Коллиер сидел в приемной доктора Клейнмана, невидящим взглядом уставившись в журнал у себя на коленях. В кабинете Энн делали рентген.
Стало ясно определенно - Энн беременна. На рентгене был четко виден шестинедельный эмбрион. И снова отношения были разрушены его подозрениями. Он по-прежнему заботился о ее здоровье, но опять не мог разговаривать с женой, не мог сказать, что верит ей. И хотя он ни разу не заговаривал о своих возродившихся сомнениях, Энн чувствовала это без слов. Она избегала его дома, одну половину времени проводя во сне, а другую - за нескончаемым чтением. Дэвид по-прежнему не мог этого понять. Она проштудировала все его книги по физике, затем все труды по социологии, антропологии, философии, семантике, истории и вот теперь принялась за географию. Логика в ее предпочтениях, как казалось, отсутствовала.
И весь этот период, пока фигура ее изменялась от песочных часов к груше, от груши к шару, а от шара к овалу, Энн поглощала неимоверное количество соли. Доктор Клейнман каждый раз предостерегал ее. Коллиер пытался остановить жену, но она не желала останавливаться. Похоже, она просто не могла обойтись без соли.
Из-за этого она слишком много пила. И ее вес дошел до точки, когда чрезмерно разросшийся плод начал давить на диафрагму, отчего стало трудно дышать.
Как раз вчера лицо у нее посинело, и Коллиер срочно повез ее к Клейнману. Доктор сделал что-то, облегчив ее страдания. Коллиер не знал, что именно. Потом Энн сделали рентген, и Клейнман велел привезти ее снова на следующий день.
Дверь открылась, и Клейнман пропустил Энн вперед.
- Присядь, моя дорогая, - сказал доктор. - Я хочу переговорить с Дэвидом.
Энн прошла, не взглянув на Коллиера, и опустилась на кожаную кушетку. Вставая, он заметил, что она потянулась за журналом. "Сайентифик Американ". Вздохнув и покачав головой, он прошел в кабинет Клейнмана.
Пока шагал к стулу, Коллиер думал - кажется, уже в сотый раз - о той ночи, когда она плакала и говорила, что вынуждена остаться, потому что ей просто некуда больше идти. Потому что у нее нет своих сбережений, а все ее родственники умерли. Она говорила, что если бы не знала, что ни в чем не виновата, то, скорее всего, убила бы себя из-за того, как он с ней обращается. Дэвид, будто каменный, все стоял возле постели и не находил в себе сил, чтобы спорить, утешать, вообще говорить хоть что-нибудь. Он просто стоял, а когда все это сделалось невыносимым, так же молча вышел из комнаты.
- Что там? - спросил он.
- Лучше сам посмотри, - угрюмо сказал Клейнман.
Поведение Клейнмана тоже сильно изменилось за последние месяцы, и его доброжелательное отношение заменила собой некая смесь из растерянности и раздражения.
Коллиер посмотрел на пластины с рентгеновскими снимками, взглянул на даты. Один снимок был вчерашний, другой Клейнман сделал только что.
- Я не… - начал Коллиер.
- Обрати внимание, - перебил его Клейнман, - на размер плода.
Коллиер сравнил снимки более тщательно. Сначала он не понял. А потом его глаза вмиг округлились.
- Разве такое возможно? - спросил он и ощутил, как нереальность происходящего обрушивается на него со всей своей сокрушительной силой.
- Однако это факт, - только и сказал Клейнман.
- Но… как?
Клейнман покачал головой, и Коллиер заметил, как левая рука доктора, лежавшая на столе, сжалась в кулак, словно он был зол на очередную загадку.
- Я никогда не видел ничего подобного, - произнес Клейнман. - Полностью сформировавшийся скелет на седьмой неделе. На восьмой - отчетливые черты лица. Органы, полностью развитые и функционирующие, к концу восьмой недели. Безумная тяга матери к соли. И вот теперь это…
Он взял снимки и уставился на них едва ли не как на личных врагов.
- Как ребенок может уменьшиться в размерах?!
Коллиер ощутил укол страха, услышав смятение в голосе Клейнмана.
- Что ж, что ж, - Клейнман в раздражении помотал головой, - плод вырос до ненормальных размеров из-за того, что мать пьет слишком много воды. До таких размеров, что начал опасно давить на диафрагму. И вот теперь, в один день, давление прекратилось, а размер ребенка значительно уменьшился.
Руки Клейнмана сжались в кулаки.
- Такое впечатление, - произнес он нервно, - будто ребенок знает, что происходит.
- Больше никакой соли!
Его голос поднялся до крика, когда он вырывал у нее из руки солонку и засовывал обратно в буфет. Потом Дэвид забрал у нее стакан с водой и вылил большую часть в раковину. И снова опустился на стул.
Она сидела с закрытыми глазами, тело дрожало. Он смотрел, как слезы медленно катятся по ее щекам. Дэвид закусил нижнюю губу. Затем она открыла глаза, большие испуганные глаза. Она справилась с рыданием и спешно вытерла щеки. Осталась сидеть спокойно.
