– Здорово! – Егор пожал Илье руку. – Настоящий меморандум. Однако меня смущает последняя заповедь. Чересчур категорично. Счастье нельзя навязывать, Илья. Ты обрекаешь людей на неизбежное счастье. Мне видится здесь принуждение, а посему эта заповедь имеет крупный заряд дискуссионной энергии.
– Кодекс – не догма, – вступился Антуан. – Объясни там, Илья, что мы не заставляем, а учим человека быть счастливым.
– А я бы ещё добавил к определению Службы Солнца, – Славик на миг запнулся. – Словом, что это организация, которая приумножает сумму человеческого счастья в коммунистическом мире.
– Всё это хорошо, даже замечательно. – Егор опять свёл брови, подумал. – Но не для нас, горемык от науки. То есть, я хотел сказать, что Кодекс Ильи глобален. Пусть он отдаст его Юджину или даже в совет Мира...
Егор взглянул на друзей, на тихую заводь лесного озера.
– А нам, ребята, нужно что-то своё... Сегодня день Прощания. Нам нужно что-то маленькое, но обязательно своё. Для четырёх. Как знак, как уговор... Что-нибудь такое... Например...
Тут он вдруг ловко подпрыгнул – вперёд и в сторону, взмахнул рукой.
– Какая красавица, – прошептал Егор, осторожно придерживая стрекозу за брюшко. Та свела прозрачные лепестки крылышек, и в них зажглись радужные разводы, затеплились искорки света. – Это и будет наш знак, ребята. Знак Стрекозы! Нас четверо... И судьбы наши соединены так же естественно, как крылья этого маленького создания... Жизнь, конечно, разбросает нас. Но в горе и в радости – Знак Стрекозы!
– В горе и в радости! – повторили друзья.
ЭКЗАМЕН
Метров через триста лето кончилось. Исчезла зелень, меньше стало птиц. Среди камней лежали пласты подтаявшего снега. Ещё через десять минут быстрой ходьбы Илья стал проваливаться в белое зыбучее крошево выше колен. Вот он – заповедник Зимы.
"Пора", – решил Ефремов.
Он попробовал сломать лыжу о колено. Упругое дерево гнулось, пружинило. Тогда Илья примерился и изо всей силы ударил лыжей по стволу ближайшей сосны. Сверкнуло бело и холодно, сбило с ног. Смеясь, Илья выбрался из снежного сугроба, который откуда-то из поднебесья сбросило на него дерево. Отфыркался. Лыжа, как и следовало ожидать, треснула пополам.
"Отлично, – подумал Илья. – Теперь ещё надо выбросить браслет связи. Где это видано, чтобы настоящий турист брал с собой браслет связи? Что ещё? Ага, рванём здесь куртку – для пущей убедительности. Раз лыжу сломал, значит, падал. Готово. Сейчас будем напрашиваться в гости..."
Горы и сосны. Они стояли вокруг торжественные, занесённые нетронутыми снегами. Над дальним ельником падало вечернее солнце и никак не могло упасть. Оно расцветило снег – румяный наст полян чередовался с чёткими голубыми тенями деревьев и скал.
"Какой великолепный пейзаж с соснами, – подумал Илья, оглядываясь. Жаль, что я уже сделал фильм о соснах. А ради двух-трёх кадров нарушать сюжет не стоит. Тем более летний сюжет – пыльца, живица, золотистый свет, отсвет, отзвук... Эх..."
Вот и коттедж Анатоля. Стандартный двухкомнатный модуль с красной башенкой энергоприемника. Ничего необычного, правда, вон поленница возле стены. Энергоприемник и дрова?.. Интересно, чем сейчас занят отшельник? Илья вспомнил автопортрет Анатоля. Узкое лицо, шишковатый лоб. Рот улыбчивый, а глаза грустные. Как у больного щенка... Мальчишка, словом.
– Эй! – крикнул Илья, выйдя на тропинку. – Есть кто живой?
Анатоль на самом деле оказался крепче, чем тот парнишка, который на холсте выглядывал из усеянного дождинками окна. Рослый, загорелый, в коричневом свитере. "Мне бы так повольничать, – подумал Илья, когда знакомились. – Карпаты. Вечные снега. Климатологи постоянно поддерживают минус семь. Тишина... О чём я, чудак? Да от такой тишины и глохнут сердца".
На лыжу Анатоль даже не глянул.
– Пустяк. У меня такого добра...
В доме пахло сушёными травами, в камине теплился огонь. На полках какие-то чёрные, замысловатой формы корни, потешные фигурки зверей, камни. Во второй комнате мольберт, несколько подрамников, кисти. Не орудия вдохновенного труда, а просто вещи – сразу видно, что ими давно не пользовались.
– Вы кстати сломали лыжу, – Анатоль методично собирал на стол. – А то я здесь немного одичал. Года два назад приглянулось это местечко. Написал несколько этюдов, дом заказал – привезли. А потом застопорило... Уезжать не хочется – не тянет в город, и одиночество заедает... Странная ситуация.
"Это хорошо, если заедает, – отметил про себя Илья. – Очень даже хорошо".
Он присел на пень, приспособленный под стул, и на минуту вернулся в день вчерашний.
