Не сводя глаз с фотографий, я сел на стул и погрузился в размышления…
…Сказать честно - я никогда не задумывался, почему мы живём именно в России.
Такая вещь, как ноутбук с Интернетом, позволяет даже работать за тысячи километров от своего офиса. Карточка "VISA" принимается во всех концах света, и ею можно оплатить любую услугу. Специалисты класса моей матери - желанные люди в любой компании, нуждающейся в связи. Я подолгу был в Турции, Египте, США, Германии, Франции, Англии и могу вам совершенно точно сказать - даже в Египте и в Турции люди живут лучше, чем у нас. Поэтому я никогда не воспринимал Россию, как то, что в книгах пишется с большой буквы - "Родина". Нет, я не презирал и не ненавидел её, ничего подобного! Просто не задумывался, почему мы живём здесь. Если бы мы переехали в США, например, я бы и там совершенно не задумывался о том, что это такое - США. Просто жил бы там - и всё. Я читал книжки, в которых описывались военные подвиги русского оружия и восхищался людьми, о которых там рассказывалось… но точно так же я восхищался и воинами… ну, например, Александра Македонского. Никакой особой гордости за "наших" только потому, что они "наши", я не испытывал.
Но у меня был прадед, который сгорел в танке. Как странно и страшно звучат эти слова: сгорел в танке.
- Сгорел в танке, - сказал я вслух. Оглянулся, но кругом было пусто и тихо.
Разве может сгореть - взаправду, не по телевизору! - живой человек? Как это бывает - когда сгораешь? За что, почему? Я прикрыл глаза - и увидел кадры то ли из фильма, то ли из хроники - прут друг друга стальные громады, всё грохочет и горит, и даже выскочившие из люков экипажи уничтоженных танков бьются со свирепым ожесточением - стреляют друг в друга в упор, дерутся кулаками и ножами…
А прапрадед - этот, с надменным лицом? Чтобы офицер получил солдатского Георгия - я знал - за него должны были проголосовать солдаты, которыми он командовал. Что он сделал? Я снова как будто увидел - бегут друг другу навстречу две волны, в зелёном - наши и в сером - немцы, сталкиваются… Как это - когда рукопашная? Это ведь что‑то особенное, совсем ужасное… И ещё он бежал из плена.
Может, они знали что‑то, чего не знаю, не понимаю я? Чего не знаем, не понимаем, не видим мы все? Или всё как раз наоборот, и мы просто поумнели, а они - глупые смешные дикари из навсегда сгинувшего прошлого?
Я встал, подошёл ближе, остановился прямо перед фотографиями. Они смотрели на меня - есть такой эффект, когда тебя снимают точно в фас и ты глядишь точно в объектив - куда ни пойди, фото будет следить за тобой. Одно время, когда художники этот эффект только–только открыли и начали рисовать с ним картины, их считали колдунами… Я был бы не прочь, оживи сейчас эти снимки. Мне вдруг захотелось, чтобы эти люди увидели меня, и я смог их спросить… смог им объяснить…
Что спросить? Что объяснить?
Я не знал…
…Я заварил привезённый с собой чай так, как меня научил три года назад тогдашний "бойфренд" матери, довольно известный журналист–украинец. Ничего был дядька, весёлый и просто, но не наплевательски относившийся к жизни. А главное - не пытался неумело и от этого противно делать вид, что я его сын - но и не рычал, что я путаюсь под ногами и надоедаю. И мы очень неплохо, даже хорошо скорей, сосуществовали, пока матери не захотелось новых ощущений. Ну, он ушёл, а умение заваривать чай - осталось.
Тётя Лина похвалила с искренним удивлением. Принюхалась немного смешно, подула на серый горячий парок над чашкой. Отпила ещё глоток и пожаловалась:
- Юрка совсем не умеет чай делать. Схватит пакетик, быстрей–быстрей… А это настоящий, кажется? - она посмотрела на меня. Я кивнул, тоже отпив:
- Английский "Брук Бонд", не подделка.
- Чувствуется… Вкусно очень.
Мы сидели на кухне и пили чай с ванильными сухарями.
Странно. Я не любил "семейных застолий". Может быть, потому что они у нас, сколько я себя помнил, устраивались всегда по Очень Важным Поводам, когда породистый ребёнок должен был сидеть за столом и демонстрировать свою породистость. И манеры. Непревзойдённые, призванные вызывать зависть у Нужных Гостей. Ну… опять манекен за столом. Под взглядами. Под однотипными восторженными - чёрт, даже если и не лживыми, то всё равно тошно! - "восклицалками–восхищалками". И, признаться, мысль, что тут, конечно, "семейное застолье" минимум по два раза в день, утром и вечером, завтрак и ужин, сильно меня напрягала.
