- У вас не найдётся спичек? - спросил он. Голос был глуховатый и немного простуженный.
Я молча подал зажигалку.
Когда незнакомец не без труда добыл огонь, я пристальнее вгляделся в его продолговатое, загрубевшее от ветра и солнца лицо. Мне показалось, что я уже где-то видел эти пронзительные ясно-карие глаза, морщины, которые будто шрамы пересекали лицо, эти короткие усы. Но где?
Леонид Панасенко
Залив Недотроги
Мне было девятнадцать, когда я впервые увидел море.
Случилось это вечером, почти ночью, несколько странным образом.
Когда я вышел к берегу, луна как раз спряталась. Холодная громада, чью глубину и необъятность невозможно было представить, таилась рядом, в нескольких шагах. На душе стало неуютно. Появилось жутковатое ощущение, будто я иду в темноте у края пропасти. Позже я понял: так большая глубина пугает плохих пловцов.
Стоял полный штиль. Чуть живая вода уходила во мрак и там соединялась с ним.
"Море всегда вне земли, значит, оно хоть немножко, а внеземное", - подумал я. Моря и океаны вдруг представились мне неким космическим существом, поселившимся миллиарды лет назад на Земле. Плюхнулось с небес, заревело, растекаясь, захватило почти весь мир, но часть суши не далась, уцелела. Живут теперь рядом. Опасное это существо или, может, доброе? Кто его знает. Ясно одно: чужое оно земле, чуждое.
"Ты что выдумываешь?" - плеснула волна и облизала мои босые ноги.
Будто по заказу, занавес облаков вдруг раздвинулся. На воде засверкал клинок лунной дорожки. Скалы и тропинку, таинственные глубины и ракушки под ногами залил зыбкий пепельный свет.
И сразу всё изменилось.
Куда и девались тревога, ощущение опасности. Ответной волной плеснул в душе восторг: вот оно, море. Долгожданное, ещё ни разу не виденное, невозможно красивое даже в этот сонный час.
Я побежал вдоль кромки прибоя, размахивая руками, подпрыгивая. Затем присел на первый попавшийся камень, задумался: "Как же я попал на берег?"
Странность заключалась в следующем. Кузьма Петрович, у которого я остановился, сказал, что возле его дома выхода к морю нет - сплошные скалы и обрывы. Надо, мол, около километра идти по тропе к дому отдыха. Я же, решив прогуляться, прошёл от калитки сада буквально двадцать-тридцать шагов и наткнулся на неприметную расщелину в скалах. От нечего делать я протиснулся в неё и… очутился на берегу небольшого залива. Как же так? По-видимому, Кузьма Петрович разбирается только в вине и не знает толком окрестностей.
Я приехал в село из Симферополя последним рейсовым. Ещё полчаса потратил, чтобы разыскать дом деда, адрес которого мне дал Коля Зинчук - наш фотокорреспондент.
Кузьма Петрович, маленький и какой-то обиженный, сразу спросил рекомендацию.
- От Коли я, со Львова. Он у вас уже два раза останавливался.
- Белявый такой, с коробкой? - уточнил дед. От него здорово попахивало вином.
- Ага… Снимает у нас в газете.
- Знаю. Он и меня щёлкнул, - Кузьма Петрович неопределённо кивнул, то ли признавая искусство Зинчука, то ли как бы говоря своим жестом: "Баловство всё это", однако закончил речь вполне миролюбиво: - Давай паспорт - для прописки надо, и деньги вперёд.
Я отдал деду паспорт и деньги. Кузьма Петрович небрежно положил их в карман и пошёл в глубь сада. Через несколько шагов он остановился.
- Здесь улики стоят, - Кузьма Петрович показал на смутно виднеющиеся в темноте ящики. - Не перекинь, если ночью под градусом будешь идти.
- Почему обязательно под градусом? - удивился я.
- Про меня хоть под парусом, - хмыкнул дед. - Ты ж отдыхать приехал или как? Захочешь винца - в магазин не ходи. Своего продам.
- Спасибо.
- Не за спасибо. Полтора рубля литр. Зато вино редкое. Оно, зараза, меня сначала человеком сделало, а потом и погубило.
Дед включил во времянке свет и ушёл.
Я осмотрелся. Металлическая кровать, столик, стул, возле двери - вешалка. Не густо, но жить можно. Улыбку вызвало постельное бельё, на котором в каждом углу красовался чёрный штамп дома отдыха "Прибой". По всему видать, ходил в своё время Кузьма Петрович и в завхозах.
Мне не сиделось во времянке, хотя часы показывали полночь. Скалы так скалы. Хоть издали увижу море или, может, прибой услышу.
И вот - сбылось.
Сижу на камне. Море дышит у ног, спокойное, будто большой и умный пёс. Потерянным колесом от чумацкой повозки катится над головой луна. А за нею в небе - соль. Рассыпали её там видимо-невидимо, а кто, когда…
Мои смутные размышления прервали чьи-то шаги - под ногами такого же позднего гуляки, как и я, хрустели ракушки. Я его пока не видел, но определил, что это мужчина - шаги были твёрдые, уверенные. Может, Кузьма Петрович тоже решил прогуляться перед сном? Нет, непохоже.
Я оглянулся.
