- Отлично, - сказала Ванда. - Прекрасно. Раньше вам все равно никто не откроет.
Что в лифтах имеются камеры наблюдения, Ванда отлично знала, поэтому не сделала ни единого движения. Все движения были отложены до того момента, когда за ними захлопнулась дверь номера.
…С ужином наврали - принесли через полтора часа. Впрочем, так было даже лучше. Ванда сидела в кресле поперек - сама на одном подлокотнике, ноги на другом - и чистила апельсин. Эфирные масла взлетали вокруг ее пальцев маленькими сияющими тучками. Футболка Энея висела на ней мешком.
Anything you can wear I can wear better. In what you wear I'd look better than you.
- А что, - спросил Эней, управившись с последним куском какого-то итальянского маринованного мяса, - у тебя с христианами?
Ванда, до того задумчиво созерцавшая рождественскую елку в углу комнаты, повернулась к нему. Вопрос был поднят именно ею, когда они лихорадочно раздевали друг друга и Ванда обнаружила на его груди крест. "Черт бы всех вас побрал!" - темпераментно сказала она, но, поскольку прекращать никто не собирался, вопрос так и остался открытым.
- То, что живете вы недолго, по крайней мере, у нас, - сказала она. - И умираете плохо. И меня это никак не радует.
- А, - Эней взял и себе апельсин. Они лежали пирамидкой, как пушечные ядра. Как раз того сорта, который он любил - с толстой и мягкой коркой, очень сладкой мякотью, которая разваливается на дольки словно сама по себе под весом собственной сладости. - Я испугался, что от меня ждут какого-то предельного ханжества.
- А от тебя можно его ждать?
- Не в этом вопросе.
- А в каком?
- Основные проблемы, - Эней разломил апельсин, - у людей нашей профессии возникают все-таки с шестой заповедью. А не с седьмой.
Ванда расхохоталась и сползла на сиденье. Эней сообразил, что по привычке пронумеровал заповеди согласно восточной, а не западной традиции. Привычка была полезная. Православие не запрещено.
- С пятой, - поправился он. - А то я смотрю, ты уже вообразила себе…
Ванда закивала с полным ртом и повернула к нему разломанный апельсин. Маленькие дольки теснились между большими, вызывая совершенно определенные ассоциации.
- Ты же, - сказала она, когда проглотила, - в каком-то смысле предоставляешь эскорт-услуги.
- В том числе. Время от времени - с летальным исходом.
Ванда сделалась серьезной.
- Ты швейцарец? - спросила она.
- Да что ты. Я русский.
Она запустила в него апельсином. Пришлось ловить. Вместе с ассоциациями.
Как удачно все-таки сложилось. Можно и дальше держаться в рамках исландской правдивости. Можно сказать:
- Ты же понимаешь, даже если это правда - я все равно отвечу "нет".
А это было настолько близко к правде, насколько вообще могло. Год назад его вербовали в швейцарскую гвардию. Их всех троих вербовали. И если бы у Энея не было "Луны", если бы он был просто отставным боевиком ОАФ, разошедшимся с руководством по земельному вопросу, он бы, вполне возможно, и согласился. Святой Престол - начальство уж точно не хуже прежнего, а умереть своей смертью ему не светит при любом раскладе.
А потом можно увернуться от летящих апельсинов (уже без ассоциаций), атаковать батарею противника и закончить бой под ёлкой - самым бесславным образом. Любовь с проецирующим эмпатом имеет свои теневые стороны: приходится делить не только экстаз, но и приступы заразительного хохота, который разобрал партнера при виде твоей хвостовой части в стеклянном шарике. Можно перенести боевые действия в "двуспальную" ванну и взять на воде реванш за все, что было проиграно на суше. Можно после этого нечаянно заснуть на предательски мягком губчатом подголовнике, в воде, которая чувствуется как невесомость, а не как жидкость, потому что автоматика поддерживает температуру тела. Проснуться от того, что воду спустили, вытереться махровым полотенцем, изображая недовольное ворчание и перебраться в постель, где среди сиреневых шелков, сиренево пахнущих сиреневой же лавандой, доказывать Ванде, что проступившие на боках негармонично красные и отчасти фиолетовые "стальные хризантемы" просто так страшно выглядят, но уже совершенно не болят; доказывать, пока ее вздохи не перейдут в стоны и вскрики - и потом вместе соскользнуть в сумрак, в дремоту, не расплетая рук и ног, не разжимая объятий, целуя то ее грудь, то шрам совсем рядом.
Можно все - потому что настанет утро, и в свои права вступит "нельзя".
Под тяжестью этого "нельзя" даже голова не хотела отрываться от подушки поначалу. Рука затекла. Любовники, засыпающие переплетенными в экстазе, просыпаются, морщась от боли в одеревеневших конечностях.
- Ох-хо… - Ванда потянулась и села. На ее щеке отпечаталась прядь волос. - Ты мне ногу отлежал.
Эней послушно принялся массировать ее ногу.
- Другую, - Ванда снова упала в подушки. - О-о, так!
