* * *
За основную работу им в институте практически ничего не платили, говоря, что раз институт оплачивает коммунальные услуги и не берет с работников за аренду помещений, то на хлеб себе проектировщики должны заработать сами. Вот они и работали направо и налево. Начальники других отделов бегали к ней с множеством шабашек. Мама, как всегда, выручала с Машкой. И иногда Кате совсем не удавалось повидать дочь в будни. Что-то, наверно, и было хорошее в жизни, но Катя почему-то тогда отмечала для себя только отдельные недостатки. Например, очень плохо стал ходить общественный транспорт, особенно, в вечернее время, а возвращаться пешком по городу вечером становилось все страшнее.
Жизнь снова потекла мимо ее окон, она изменяла очертания знакомого с детства городка, появились новые вывески, новые магазины. Только ничего не менялась в ее жизни. Существование в институте, где все только и старались сделать вид, что ничего не произошло и ничего не происходит, стала ее тяготить. Дико было вдруг стать одной из "оставшихся в живых". Да-да, так их и называло руководство. Катя слышала, как новый начальник отдела сказал кому-то по телефону: "Я этот заказ не потяну, у меня всего пять человек в живых осталось!"
Машка пошла в первый класс, а Катя даже этого не заметила. В сентябре она еще дважды по привычке заходила за дочкой в садик. Это уже, наверно, что-то такое было у нее с головой.
И в один из мозглых осенних вечеров, когда душевный дискомфорт усугублялся природой, придя с работы, она застала мужа дома. По пути Катя встретила Машку из школы, но даже не в силах была воспринимать ее веселую болтовню. Машка сразу ринулась в туалет, а Катя прошла в комнату. Володя собирал вторую сумку своих вещей. Окинув комнату взглядом, Катя поняла, что он уже упаковал и серебряный кофейный сервиз, подаренный ее мамой на свадьбу, и позолоченные подсвечники из ее приданного, и фарфоровые фигурки, купленные ею по случаю еще в студенческие годы. На полу лежали тряпки, вываленные им из шкафов. Он отбирал только самые добротные вещи, еще не вышедшие из моды. Почему-то он отобрал и ее кожаную куртку и замшевые полусапожки. Проследив ее взгляд, Володя сказал вместо "здрасте": "Это, Катя, я на свои деньги покупал!"
- Ты все собрал? Уже на совсем уходишь?
- Кать, насовсем из своей квартиры я уйти не могу. Не скрою, мне есть, где жить, выселить меня на улицу тебе не удастся.
- Да кто тебя выселяет-то, Вов?
- Не надо! Жизнь у нас не сложилась, но не будем выяснять отношений. Когда я захочу, тогда и я вернусь. Но чтобы к моему приходу, а предупрежу за неделю, вас здесь не было. Всю мебель, которую я покупал, я отметил. Остальное можешь понемногу вывозить.
- Там Машка в туалете. Ты при ней, пожалуйста, не чуди, ладно? Ты забирай все, но уходи скорее, хорошо? Мне когда съезжать?
- Ладно, Катя, хорошо, что ты это так воспринимаешь, без скандалов. Ты живи пока здесь вместо охраны, квартира-то без сигнализации. Но, если я квартиранта найду, то извини - подвинься!
- Слушай, учебный год ведь идет. Не трепи Машке нервы хотя бы до лета, все-таки первый класс, ей втянуться надо, а я на алименты подавать не буду.
- Какие алименты? Ты докажи вначале, что она - моя дочь!
- Вова! Тише, прошу тебя! Деньги будут - отдам я тебе все, но при Маше тише пожалуйста! Уходи, вот еще слоники фарфоровые, ложки серебряные, я знаю, ты такие штучки любишь - бери, только уходи!
- Ах, какие мы гордые, а благородство - прямо из ушей прет! Учти еще вот что: только ты куда рыпнешься, я Машку у тебя судом отберу. Да-да, не смотри так на меня! У меня биография - не подкопаешься, и деньги на самых лучших адвокатов имеются. А доказать, что ты - личность аморальная, блядовитая и сдвинутая по фазе, мне будет не сложно. Протокольчик из дежурки и вашего институтского товарищеского суда у меня в надежном месте. Я уже проконсультировался, в течение двух лет, пока Машке девять не стукнет, я это тебе могу устроить. Достала ты меня, милая!
Володя ушел, Катя сидела совсем тихо. Слышно было только тиканье настенных часов, гулом раздававшееся в ее пустой голове. Что, Машка в туалете заснула, что ли? Сколько раз говорила, чтобы не сидела долго. Опять старые журналы там рассматривает! Почему же все так плохо? Почему?
Маша, выйдя из туалета, недоуменно оглядела разгром, царивший в квартире.
- Мам, нас ограбили?
- Нет, у нас красть нечего.
- А почему все так разбросано?
- Я делаю уборку.
- А эти вещи?
- Собираю для бедных.
- А мы богатые, мама?
- А сейчас, доча, не поймешь. Кушать есть чего - и ладно.