Ефремов с утра маялся. Все однокашники давно получили экзаменационные задания, их уже с полным правом можно называть Садовниками, а он слоняется по Школе и нет никому до него дела. Вон Егор со Славиком почти месяц на своей станции работают, Антуан и того раньше – за три дня решил судьбу протеста Парандовского, а он...
Чтобы не бередить душу, Илья забрался в бассейн. Отрабатывал "форсаж" так кто-то назвал способ скоростного плаванья, когда за тобой, словно за мощным катером, вскипает бурунный след, когда кажется, что ты не плывёшь, а бежишь по воде. Здесь и нашёл его наставник.
– Вот тебе ещё один "чёрный ящик". Еле уговорил комиссию, чтобы поручили. – Иван Антонович постучал в прозрачную стенку сушилки карточкой экзаменационного задания, и Илья буквально обмер от радости: карточку пересекала красная полоса – "угроза для жизни".
– Иван Антонович... – Илья не находил слов. – Как же так? Жизнь охраняют только опытные Садовники.
– Не радуйся особенно, – сказал наставник, – это сложное дело. А опыт... Кто знает его истинную цену? Да ещё в нашей работе. Садовником родиться надо... Читай.
Илья мгновенно пробежал глазами скупой текст экзаменационного задания:
"Анатоль Жданов. Живописец, спортсмен. Поражён депрессией без ярко выраженных причин. Пассивен, чуждается людей. Продолжительность аномалии десять-одиннадцать месяцев. Творчеством всё это время не занят. Живёт в Карпатах, в климатическом заповеднике Зимы. Один..."
– Кстати, Жданов недавно пытался покончить с собой, – взгляд наставника стал строгим. – Возвращался домой на гравилёте и вывел из строя автопилот. Естественно, сработали перехватчики, а он потом всё твердил, что ненарочно вышло. Мол, аппарат толкнуло, и он, ухватившись за пульт, случайно отключил автопилот... Ложь, причём довольно неуклюжая.
– И я должен... – начал Илья, не понимая до конца, в чём будет заключаться его задача.
– Ты должен выяснить причину его депрессии. Помочь Анатолю разобраться в самом себе. Неназойливо, бережно. А чтобы он не замкнулся, не затаился, постарайся познакомиться как бы случайно. Придумай какой-нибудь ход.
Илья насторожился.
– Иван Антонович, это же хитрость... обман. Я не собираюсь пользоваться такими методами. Я понимаю, в исключительных случаях...
– Ничего ты не понимаешь. Угроза для жизни – разве это не исключительный случай? Тем более, что заключение психиатров двухгодичной давности. Визит "в лоб" вообще может всё испортить.
...Дрова в камине разгорелись – автоматика выключила свет. В окно постукивал ветер, и сумерки, подсвеченные сиянием снежных склонов, так и не смогли сгуститься. Оказывается, отметил Ефремов, и в горах бывают белые ночи.
Илья улыбнулся молчаливому хозяину дома.
– Я тоже рад, что попал к вам в гости. От скуки, конечно, не умирают (сейчас самое время, – подумал он, включая карманный контур поливита, мыслей его, конечно, не прочтёшь, но эмоции и отдельные яркие образы уловить можно), но я вам, честно говоря, не завидую. В такой глухомани волком завоешь...
И в это мгновение пришёл контакт:
"Вокруг снегА. Холодные, будто тоска в пустом доме... Ирина машет рукавичкой с соседнего холма, резко отталкивается палками. Двое лыжников среди сосен. Летят навстречу друг другу. Ирина что-то весело кричит, делает крутой вираж, чтоб избежать столкновения. А я нарочно – наперерез. Падаем. Ловлю её неспокойные губы. Каштановые волосы рассыпались на снегу. Горячее дыхание. Безумные руки... "Нет", – заледенела вдруг, высвободилась. "Когда мы будем вместе? Когда женой мне станешь?" – "Чудак ты, Толь. Мне с тобой скучно. По-ни-ма-ешь? Ты ищешь во мне не огонь, а покой. А мне ненавистен покой"... Мне, мне, мне. Как больно слушать. Хочу – мы, нас. И не обманывай себя. Она никогда не любила тебя, по-ни-ма-ешь! Иначе не леденела бы всякий раз. Иначе тело её не пахло бы снегами... Ты для неё каприз, прихоть, зигзаг женской логики..."
– Устали с дороги? – спросил Анатоль. – В Карпатах сейчас и на лыжах нелегко – снега глубокие, мокрые. Всё-таки лето сказывается... Нажмите рычажок в подлокотнике. Это славное кресло – превращается в удобную тахту.
– Спасибо, не беспокойтесь, – поспешно ответил Илья.
Он благодарил Анатоля не за предложение – обыкновенный рефлекс гостеприимства, – а за его неназойливость или равнодушие, всё равно как назвать. Стал бы расспрашивать, как давно он занимается туризмом да как умудрился сломать сверхгибкую лыжу – пришлось бы сочинять "версию", вернее, повторять уже заготовленные слова, а если называть вещи своими именами, то попросту лгать. Лгать очень не хотелось.
"Что касается Анатоля, – подумал он, – то случай просто-таки классический для Службы Солнца. Неразделённую любовь пытались лечить ещё античные философы. Правда, они пользовались только словесным бальзамом, а наш арсенал в десять раз богаче, однако... Во времена Гомера статистику "выздоровлений" от несчастной любви не вели. А мы имеем конкретного человека, которому нужно конкретно помочь".