, - возразил стоявший у окна подпоручик, сморщился и опрокинул стопку. - Подобное подобным, а пили неплохое аи. А от такой закуски у меня индижестия в брюхе. Признайся, Кондрат, ты чай, из экономии всю эту народность у себя развел, а?
Названый Кондратом поморщился. Шуток он не любил и сам не шутил иначе, нежели написанием длинных сатир. Собою он был скорее недурен, только нос, рот и подбородок казались слишком невелики в сравнении с глазами и бровями.
- Не вкушая одну пищу с народом, не ощутишь настоящего с ним братского родства, - нравоучительно заметил он. - Иван, старая бестолочь, неужто нельзя было догадаться сперва проветрить?!
Последняя часть тирады относилась уже к калмыку, тут же заторопившемуся распахивать фортки в трех оставшихся окнах.
Спорить дальше об уместности предложенной снеди, равно как и о чем-либо другом, никто не захотел.
Все присутствовавшие были в некотором роде семья. Кто-то с кем-то и вправду состоял в родстве, кто-то соседствовал имениями, кто-то вместе учился либо прошел военные кампании, кто-то встречался в одной масонской ложе. Иной раз приходилось то и другое разом. Быть может, потому нынешнее времяпрепровождение представлялось большинству чем-то из совместных досугов.
Невысокий мелко-кучерявый, смугловатый с лица драгун, полулежа на оттоманке, небрежно шелестел какими-то листами. Отсутствие помарок и гладкий безликий почерк, которым те были заполнены, говорил о том, что некое сочинение г-на Улыбышева под названием "Сон" было списком, а не оригиналом.
- Ну что, Саша, стоит эту штукенцию тиснуть на станке? - спросил один из гостей в штатском, той же южнорусской наружности, что и драгун.
- Не хочешь ли сказать, Иван, - оборотился к нему Рылеев, - что у тебя получилось сей станок запустить?
- Чтоб у Якушкина да наладилась какая-нито механика? - Драгун хмыкнул.
Несколько человек засмеялось.
- По-моему, и у тебя, Якубович, дело не сладилось, - огрызнулся гость в штатском. - Давно б уже станок работал, когда б позвали типографиста!
- И тут же бы сами рассекретились какому-нибудь Сабурову в руки, - строго возразил Рылеев.
- Да что это за Сабуров такой, другой раз о нем слышу, ровно он пугалом нанялся на нашем огороде? - спросил подпоручик.
- Пестель его велел опасаться, - ответил юнец, что хвалил капусту. - Непонятный ферт, вроде и не в строку, а все дорожки на него сворачивают.
- Сабуров, говоришь? - Якубович нахмурился. - Роман, что ли? Закрытый ящик. Надо б прознать получше об его обстоятельствах. Кто с ним в одной ложе?
- Он не масон, - сухо ответил Рылеев.
- Вообще не масон?!
- Да брось, не масон, нешто мы в уездном городке?
- Может статься, его ложа маленькая, не на виду?
- Да ладно тебе!
- Повторяю, он не каменщик, - раздосадовано повторил Рылеев, разгоняя комариную тучу недоуменных возгласов. - Сие известно самым достоверным образом.
- То-то чины мимо летят… - один из гостей выразительно присвистнул.
- Хуже того, - Якубович заговорил, не отрывая отчего-то взгляда от разлохмаченного списка. - Этот его свойственник ли, или кузен, словом, родня - Роскоф… Так вот он не масон также.
- Свитский?! Каким же манером он тогда взлетел так высоко? Будь он каким Крезом, из тех, что ленятся ходить в ложу, знаючи, что и так их все рады привечать… Роскоф этот, конечно, не бедняк, Сабурова побогаче будет, но все ж имение не из ряда вон… Да и дворянство нетитулованное. Нет, такому в свиту нипочем не пробраться иначе, чем через ложу, - глубокомысленно заключил еще один гость, постарше прочих.
- Быть может, Трубецкой, ты скажешь, через какую?
- Наверное не скажу, но я слыхал, будто Роскоф в ложе Благотворительности к Пеликану.
- Нет, он в ложе Беллоны.
- В ложе Беллоны? Эй, Бурцов, проснись!
- Чего будите, канальи? Только глаза сомкнул… - на диване в дальнем углу проистекло некоторое шевеление прежде бездыханного тела.
- Ты ответь и дальше дрыхни! Платон Роскоф с тобою в одной ложе?
- Что за глупость, отродясь вместе не заседали! Он в ложе Северных друзей.
- А я слыхал, что в ложе Минервы, они там горазды стоять на особицу.
- Кто это тебе сказал, Якушкин, что Роскоф в Минерве?
- Вроде Шервуд говорил.
- Ну, уж точно не Шервуд! Потому, что мне как раз Шервуд наверное рассказывал, что Роскоф ездил в Вильно и там вступал в ложу Усердного Литвина.
- Путаешь!
- Сам путаешь!
- Да все путают, и ты, и он, и Шервуд! - Якубович уронил бумаги и прошелся в сердцах по гостиной. - Он не масон, а слухи сам пускает, чтоб не привлекать к сему внимания.
- И, полно! Зачем бы ему?
- Да затем, что два чудака в одной семье - это уж перебор. Один чудит явно, другой пускает пыль в глаза. А при том, что не один, так другой все время встает на пути…
- Я вот, что вспомнил, - заметил курносый рослый Трубецкой. - Роскоф-то сей из французских эмигрантов. Верней не сам, но отец его был. Не может ли он быть тайным иезуитом? Вместе со свойственником своим?
В окнах уже наливался солнечный день ранней осени. Беспутная ночь уже выпустила собравшихся из своих объятий: помятые и несвежие, гости Рылеева тем не менее больше не маялись похмельем и дрёмой - начавшийся разговор потихоньку затянул всех.
- Думаю, нам не суть важно, - наконец ответил Рылеев. - Иезуит или нет, а едва ль Ватикан станет охотиться на братьев в православных пределах. А из православия неприятель никакой: попы здешние нас всего сто лет знают, это не срок. Даже не анафематствуют покуда. Нету в России силы, чтоб сплотилась всерьез. Посему что Сабуров сей, что Роскоф не страшны. Так, одиночки, что б там у них на уме ни было.
- Пустое, у нас не будет Вандеи с попами, - хмыкнул Якубович, вновь раскрывая список. - Как в сем сочинении и написано, через двадцать лет православными в Санкт-Петербурге будут только старые бабки. Новинка, право, недурна, нечто наподобие Фомушки Мора, только средь наших осин. Черт бы подрал этот печатный станок, только начнешь давить на рычаг, как буквы почему-то осыпаются со своей рамы…
На дворе замычала корова, которую экстравагантный Кондратий держал ради свежих сливок - к великому недовольству соседей. Сливки, впрочем, скотина давала решительно дрянные, поскольку даже летом рационом ее было сено. Да и где б ей было пастись?
Якубович поморщился: оригинальничанье Рылеева иной раз изрядно выводило его из себя.
- Кого это черти несут пораньше с утра? - поморщился Якушкин. - Ох, ровно по моей башке лупит!
Дубовый молоток впрямь стучал в парадную дверь, как дятел. Доклад старого калмыка опередили стремительные шаги, сопровождаемые звоном шпор.