Но сейчас мы сидели с тётей Линой на кухне, и я не ощущал себя манекеном. Не ощущал, хотя и поймал себя на том, что машинально всё делаю именно так, как заучил натвердо ещё лет в пять. "По правилам хорошего застольного тона". Кстати, похоже, тёте это нравилось, но вот её одобрительный взгляд, кстати, меня почему‑то совершенно не раздражал.
Я до этого ни разу в жизни не ел сухарей (только сухарики) и удивился, что они оказались вкусными (сухари всегда ассоциировались у меня с зоной или с армией). Смешно, но почему‑то как раз этот вкус окончательно отбил желание исподволь начать расспрашивать о моём кузене - и убедил меня в том, что я хотел сделать и не знал, как за это взяться. И, как это часто бывает, просто - сделал, и всё. Не думая, как "получилось на руку".
- Вот, - я положил перед тётей деньги. Те семь с половиной тысяч евро, которые были "на меня" - и ещё шесть сотенных купюр, решив, что обойдусь обычными шестью "штуками" рублей в месяц. - Это мама вам передала на меня… тёть Лин! - я повысил голос, видя, что она хочет возразить. - Давайте не будем, как говорится. Я ведь не в гости на лето приехал, редиски поесть и в речке покупаться. У меня хороший аппетит, да и в школе, наверное, на многое нужны будут деньги. Потом, я люблю заниматься спортом. Надеюсь и у вас тут отыскать какие‑нибудь секции, чтобы не потерять форму, а это ведь тоже сейчас не бесплатно. И вообще.
- Но это большие деньги, - вздохнула она и покачала головой. Только сейчас я как‑то обратил внимание, что у тёти Лины очень странная, какая‑то старинная причёска: тугая коса, уложенная вокруг головы. И много седины… - Двадцать шесть с лишним тысяч рублей в месяц… у меня зарплата в два раза меньше! И это считается, что я ещё много получаю для наших мест…
Опа. Я не представлял, что всё так запущено… Выходит, что её зарплата - на двоих с Юркой - не всего в два раза больше моих "карманных"! И как они живут?!
- Ваша зарплата, плюс это, - как можно беззаботнее сказал я, - будет примерно сорок тысяч. Делим на троих - выходит где‑то по тринадцать тысяч на человека, и на это уже можно жить! Тётя Лина, - я покачал головой, - я эти деньги не зарабатываю, я их только трачу. И часто бестолково… - как бы подчёркивая, что разговор закончен, я встал из‑за стола: - Вы говорили, что собираетесь в саду работать? А что надо делать? Покажите, я помогу, ага?
Она улыбнулась и кивнула.
Вставая из‑за стола, я вдруг подумал - мысль была внезапной и острой: а ведь тётя Лина не знала об этих деньгах. И не заводила о них разговор. Получается, она что - собиралась меня "содержать" на свою зарплату? От себя отрывать и от родного сына? И ни единого писка, никакого возмущения, никаких вопросов? Да почему же?! Только потому, что я - "племянник"?! Дикость какая… тупость… первобытщина…
Я подумал так, чтобы стать противным самому себе.
Получилось…
…Если честно - я не знал, что это так тяжело. В смысле - работать в саду. А точнее - на огороде. Пропалывать сорняки пальцами! С ума сойти! Наверное, я бы разозлился, если бы не подумал, что это… смешно. Я никогда в жизни не делал этого. Я сидел на корточках в грядке и работал пальцами. От разворошённой земли пёрло влажной духотой. На грядке росли огурцы. Чёрт побери, ни за что не подумал бы, что они так красиво цветут - жёлтыми цветами, мелкими и яркими, как звёздочки. И вообще что они так выглядят. Анекдот, да? Сюжет из дурной книжки - человек дожил до тринадцати лет и не знает, как выглядит огуречный куст. Но ведь не анекдот - правда не знаю. Какие в лесу есть съедобные растения - более–менее знаю, натренировался. А как выглядят огурцы - не знаю.
Не знал. Теперь знаю.
Тётя Лина работала неподалёку, что‑то там делала маленькой тяпкой, ловко так… Временами я ловил на себе её взгляды, но не очень обращал на них внимание, потому что находился, если честно, в смятении чувств, как говорится. Это было такое дикое состояние, при котором хочется одновременно смеяться и плакать и ни о чём не думается связно. Я аккуратно, быстро приловчившись, рвал сорняки и пытался - честно пытался! - по ходу дела хоть как‑то разобраться в себе. Уложить ровно разворошённую, как эта земля, душу, так сказать. Красиво, но, оказывается, больно.
Больно, оказывается, когда тебя переставляют, как мебель. Когда это делает родная мать. И ещё больней, когда впервые в жизни увиденный человек относится к тебе, как к родному. Если подумать, это тоже впервые - впервые в жизни ко мне - как к родному. И всё это - как будто наждаком водят даже не по коже - по голому мясу.
Фик, короче. Душа не укладывалась…