10
- Эли, что случилось? - кричала Мэри. - Эли!
Она отчаянно пробивалась ко мне, другие тоже толкались о невидимый барьер, как будто могли помочь, если бы очутились рядом. Осима, один сохранивший спокойствие, возвысил голос, приказывая прекратить суетню и вопли. Я отлично видел друзей, еще лучше слышал их, клетка, непроницаемая для тел, хорошо пропускала звуки и свет.
Осиме удалось наконец установить тишину. Он обратился ко мне так, словно испрашивал очередное распоряжение:
- Как чувствуете себя, адмирал? Повреждений нет?
- Все на высшем уровне, - отозвался я. Думаю, и мне удалось говорить спокойно. Я попытался усмехнуться. - Меня изолировали от вас. И поскольку я лишен возможности свободного передвижения, хочу передать власть, которой уже не способен нормально пользоваться. Назначаю своим преемником Осиму.
Через некоторое время около меня осталось несколько друзей. Ромеро предложил откровенно обсудить положение.
- Для чего разыгран этот спектакль, Эли? Вероятно, чтоб подвергнуть вас публично пыткам…
Мысль о пытках была фатальной у Ромеро. Я потребовал, чтобы на меня не обращали внимания, что бы со мной ни совершалось. Камагин молча сжимал кулаки, Мэри расплакалась.
Больше всего я боялся, что разрыдается Астр, такое у него было перепуганное лицо, но ему удалось удержаться.
- Подходит время ужина. Ешьте и засыпайте, будто ничего не произошло, - сказал я. - Чем меньше вы станете оборачиваться на меня, тем легче мне и досадней врагам.
Вечером на ложах появилась еда, поданная по невидимому эскалатору. В моей клетке ничего не появилось. Я усмехнулся. Фантазия у верховного разрушителя была не обширна. Я растянулся на полу, как на постели. Никто больше не обращал на меня внимания, словно меня не было.
Лишь когда половина людей заснула, к клетке подошел Ромеро.
- Итак, вас осудили на голод, дорогой друг, - сумрачно проговорил Ромеро. - В древности голод причислялся к самым мучительным наказаниям.
- Пустяки. Старинная пытка голодом многократно усиливалась неизбежностью смерти, а мне эта опасность не грозит - я должен возжаждать смерти, но не обрести ее.
Когда Ромеро ушел, я притворился спящим. Мэри и Астр долго не засыпали, Лусин что-то горестно шептал, ворочаясь на ложе. Мало-помалу мной стал овладевать полусонный бред, перед глазами замелькали светящиеся облака, их становилось больше, свет разгорался ярче.
Вдруг я услышал чье-то бормотание. Я приподнялся.
По ту сторону прозрачного барьера, прижимаясь к нему щекой, хватая его руками, стоял Андре. Лицо его кривилось, что-то лукавое проступало в улыбке безумца, а глаза, днем тусклые, дико горели. Я подошел поближе, но и вблизи не разобрал быстрого тихого бормотания.
- Знаю, - сказал я устало. - У бабушки был серенький козлик. Иди спать.
Андре захихикал, до меня донеслись слова:
- Сойди с ума! Сойди с ума!
Мне показалось, что я наконец за что-то ухвачусь в ускользающем мозгу Андре.
- Андре, вглядись в меня, я - Эли! Вглядись в меня, ты приказываешь Эли сойти с ума, Эли, Андре!
Не было похоже, чтоб он услышал меня. Я перевел дешифратор на излучение его мозга, но и там было только монотонное повторение совета сойти с ума. Он не жил двойной жизнью, как иные безумцы, и в сокровенных тайниках его сознания не таилось ничего, что не выражалось бы внешне.
Мне стало очень больно. И эта попытка повернуть его к себе не удалась.
- Нет, Андре, - сказал я тогда, и не так для него, как для себя. - Я не буду сходить с ума, мой бедный Андре, у меня иной путь, чем выпал тебе.
Он хихикал, всхлипывал, лицо его кривилось, боль и испуг перемещались с лукавством. Он бормотал все глуше, словно засыпая:
- Сойди с ума! Сойди с ума!
11
Не знаю, как мучилась те, кого в древности обрекали на голод. Голодовку превратили в мерзкое зрелище - вот что бесило меня. Я не получал пищи, а у друзей еда не лезла в рот. Я слышал, как Мэри кричала на Астра, чтоб он ел, но не видел, чтоб сама она брала еду.
Лишь Ромеро и Осима спокойно ели, и я испытывал к ним нежность, ибо это им было нелегко.
В одни из дней я с гневом сказал подошедшей Мэри:
- Разве мне легче оттого, что ты истощаешь себя?
Глаза ее были сухи, но голос дрожал:
- Поверь мне, Эли…
- И слышать не хочу! Неизвестно, что ждет нас завтра. Истощенная мать - плохая защитница сына, неужели ты не понимаешь?
Она прислонилась головой к прозрачному барьеру, долго вглядывалась в меня, усталая и похудевшая. Ей было наверняка труднее, чем мне.
- Ты не выполняешь свои обещания, Эли, - сказала она.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты обещал относиться ко мне и Астру, как ко всем другим.
- Я этого не обещал, Мэри. Ты настаивала, но я не обещал. И ты сама нарушаешь собственные обещания, ты ведешь себя иначе, чем другие. Возьми пример с Осимы и Ромеро.
- А ты посмотри на Эдуарда. Я твоя жена, а что ты ему? Он тоже не ест, Эли!
- Не мучайте меня хоть вы! - попросил я и лег на пол, отвернувшись от Мэри.
Она тихо отошла. Потом я видел, как она ела. Камагин тоже принялся за еду. Я сделал вид, что сплю, и так хорошо притворился, что и вправду заснул.
Вскоре я понял, что спать в часы общего бодрствования - лучший способ поведения. Вначале я делал усилие, чтобы задремать, но потом сон приходил, когда был нужен. Скорее всего, это было забытье, а не сон - я выключал сознание на минуты, на часы, сколько заранее положу себе.
Я слышал, что голодающие воображают вкусные яства и распаляют себя до исступления. В рассказах этих масса преувеличений. Меня не влекли картины пиршеств и обжорства. Я много раз рисовал себе и синтетические мясные грибы, и пирожки, с начинкой из искусственных сыров, и рыбное жареное филе наших подземных химических предприятий, и жирные мясные колбасы, продукт многостепенной переработки древесины, и свежайшую розовую ветчину с нежным жирком, полученную в результате конденсации горючих газов, и сочные сливочные торты, поставляемые заводами по перегонке нефти, и даже тот неудачный шашлык из бедного натурального барашка, каким пытался нас угостить Ромеро. Надеюсь, никто не усомнится, что в дни голодовки я с радостью проглотил бы даже невкусное натуральное блюдо, изготовленное Ромеро. Но радости от этих картин не было. Жадная слюна не заполняла мой рот, желудок мой спазматически не сжимался, я не метался, глухо рыдая от сознания неосуществимости моих мечтаний. Муки жажды тоже, по-моему, преувеличены бесчисленными рассказами, сохранившимися в памяти человеческой. Я знаю, что в древности тысячи потерпевших кораблекрушение умирали от жажды, но уверен, что страдания их обострялись от обозрения бездны соленой воды, непригодной для питья. И я повторяю, что говорил Ромеро: в основе терзаний, вызываемых голодовками, тысячекратно усиливая их физиологическую природу, лежит ужас неизбежной смерти, а с меня это бремя сняли неумные мучители. Я ослабевал и ссыхался, отнюдь не раздирая своей души когтями психологических мух.
Зато меня посещали иные видения, и с каждым днем они становились ярче.
Я опять увидел странный зал с куполом и полупрозрачным шаром и бегал вдоль стен зала, страшась приблизиться к шару, а на куполе разворачивались звездные картины и среди неподвижных светил снова мчались искусственные огни, и я знал что каждый огонек - галактический корабль нашего флота, штурмующего Персей. Я всматривался в огни крейсеров Аллана, вначале их движение было непонятно, потом я сообразил, что присутствую при картине охоты за темными космическими телами вне теснин Персея. Аллан в моем видении подтягивал захваченные шатуны к Персею, заканчивая подготовку к их аннигиляции у неевклидова барьера, чтобы в разлете взорванного вещества ворваться внутрь.
- Я еще раз побывал в галактической рубке зловредов, - так я рассказывал о своем видении Ромеро. Он печально и испытующе смотрел на меня, мой сон интересовал его лишь как свидетельство расстроенного психического состояния.
- В древности многие психологи считали сновидения исполнениями желаний, обуревающих людей в реальной жизни, - сказал он. - Надо признать, друг мой, что ваши видения очень послушно копируют ваши желания.
Боевая рубка зловредов приснилась лишь раз, зато Великого разрушителя я видел часто. Он появлялся, окруженный сановниками, среди них был и Орлан, докладывавший собранию, как ведут себя пленные.
Фантазия моя придавала разрушителям такой диковинный облик, они были так бредово фантасмагоричны, что ни до, ни после я не находил похожих среди реальных врагов.
Ромеро пишет в отчете, что я своими видениями иронизировал над врагами и что вообще ирония - характерная форма моего отношения к действительности. Возможно, что это и так, но сам Великий разрушитель и Орлан являлись в привычном нам виде, призрачно копирующие людей. Остальные, правда, были удивительных образцов - крылатые, как ангелы, ползущие, как змеи, изломанные и сверкающие, как молнии.
Одни торчали массивными ящиками, другие, вступая в беседы, вдруг распускали пышные кроны взамен голов и становились подобны земным деревьям, третьи, когда к ним обращался властитель, превращались в жидкость и текли речью, текли в точном смысле слова - мутным, то красноватым, то голубым ручейком, клокочущим, извилисто стремящимся по залу, и все вглядывались в извивы и блеск их пенящейся речи, - а потом, закончив слово, они спокойно стекались назад, становились снова телом из потока, и тело, малоприметное, серенькое, скромно стиралось где-нибудь в уголке среди прочих сановников.