Берегом шёл высокий немного сутулый человек.
"Вот незадача, - с обидой подумал я. - Нельзя… Нигде нельзя побыть одному. Ночь, глухомань, а от курортников не спрячешься".
Незнакомец подошёл ближе.
Теперь я рассмотрел, что он худ, одет в обычный костюм. Именно поэтому капитанская фуражка на его голове показалась мне карикатурно нелепой.
- У вас не найдётся спичек? - спросил он. Голос был глуховатый и немного простуженный.
Я молча подал зажигалку.
Когда незнакомец не без труда добыл огонь, я пристальнее вгляделся в его продолговатое, загрубевшее от ветра и солнца лицо. Мне показалось, что я уже где-то видел эти пронзительные ясно-карие глаза, морщины, которые будто шрамы пересекали лицо, эти короткие усы. Но где?
И вдруг я вспомнил. Невероятность догадки ошеломила меня.
- Вы?.. - пробормотал я и осёкся.
"Лучше не приставать к людям со своими расспросами, - подумал я. - Похож? Ну, и ладно… Мало ли кто на кого похож".
Так я подумал, а спросил совершенно другое:
- Как вы сюда попали, Александр Степанович? Что вы здесь делаете?
Грин взглянул на меня остро, почти неприязненно. По-видимому, его при жизни о многом и не всегда уместно спрашивали. Затем будто дунул ветер и повернул флюгер его настроения. Грин улыбнулся. Так, словно достал из кармана последнюю серебряную монету.
- Я здесь с оказией, из Зурбагана, - сказал он и махнул рукой в сторону моря. - Я раньше жил неподалёку. В Феодосии… Осталась большая работа, роман…
- "Недотрога"? - спросил я. - Но ведь вы его написали только в уме, Александр Степанович. Сохранилось несколько отрывков. Четыре или пять.
- Нет-нет, - сказал Грин и затянулся. Огонёк папиросы на миг осветил его грубое лицо. - Я записал… Почти всё… Я торопился и не говорил Нине. Хотел её обрадовать: вот, мол, история мастера Ферроля и его дочери Хариты, о которой я тебе столько рассказывал… Затем мы переехали в Старый Крым, я занялся другой повестью… Короче, рукопись где-то здесь. Она не пропала - я это чувствую. Точно так же было с рукописью "Кораблей в Лиссе". Я знал, верил - и она нашлась.
Это был явно неуместный и жестокий вопрос, но он созрел давно, висел на языке и таки сорвался:
- Почему вы так рано ушли от нас?
На какой-то миг, показалось, он оставил и меня, и этот берег, полетел в тихий городок, городок цветов и руин, в свой белый дом под зонтами высоких орехов. Наверное, он вошёл и в свою комнату, где скучал на стене портрет Эдгара По.
Воспоминание обожгло Грина болью. Уголки губ опустились, и он ответил, тщательно подбирая слова:
- Вы знаете, я жил возле моря, и всё равно мне с каждым днём всё больше не хватало воздуха. Дурацкая болезнь - я не мог ничего съесть, умирал от голода и не мог даже подкрепиться глотком ветра…. В Зурбагане всё было по-другому. Там я ходил здоровый и сильный, будто тысяча Гераклов. В тавернах знакомые охотно угощали меня вином, а смуглые девушки на улицах дарили быстрые и таинственные взгляды…
Мы медленно шли берегом и молчали. Такое состояние мне даже нравилось: я уже пробовал работать со словом и меня пугало, когда слов вокруг становилось слишком много. Они тогда мгновенно теряли цену и шуршали, будто мусор.
- А что вы, молодой человек, ищете у моря? - поинтересовался Грин.
Я рассказал ему о детдоме, в котором учился, своей работе в газете, о том, что уже напечатал две фантастические новеллы, но недоволен ими и мечтаю теперь написать хотя бы один хороший рассказ.
- О чём? - спросил Грин. - У вас есть сюжет? Вы его видите?
Я покачал головой:
- Нет. Есть пока только желание… Я пробовал. Ничего не получается. Нужна первая фраза. Тревожная и музыкальная. А её нет. Ещё я знаю, что в конце рассказа должна быть опасность, беда. И избавление. Я хочу, чтобы мой читатель облегчённо вздохнул.
- Нужен ключ повествования, - согласился Грин. - Когда я начинал "Недотрогу", никак не мог взять верный тон. Раз сорок начинал… Тут ничего не посоветуешь. Все, кто пишет, знают ошибки предшественников и всё равно повторяют их и мучаются каждый раз заново. Иначе ничего не получится… Одно скажу: чередуйте жизнь. Ныряйте в неё с головой, но затем обязательно отойдите в сторону, найдите укромный уголок и побудьте одни. Пока душа не закончит свою работу.
- Вы будто о живой говорите, - улыбнулся я.
- А как же иначе? - удивился Александр Степанович. - Разум - штука вспомогательная. Будто словарь или энциклопедия. А она - наш главный инструмент.
Грин взглянул на часы.
Я испугался. Вот уйдёт сейчас, и кончится сказка. Всё будет: море, скалы, солнце и брызги, но не станет чуда общения, и мир потеряет половину своего обаяния.
Будто поняв мои мысли, Грин сказал: