А оно, видишь ли, когда Гагтунгра вспоминают, да еще недобро, то он серчает, начинает крупно пакостить, так что между людьми получается прямо-таки сплошное смертоубийство, но тут вмешивается Господь и укрощает демона
Такой вот круговорот в природе.
Ну а потом случилось то, что и должно было случиться: в отпрысках начала проявляться светлая сущность Эфирной Души. Потянуло их на благое. Урияр-то, как более твердый, противился, затыкал в себе доброе, а Эрияур ему: ну чего ты, брат, грех людям гадить, они и без того маленькие да несчастненькие. Давай, мол, лучше, брат, маманю освободим. И ей хорошо, и нам, и людям тоже.
Короче, донимал он Урияра, донимал, тот взял и донес на него Гагтунгру. На что тот сказал: вот фрукт растет. Наказал бы я его, фрукта, да рука не поднимается, своя всё же кровь. Велю я тебе, сынок: всыпь хорошенечко отступнику и передай, что ежели еще артачиться будет, то лично я, папа, за себя не ручаюсь.
Пришел Урияр к Эрияуру и заявляет: так, мол, и так, ежели ты, брат, не изменишься, то велено тебе всыпать по первое число. Велено папенькой, а его слово, сам знаешь, закон.
Это в тебе гордыня играет, отвечает Эрияур. Наш папенька такой же демон, как и мы с тобой, а истинный наш Отец на небе.
Ах, ты так, говорит Урияр, и в драку.
Дрались они три дня и три ночи, и всё это время Землю страшно трясло. Реки вышли из берегов, смерчи закрутились, ураганы налетели, вулканы проснулись.
И кулаками братья друг друга охаживали, и плескались огненной лавой, и за волосы таскали, и ногами пинались, и в глаза кольями тыкали - никак один другого одолеть не могут. Равные по силе.
Бились, бились, всё под землей вверх дном перевернули, и добрались до каменного саркофага, который еще от позапрошлой цивилизации остался. В нём смертельное оружие хранилось.
Урияр этот саркофаг цоп - и брату по голове, по голове. От ударов каменный предмет развалился, какой же предмет выдержит, когда им демона по башке лупят, из него выпало смертельное оружие и прямо Эрияуру в руки. Да так ладно попало, что палец оказался на спусковой кнопке. Эрияур-то возьми да нажми. Урияр в пыль превратился, оружие от старости на куски разлетелось, а Эрияуру голову и руки напрочь оторвало. Оно, без головы-то, без рук, для такого демона не смертельно, но с сообразительностью получается туго и чесаться нечем. Короче, тупости он стал неимоверной, а обликом страхолюден.
Явился он к папе, объяснил телепатемами, что да как, и попросился на волю, в земной мир. Тошно, мол, уже под землей-то. Погоревал Гагтунгр, погоревал, но казнить убогого не стал, решил отправить навечно в земную ссылку.
Выстроил в океане остров, внедрил в него сына, заставил подземных игв, которые в технике сильны, сделать так, чтобы Эрияур видел и слышал.
Тело Эрияура намертво вмуровано в этот остров, не удерешь. Голова его, глаза и уши - суперкомпьютер, телекамеры, микрофоны. Руки его - изделия, им сотворенные, то есть роботы и механизмы.
Вот такая, дружок, сказочка. Хочешь - верь, хочешь - не верь…
Рассказано это было писклявым детским голоском, с гнусавыми подвываниями, поскольку сказка, а то, напротив, скороговоркой. Получилось забавно. Робинсон слушал и ухмылялся, хотя, в общем-то, ухмыляться тут было нечему, ибо похоже было на правду. На странную, непривычную, метафизическую правду, которая как-то потихоньку входила в жизнь.
- А ты молодец, Мо, - сказал Робинсон. - Нахваталась от людей всяких словечек. Говорок у тебя, понимаешь, этакий, своеобразный, не соскучишься.
- С кем поведешься, - пропищала Модель
- И всё же, - сказал Робинсон. - Что придумал Эрияур?
- Что может придумать демон, когда за кем-то гоняется? - ответила Модель. - Только что-то ужасно кровожадное.
- Спасибо, подруга, успокоила, - сказал Робинсон.
Глава 16. Эксли-Шоммер
Жарища тут, в Майами, несусветная. Это в кино красиво, когда загорелые тела, синий океан, белые отели и паруса. На деле это длинный липкий день, сонная одурь, мухи и вездесущий аромат дезодоранта. Без дезодоранта здесь делать нечего, душ не спасает, а всё время торчать у моря - увольте. На солнце мозги начинают плавиться.
Шоммер снимал номер в отеле - не большой и не маленький по здешним меркам: три комнаты, туалет, ванная. В глаза не бросалось. "Ягуар" стоял в отдельном боксе платного гаража, и это было очень удобно, поскольку дверь бокса дополнительно запиралась на кодовый замок. То есть, мало подобрать ключ, нужно было еще знать код. Естественно, деньги Шоммер хранил в запертом багажнике, а не в прикроватной тумбочке.
Кстати, один русский умник как раз и хранил свои ворованные денежки (не все, конечно, лишь малую часть) в прикроватной тумбочке. Именно в этом отеле. День хранил, два, потом хвать, а там вместо долларов стоптанные мужские ботинки. Даже не ботинки - ботинищи.