- Это… ощущение того, что праздник закончился, - сказал он, - мое или твое?
- Ты догадался до того, как мы перешли на ты?
Он кивнул.
- Корбут… был единственным, кто продержался долго. Ни один мужчина не вынесет жизни с женой, которая и рада бы прибегнуть к обычной человеческой дипломатии - да не может. С женой, которая берет его любовь - и высыпает охапками под ноги зрителям, а ему оставляет свою усталость, исчерпанность, раздражение… Пять лет назад я поняла, что так нельзя. Неправильно. Несправедливо. Теперь я сама решаю, когда заканчивается праздник. Ты с твоей работой… ты хотя бы знаешь, о чем я.
Эней снова кивнул. Его руки застыли. Понимание пришло мгновенно и захватило не только разум, но и тело. Такие штуки называются, кажется, инсайтами…
- Ты не обиделся?
- Нет, - он отпустил ее ногу. - Не на тебя.
Господин Эйдельман, ну вы и сволочь! Буку ему расстрелять. Надо же.
- Юлиуш… он хотел, чтобы праздник продолжался, верно? А еще боялся за тебя. А ты не хотела ему навредить.
- При чем тут…
- Погоди. Я думаю… Я думаю, это должен был быть Карастоянов. Он у нас эмпат, как и Эйдельман. И он, прямо скажем, бабник.
- И что? - не поняла Ванда.
- Дело не в том, чтобы просто шугануть Корбута. С этим бы прекрасно справились охранные службы "Куба". Эйдельману было нужно, чтоб ты влюбилась. Чтоб было из чего… сделать шоу. Для той части публики, которая… может видеть и оценить.
- Допустим. И что?
Эней поднял голову. Нет, она не иронизировала. Она действительно не понимала.
- Он торговал твоими чувствами, Ванда. Он нанял нас, чтобы вызвать их - и выставить на продажу.
- Да я поняла. Что из этого?
Эней завис. Он не знал, как объяснить ей, почему он сейчас хочет найти Эйдельмана и трясти, пока какая-то отсутствующая клепка не встанет на место. Почему так с людьми нельзя. Почему он считает, что так с людьми нельзя.
- Анджей, - Ванда притянула его к себе и взъерошила ему волосы. - Успокойся. Я торгую своими чувствами. Я все время так живу. Вот почему со мной невозможно. То, что сделал Эйдельман… да, мне это не очень нравится, но ведь в конце концов то, что было… Это настоящее. Это не стало менее настоящим от того, что кто-то подтолкнул нас.
Эней молчал.
- Послушай, - Ванда села рядом с ним. - Я так живу. Все на продажу. Не я выбрала себе этот дар, но раз уж он есть… Я предпочла бы, чтобы эти выбросы зависели только от моей воли, чтобы я могла управлять ими, как голосом. Но я могу не всегда. И если кто-то мне в этом помогает - я только благодарна. Ты дал мне взлететь - спасибо тебе. Тебя подтолкнул Эйдельман? Спасибо и ему тоже.
Энею даже не пришлось подавлять злость - она куда-то сама ушла.
- Ты решаешь, когда кончится праздник, верно?
- Ага.
- Можно перенести конец еще на полчаса?
Глава 1. Клуб "Морена"
"Но горе грішникові сущу, -
Так київський скубент сказав, -
Благих діл вовся не імущу!"
Хто божії судьби пізнав?
Хто де не дума - там ночує,
Хотів де бігти - там гальмує.
Так грішними судьба вертить!
Троянці сами то пізнали,
З малої речі пострадали,
Як то читатель сам уздрить.
І. Котляревський, "Енеїда"
Занин явился прямо на футбольную площадку. Эней в какой-то момент заметил, что тот курит у ограждения, "зевнул" пас от Веника, мяч перехватила защита "южных", перепасовала нападению… Получая свою порцию матюков, Эней побежал к краю поля.
- Я тебе звонил, звонил… - упрекнул Занин. - Потом добрался до твоих - они сказали, ты в футбол пошел стучать.
Эней кивнул. Дальнейшее подразумевалось: отстегнутый комм лежал на скамейке.
Рядом послышалось сиплое дыхание - Антон, игравший за "южных", подбежал к фонтанчику, попить воды. Занина он знал в лицо - но сам перед Заниным ни разу не светился.
- Я пойду переоденусь, - сказал Эней, застегивая комм на руке. - Или…?
Если уж Занин пришел прямо на стадион…
- Да ладно, не в Мариинку идем. Дело срочное.
Срочное настолько, что… или у них там в конторе такая горячка, что Занину нужно отчитываться за каждое движение - и нет времени на неофициальные контакты.
- Кого украли? - спросил Эней. Он хотел было открыть дверцу занинской "победы", но предупредительная железяка поехала вверх сама.
- Мою дочь, - сказал мужчина с заднего сиденья.
Эней заметил его, еще подходя к машине, и принял поначалу за одного из занинских коллег - таким бесцветным, вытертым было лицо. А сейчас, приглядевшись, понял: это не профессиональная безликость, это душевная боль такой силы, что лишний раз и бровью двинуть невозможно.