- Ее осматривал стажер. Он велел взять перекрестную пробу, чтобы приступить к переливанию крови. Вытянули шприц, стали считать гематокрит и белые тельца. Быстро ввели литр пятипроцентного раствора глюкозы. Стажер попытался определить источник кровотечения, но не смог и дал ей окситоцин, чтобы закрыть матку и уменьшить потерю крови, после чего тампонировал влагалище. Узнав от матери девушки, кто она такая, стажер наложил в штаны и в панике позвал интерна, который извлек тампон и ввел Карен хорошую дозу пенициллина на случай возможного заражения. К сожалению, он сделал это, не заглянув в историю болезни и не спросив мать, на что у Карен аллергия.
- А у неё была повышенная чувствительность к пенициллину, - догадался я. - Как у девяти-десяти процентов пациентов.
- Да ещё какая повышенная! - подтвердил Карр. - Спустя десять минут после внутримышечной инъекции начались приступы удушья, хотя дыхательные пути были свободны. Тем временем из регистратуры принесли историю болезни, и интерн понял, что он натворил. Тогда он ввел ей в мышцу миллиграмм адреналина. Реакции не последовало, и интерн сделал внутривенные инъекции бенодрила, кортизона и аминофиллина. Карен дали кислород, но она посинела, забилась в судорогах и умерла менее чем через двадцать минут.
Я закурил сигарету и подумал, что едва ли мне захочется очутиться на месте этого интерна.
- Вероятно, девица все равно умерла бы, - продолжал Карр. - Разумеется, наверняка мы этого не знаем. Но все говорит за то, что она поступила в больницу, потеряв почти половину крови. А это, как ты знаешь, конец: наступает шок, который обычно бывает необратим. Так что, скорее всего, нам не удалось бы её спасти. Но это, конечно, ничего не меняет.
- А зачем интерн вообще давал ей пенициллин?
- Такой тут порядок, - ответил Карр. - При определенных симптомах его вводят обязательно. Обычно, если привозят женщину с подозрением на вагинальное кровотечение и в лихорадке, мы делаем ПВ, укладываем больную в постель и вводим ей антибиотик, чтобы предупредить возможную инфекцию, а на другой день выписываем. И отмечаем в истории болезни, что произошел самопроизвольный аборт.
- Так это и есть окончательный диагноз Карен Рэндэлл?
Карр Кивнул.
- Да, мы всегда так пишем. Это избавляет нас от объяснений с полицией. Сюда то и дело поступают женщины после подпольных абортов или самоабортов. Бывает, девчонки исходят пеной как перегруженные стиральные машины. Или истекают кровью. Все в истерике и все врут напропалую. Мы их латаем и без лишнего шума отправляем восвояси.
- И никогда не сообщаете в полицию?
- Мы врачи, а не блюстители закона. Таких девчонок здесь не меньше сотни в год. Если обо всех сообщать, мы из судов вылезать не будем. Какое уж тут лечение больных!
- Но ведь закон требует…
- Да, конечно, - поспешно согласился Карр. - Закон требует доносить. Он требует также, чтобы мы сообщали обо всех случаях хулиганства, но если закладывать каждого пьяного драчуна, этому конца и края не будет. Ни одно отделение неотложной помощи не сообщает обо всем, что там случается. Иначе просто невозможно работать.
- Но ведь речь идет об аборте…
- Ну подумай сам, - перебил меня Карр. - Довольно значительный процент этих случаев - самопроизвольные аборты. Разумеется, хватает и всего остального, но относиться к этому как-то по-другому не имеет смысла. Допустим, ты точно знаешь, что над девицей трудился барселонский мясник, и сообщаешь об этом в полицию. На другой день приходит сыщик, и девчонка говорит, что аборт был самопроизвольный. Или что она сама ковырялась в себе. В любом случае, правду она не скажет, и легавые начнут злиться. Прежде всего - на тебя, потому что это ты их вызвал.
- И что, такое случается?
- Конечно. Я дважды видел это воочию. Когда девчонки поступали к нам, они сходили с ума от страха и были убеждены, что умирают. Хотели рассчитаться с поганцами и требовали вызвать полицию. Но наутро, после профессионального ПВ, осознав, что все беды позади, уже не хотели связываться с легавыми. Те приходят, а девицы начинают валять дурака и делать вид, будто произошло недоразумение.
- И ты считаешь, что покрывать подпольных повитух - это нормально?
- Мы пытаемся вернуть людям здоровье, вот и все. Врач не имеет права на нравственные оценки. Мы помогаем пострадавшим по милости водителей-лихачей или от кулаков пьяных забияк. Но бить по рукам и читать нравоучения о вреде пьянства или обучать правилам движения - не наша работа.
Не испытывая желания вступать в спор, который наверняка ни к чему не приведет, я сменил тему и спросил:
- А почему собак повесили на Ли?