Русский обратился с претензией к администрации отеля, а те ему в ответ: "Прислуга у нас вышколенная, сэр, чужого не берет. Ищите среди своих дружков, кто носит такой размер".
О данном казусе Шоммер прочитал в информационном бюллетене, издаваемом администрацией отеля.
Здесь, в отеле, отдыхало много аппетитных дамочек, но, к сожалению, все они были либо с мужьями, либо с друзьями. Увы, новая внешность имела свои минусы - дамы не больно-то заглядывались на Шоммера. Да, высок, да, статен, но что-то не то. Рожа туповата, как у каменщика, как у могильщика.
"Да вы чо, бабы? - мог бы им сказать Шоммер. - Разве дело в морде? Вам ли не знать? Опомнитесь, и ко мне в очередь по одной".
Великой силы был мужик.
Однако дамы были какие-то зашоренные.
Потом Бог смилостивился - в отеле разместилась группа пловчих из олимпийской сборной. Эти сразу узрели в Шоммере мужскую стать, встали в очередь, сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья. И так, понимаешь, приохотились, что уже через неделю передрались между собой. Каждая заявляла свои права. Мой - и всё тут. Руководителям сборной пришлось срочно свернуть тренировочный процесс и увезти девушек на какую-то зимнюю базу.
Вообще-то, так оно было лучше, Шоммер к этому времени малость притомился. Шутка ли - вступить в схватку с тренированной спортсменкой. У неё дыхалка, выносливость, неуёмность. А когда их дюжина, и каждый раз приходит новенькая, отдохнувшая, готовая к заплыву на длинную дистанцию, тут уже, охо-хо, тяжеловато.
Итак, спортсменок срочно увезли, а другие дамы, прежде воротившие от Шоммера нос, будто прозрели. Оглаживают его взглядами, тонко улыбаются, подмигивают. Видать, слух от пловчих просочился.
Появился, так сказать, выбор, ассортимент. Жизнь влилась в своё русло.
На сей раз Шоммер решил не разбрасываться, а облюбовал загорелую и веселую грудастую красотку по имени Джина, которая ради него с легкостью рассталась со своим веселым загорелым другом греком Деметрусом.
Вот это уже больше было похоже на приятный отдых. Джина была девица легкая, неожиданная, глядишь, день прошел, а она как-то даже не надоела. Потом наступала ночь, волшебная южная ночь с черным бархатным небом, которое заглядывало в спальню через распахнутое окно. Была гибкая, нежно лепечущая Джина, и это уже была совсем другая Джина.
Утомившись, они засыпали. Сон у Шоммера был глубок и безмятежен. Утром его поцелуем в губы будила Джина. Дыхание у нее было чистое, как у ребенка, хотя она еще не вставала и зубы не чистила.
Она обладала и другим замечательным качеством - не потела даже во время длительной скачки, а как её Шоммер гонял, как гонял. Сам был в мыле, она же, трудясь не меньше его, оставалась сухой, и кожа её была шелковистой, источающей тонкий аромат.
Это было удивительно, не встречал еще Шоммер таких женщин. Тем, прошлым, нужно было мыться с мочалкой, опрыскиваться духами и жевать какой-нибудь глупый "Дирол".
Однажды ночью Шоммер проснулся и поначалу никак не мог понять, откуда доносится эта едва слышная, завораживающая, усыпляющая музыка, от которой никак не разлепишь веки и того и гляди вновь кувыркнешься в объятия Морфея, хотя мочевой пузырь, знаете ли, это такой господин, с которым не шутят. Джина тихо и мерно дышала. Вот в выдохе её начала различаться какая-то хрипотца, вот в хрипотце этой, если здорово прислушаться, проявились далекие-далекие, прямо-таки запредельные голоса.
Шоммер заставил себя открыть глаза, приподнял голову над подушкой. Всё это было - и музыка, и хрипотца, и всё это исходило от Джины. Он кашлянул, зашевелился. Музыка тотчас смолкла, а Джина сказала сонно: "Ну, ну, успокойся, дорогой. Спи".
Он слетал в туалет, лег на свое место и подумал вдруг, что у "них" промашек, пожалуй, больше, чем у людей. Любой конструктор, тайно внедряя в массы человекоробота, обязательно позаботился бы о его "человеческих" проявлениях. Он бы у него и потел, и вонял, и плакал бы крокодильими слезами. Иначе грош цена такому конструктору.
И еще он подумал о том, что везет ему, как утопленнику. Из огромной массы всамделишних баб выбрать робота. Уржаться можно…
Утром он не смог себя пересилить: что-что, а заниматься любовью с железякой - это было выше его сил. То же, что с надувной куклой.
"Сматываться надо", - мрачно подумал он, вырываясь из жарких объятий Джины. Она была сильна, не больно-то вырвешься, но он переборол её, встал.
- Я не понимаю, - сказала она.
- А что тут понимать? - жестко ответил он, натягивая плавки.
- Джим, ну нам же хорошо, - сказала она. - Джимми.
Он промолчал.
- Тебе плохо со мной? - спросила она с недоверием.
- Зачем вы шляетесь среди людей? - произнес он. - Думаешь, я пенек с ушами?