Антей, Геракл, воплощение мужских достоинств. Однако Буров обошелся с ним сурово, правда, вследствие врожденного человеколюбия без кастрации, но и без пощады, с мощной концентрацией.
— Ох!
От сильного пинка в бедро шевалье застыл, потом опустился на колено и, словно гладиатор в цирке, изумленно глянул снизу вверх.
— Это что ж такое-то, а?
— Ничего, ничего, бывает, — успокоил его Буров и резко, словно выстрелил, ударил кулаком о ладонь. — Ну-ка, попробуем еще раз. Только колени вы уж держите поплотнее…
И опять попер Анри — сумбурно, бестолково, размашисто, не работая ни тазом, ни головой. О том, что существуют подхлест, концентрация, ритм, темп, защита телом, он даже не подозревал. Знай молотил кулачищами воздух, неправильно дышал и все не переставал изумляться: как снова не достал? Опять? Опять? А как тут попадешь, если работаешь со “звонками” — перед ударом ногой опускаешь локти и замахиваешься по-деревенски — не телом, а рукой. Да еще глазами показываешь директрису атаки. В общем, посмотрел Буров на этот театр одного актера, жутко заскучал да и приласкал Анри по бицепсу и по голеностопу. Причем опять-таки дозированно, в четверть силы, с тем чтобы не травмировать, а отключить. И с левой стороны, дабы было чем ложку держать. Не звери все-таки — люди.
Наступила тишина. Некоторое время Анри просто сидел на полу, баюкая подраненную руку. Потом он помассировал подраненную ногу, встал и в какой-то странной задумчивости воззрился на Бурова:
— Да, такого я не видел ни в Англии, ни у Рошеро. Скажите, князь, а клинком вы владеете так же, как лопатой?
На его лице читались восхищение, зависть и вселенская скорбь. Чем-то он был похож на плачущего ребенка, который вдруг понял, что любимый заводной паровоз может ездить лишь по рельсам.
— Думаю, что нет, шевалье. У меня было слишком мало практики, — Буров скромно улыбнулся. — А вот вы, как я понял, недурственно владеете шпагой. Так что было бы совсем неплохо, если бы наши отношения в дальнейшем приняли форму взаимной полезности. Как говорили древние: ты мне, я тебе.
— Ну конечно же, князь, конечно, — Анри просиял, и, забыв все тонкости чопорного этикета, принялся жать Бурову руку. — Это будет такая честь для меня, князь! Этот самодовольный Рошеро вам и в подметки не годится. Да и англичане тоже.
Похоже, его заводной паровоз снова покатился по проложенным рельсам. А сам он без промедления оседлал своего любимого конька — снабдил Бурова нагрудником и маской, сдернул со стены пару фламбержей<Фламберж — шпага, скорее рапира, способная по большей части наносить только колющие удары.>с затупленными концами и произнес негромко, со сладострастной ухмылкой:
— Ну что ж, начнем с рапиры, князь. После нее можно спокойно браться и за шпагу, и за палаш. Главное — развязать кисть, почувствовать “мулине”<Одно из основных упражнений по овладению рапирой, кистевое движение.>. Итак, внимание. Ангард!
Ладно, заняли позицию, встретились клинками, и Буров тут же ощутил метаморфозу, случившуюся с Анри: неумелый, скверно двигающийся дилетант уступил место опытному, действующему наверняка профессионалу. Фехтующему напористо, но в то же время легко, с филигранной точностью и чувством дистанции, перемещающемуся стремительно, с грациозностью барса. Способного вцепиться и в глотку смилодону. Так что не будь нагрудника и маски, был бы Буров превращен в дуршлаг — хорошо еще, что рапира с изъяном. А то навертел бы шевалье дырок, ох, навертел бы…
— Ангард! — Анри остановился, отсалютовал рапирой и с ухмылочкой подождал, пока Буров снимет маску. — Ну что ж, князь, мои поздравления, природа создала вас для шпаги. Хорошая длина руки, отличная реакция, отменная гибкость. Ну а технику мы вам поставим.