- Когда девушка умерла, миссис Рэндэлл впала в истерику, - отвечал Карр. - Начала орать так, что пришлось дать ей успокоительное. Угомонившись, она, тем не менее, продолжала утверждать, что аборт сделал доктор Ли. Так, мол, сказала её дочь. Поэтому она и позвонила в полицию.
- А как же диагноз?
- Самопроизвольный аборт? Формулировка осталась без изменений. Все законно: врачи могут истолковать случившееся именно так. Основой для обвинения в подпольном аборте стали отнюдь не клинические данные. А был аборт или нет - покажет вскрытие.
- Оно показало, что был, и довольно профессиональный, если не считать одного прокола в эндометрии. Это сделал человек, обладающий необходимыми навыками, но не настоящий мастер.
- Ты говорил с Ли?
- Сегодня утром, - ответил я. - Он утверждает, что не делал этого. Учитывая данные вскрытия, я ему верю.
- Ошибиться…
- Не думаю: Арт слишком хорош, чтобы так лопухнуться.
Карр извлек из кармана стетоскоп и принялся вертеть его в руках. Он явно разволновался.
- Чертовски поганое дело, - сказал он, наконец. - Чертовски.
- Надо разбирать завалы. Мы не можем спрятать головы в песок и бросить Ли на произвол судьбы.
- Разумеется, - согласился Карр. - Но Джей Ди очень расстроен.
- Могу себе представить.
- Узнав, как лечили его дочь, он едва не убил того незадачливого интерна. Я там был. Думал, он задушит бедного мальчишку голыми руками.
- Как зовут интерна?
- Роджер Уайтинг. Славный малый, хоть и хирург-гинеколог.
- Где он сейчас?
- Наверное, дома. Сменился в восемь утра. - Карр нахмурился и опять принялся теребить свой стетоскоп. - Джон, ты уверен, что хочешь влезть в это дело?
- Не хочу я никуда влезать. Будь у меня выбор, я бы сейчас сидел в лаборатории. Но выбора нет.
- Беда в том, что Джей Ди рвет и мечет, - задумчиво проговорил Карр. - Эта история уже стала всеобщим достоянием.
- Да, ты говорил.
- Я лишь хочу помочь тебе уразуметь, какое создалось положение. - Карр явно не желал встречаться со мной глазами. Он принялся перебирать вещи на своем столе. - Делом занимаются люди, которым и положено им заниматься. А у Ли, насколько я понимаю, хороший поверенный.
- Во всем этом слишком много неясностей.
- Дело в руках специалистов, - повторил Карр.
- Каких специалистов? Рэндэллов, что ли? Или тех болванов, которых я видел в полицейском участке?
- В Бостоне замечательная полиция, - заявил Карр.
- Не мели чепухи.
Он смиренно вздохнул.
- Что ты надеешься доказать?
- Что Ли этого не делал.
Карр покачал головой.
- Это неважно.
- А по-моему, как раз это и важно.
- Нет, - возразил Карр. - Важно другое. Дочь Джей Ди Рэндэлла погибла в результате подпольного аборта, и кто-то должен за это заплатить. Ли делает подпольные аборты, и доказать это в суде не составит труда. В жюри присяжных любого бостонского суда католиков больше половины. Они вынесут свое решение на основании общих принципов.
- Общих принципов?
- Ты понимаешь, о чем я, - буркнул Карр и неловко заерзал в кресле.
- Хочешь сказать, что Ли - козел отпущения?
- Совершенно верно. Ли - козел отпущения.
- Это мнение властей?
- В известной степени.
- А какова твоя точка зрения?
- Делая подпольные аборты, человек сталкивается с неизбежным риском. Он преступает закон. И когда он тайком выскабливает дочь знаменитого бостонского врача…
- Ли говорит, что не делал этого.
Карр грустно улыбнулся.
- По-твоему, это имеет значение?
8
Чтобы стать кардиохирургом, надо окончить колледж, а потом учиться ещё двенадцать лет. Четыре года - медицинская школа, год - стажировка, три года - общая хирургия, два - хирургия грудной полости и ещё два - сердечно-сосудистая хирургия. Кроме того, дяде Сэму тоже вынь да положь два года.
Принять на свои плечи такое бремя может лишь личность особого склада, способная и готовая пройти долгий нудный путь к намеченной цели. И, когда, наконец, наступает пора самостоятельных операций, к столу подходит уже совсем другой человек, человек едва ли не новой разновидности. Опыт и преданность избранному поприщу превращают его в отшельника. В каком-то смысле слова отчуждение - часть его профессиональной подготовки. Все хирурги - люди одинокие.
Вот о чем размышлял я, глядя из наблюдательной будки сквозь стеклянный потолок операционной № 9. Кабина была встроена прямо в потолок, и я мог следить за ходом операции: и помещение, и персонал были как на ладони. Студенты и стажеры нередко приходили сюда посмотреть. В операционной был микрофон, поэтому я слышал все звуки - позвякивание инструментов, ритмичное шипение респиратора, тихие голоса. Нажав кнопку, можно поговорить с хирургами, но, когда кнопка отпущена, они уже не слышат вас.