- Извини, - пробормотала она, и почему-то у Коллиера создалось впечатление, что обращается она не к нему.
Одним глотком Энн выпила остаток воды.
- Ты опять слишком много пьешь, - проговорил он. - Ты же знаешь, что сказал доктор Клейнман.
- Я… стараюсь. Но ничего не могу поделать. Я не в силах не есть соль, а из-за нее меня мучает жажда.
- Тебе нельзя столько пить, - произнес он холодно. - Это опасно для ребенка.
Она с тревогой смотрела, как ее собственное тело вдруг начало содрогаться. Руки соскользнули со стола и обхватили живот. Выражение ее лица заставило Дэвида кинуться на помощь.
- Что такое? - быстро спросил он.
- Не знаю. Ребенок толкается.
Он подался назад, мышцы расслабились.
- Это вполне нормально, - сказал он.
Они немного посидели молча. Энн ковырялась в тарелке. Один раз он заметил, что она машинально потянулась к солонке и, когда пальцы не нашли ее, в тревоге подняла глаза.
- Дэвид, - сказала она спустя несколько минут.
Он проглотил то, что успел дожевать.
- Что?
- Почему ты остался со мной?
Он не мог ответить.
- Потому что ты поверил мне?
- Я не знаю, Энн. Не знаю.
Слабая надежда, отражавшаяся на лице, померкла, и она опустила голову.
- А я-то думала, что, может быть… Раз ты все-таки остался…
Снова слезы. Она сидела, даже не стараясь смахнуть их, и капли медленно катились по щекам, иногда затекая в рот.
- О, Энн, - сказал он наполовину раздраженно, наполовину виновато.
Дэвид встал, чтобы подойти к ней. В этот момент по ее телу прошла еще более сильная судорога и ее лицо побелело. Она снова перестала плакать и почти сердито вытерла щеки руками.
- Я ничего не могу поделать, - произнесла она медленно и громко.
Не ему. Коллиер был уверен, что она обращается не к нему.
- С кем ты разговариваешь? - не выдержал он.
Он стоял, глядя на жену сверху вниз. Она казалась такой беспомощной, такой испуганной. Ему хотелось привлечь ее к себе, утешить. Ему хотелось…
Все еще сидя на месте, она прижалась к его груди, а он гладил ее каштановые волосы.
- Бедная девочка, - приговаривал он. - Бедная моя девочка.
- О, Дэвид, Дэвид, если бы только ты мне верил. Я отдала бы все, что угодно, чтобы ты поверил мне, все. Это невыносимо - видеть, как ты холоден со мной. Особенно когда я знаю, что не сделала ничего дурного.
Он стоял молча, говорил его внутренний голос: "Вероятность существует. Существует".
Казалось, Энн прочла его мысли: она взглянула на него, и в ее глазах загорелась надежда.
- Все, что угодно, Дэвид, все.
- Ты меня слышишь, Энн?
- Да.
Энн лежала на кушетке в кабинете профессора Мида, закрыв глаза. Мид забрал из пальцев Коллиера шприц и положил на стол. Сам сел на край стола, наблюдая в угрюмом молчании.
- Кто я, Энн?
- Дэвид.
- Как ты себя чувствуешь, Энн?
- Тяжело. Мне тяжело.
- Почему?
- Этот ребенок такой тяжелый.
Коллиер облизнул губы. Почему он медлит, почему продолжает задавать пустые вопросы? Он ведь знал, что хочет спросить. Или он слишком испуган? А вдруг она, несмотря на все уверения, даст не тот ответ?
Он с силой сплел пальцы, а шея словно превратилась в монолитную колонну.
- Дэйв, не слишком долго, - предупредил Джонни.
Коллиер шумно втянул воздух.
- Это… - он с трудом проглотил комок в горле, - это мой ребенок, Энн?
Она колебалась. Брови нахмурились. Веки затрепетали, глаза на миг открылись и захлопнулись снова. Все тело содрогалось. Она, похоже, испугалась этого вопроса. Потом краска сбежала с лица.
- Нет, - произнесла Энн сквозь сжатые зубы.
Коллиер почувствовал, как натянулись все его жилы, как запульсировала кровь.
- Кто его отец? - спросил он, не сознавая, как громко и неестественно звучит голос.
После этого вопроса тело Энн неистово задергалось. В горле что-то защелкало, и голова безжизненно обмякла на подушке. Побелевшие от натуги кулаки разжались.
Мид подскочил и взял ее запястье. С напряженным лицом он отсчитал пульс. Удовлетворенный, он поднял ее правое веко и посмотрел на зрачок.
- Она окончательно отключилась. Говорил я, что сыворотку правды не стоит применять к женщине на позднем сроке беременности. Тебе надо было сделать это несколько месяцев назад. Клейнман не будет в восторге.