Катя пошла на кухню и удивилась, что шмон, уcтроенный Володей, коснулся и ее. Из холодильника исчезли четыре банки тушенки, импортная мороженая курица, банка сгущенки и две пачки спагетти. Из ящиков муж забрал немецкий набор ножей, электрическую мясорубку, скушал оставленный Катей на вечер гуляш. Еще парочка таких набегов и ее скромный бюджет дрогнет под натиском комсомольского затейника.
Но потом дни шли за днями, а Володя как в воду канул. От него не было никаких вестей, очевидно, он внял ее просьбе и оставил их в покое до лета.
Мама восприняла уход зятя спокойно. Ушел и ушел, скатертью дорога, попутного ветра и перо в одно место. Хотелось как лучше, да вышло как всегда. Пилить дочь не стала, и так не сладко. Но, втайне от Кати, она теперь стала регулярно ходить в церковь. С грустным смехом она вспоминала, как Галина когда-то убеждала ее: "На пензию, Петровна, выйдешь, так ты в церкву ходи. Без Бога жизнь прожила - радуйся, легкая, значит, жизня была. Вот ты и ходи под закат, смерти легкой проси!" Валентине Петровне не приходило в голову просить чего-то легкого для себя, даже смерти. Просила, конечно, за Катю и Машу. Дочь казалась ей такой слабой, беспомощной, беззащитной. А времена-то волчьи настали, Господи…
Добрые люди рассказывали Кате, что ее муж, с которым она так и не удосужилась развестись, пошел в гору. В новом Восточном микрорайоне города он отгрохал шикарный элитный ночной клуб. Его постоянными клиентами были самые богатые и известные люди города. Словно в насмешку на ней, он снял несколько помещений у них в институте на втором этаже под магазины. На вывесках он не постеснялся огромными буквами писать свою фамилию. И все как-то узнали, что этот Карташов - ее муж. Поэтому через некоторое время с Катей перестали разговаривать практически все ее немногочисленные коллеги, откровенно считая ее гнидой, поскольку она на все их просьбы неизменно отвечала, что у нее нет денег.
Говорили, что Карташов создает и сеть ресторанов, хотя Катя не могла представить, для кого он это делает, поскольку у всех ее знакомых не всегда хватало денег и на домашнюю еду. В самые голодные вечера ей приходила в голову безумная мысль пойти и попросить у него что-нибудь из оставшейся от ресторанов еды, но она боялась, что он может подумать, что она решила рыпаться. Раньше перед сном она ежедневно поила болезненную дочь теплым молоком, но сейчас Катя старалась растянуть бутылку молока на два-три дня, подавая Маше на ночь чай с молоком. Ну и что? Раньше даже англичане были уверены, что чай без молока - яд, сто лет так и пили с молоком, не померли же.
Володя заходил за вещами еще несколько раз, а два раза даже давал деньги, немного, правда. Но Катя не могла отказаться даже от самых незначительных сумм. Он приходил и без нее, как будто что-то настойчиво искал. Она даже догадывалась что именно, но искал он напрасно. Цепочку с камнем и часики она надежно спрятала у мамы. Хотя ей уже было невмоготу без этих вещичек, с которыми она срослась душою. Только приложив к обнаженной груди золотой рубиновый кулончик, она еще чувствовала в себе слабое биение жизни.
В глубине души Катя очень страдала, что у Володи все получилось, а она никак не могла найти себя в новых экономических условиях. Совсем не знала, что делать. Еще Катя боялась сокращения и иногда даже плакала вечерами, чувствуя свою беспомощность. Больше работу ей никто не предлагал, да и почему-то становилось страшно что-то менять в жизни. Впереди она ждала только перемен к худшему.
Нежданными к ней вдруг вернулись сны, в которых в семи покрывалах, у семи подсвечников до утра танцевала обнаженная женщина… И она перестала бояться будущего. Она стало ей так же безразлично, как и настоящее. Плевать!
ПОД ПАЛЬМАМИ
По институтским отделам в то время уже стали ходить бывшие проектировщицы, работавшие теперь в швейной мастерской в подвальном этаже, с пакетами пододеяльников и простыней. С первого сокращения они успели настрочить множество постельных комплектов, и как при настоящем капитализме у них наступило даже некоторое перепроизводство продукции. Но по бывшим коллегам они бродили зря. Хотя многим из них совсем не мешало бы сменить бельишко, никто из них не мог полноценно поддержать коммерческую инициативу прежних товарок, хотя после недели таких хождений представители смежного производства значительно сбавили цену.
Графини с бельем не ходили. Все-таки свое сокращение они воспринимали достаточно болезненно. В мастерскую к ним она тоже еще ни разу после сокращения не заходила. Поэтому, когда Катя заглянула к ним как-то в обед и увидела две гладко причесанные головки, склоненные к швейным машинкам, они, конечно, очень обрадовались ей, разулыбались, раскраснелись.
- Катюша, здравствуй! Ну, как там наши пальмы поживают? Ты их хоть поливаешь, как обещала? Надо бы зайти, поглядеть на них, - с плохо скрытой горечью сказала Ксюша.