Мальчишка моих лет снялся на фоне густого леса. Он стоял по колено в сочной зелёной траве, широко расставив ноги и держа под мышкой простой шлем - вроде тех, что носили викинги (настоящий, а не с рогами) Другую руку он держал на рукояти висящего на левом бедре то ли меча, то ли шпаги, не разобрать - короче, какого‑то длинного холодного оружия. Мальчишка был одет в длиннополую, почти до колен, кожаную куртку, тут и там укреплённую рядами металлических заклёпок, с продолговатыми металлическими пластинами на плечах, руки от локтей до запястий закрывали тоже кожаные с клёпками наручи. Вид он имел серьёзный и даже хмурый - подбородок вперёд, лицо загорелое, русые недлинные волосы в беспорядке, между сведённых бровей морщинка, глаза - не понять, какие. На меня он совершенно не был похож, но я понял, что это и есть Юрка. Мой загадочный двоюродный брат и хозяин этой комнаты.
Не отходя от стола, я тяжело задумался. Итак, мой кузен - ролевик, читающий детские детективы. Не шикарно… но главное - не вяжется с этой комнатой. Совершенно не вяжется, коренным образом не вяжется. Я бы сказал, что тут живёт очень серьёзно относящийся к жизни человек.
Ролевики не то чтобы казались мне смешными - смотреть‑то на них и на их оружие было интересно. Скорее они вызывали у меня неприязнь. Да, неприязнь тем, что играли в вещи, в которые играть нельзя. Ну нельзя играть в рыцарей, если ты взрослый человек. Нужно или вообще бросить эту затею - или быть рыцарем. А рыцарь на выходные (в другое время адвокат, например) - издевательство. Конечно, этот Юрка не взрослый. Но всё же… Некоторый опыт общения убедил меня, что со многими ролевиками любого возраста трудно иметь дело на чисто бытовом уровне общения. Особенно с толкинутыми. А мне год жить с ним фактически под одной крышей. Ну, может он хоть не толкинутый? Неприятно обитать в одном доме с парнем, который будет на полном серьёзе именовать себя Боромир, или, не дай бог, Фродо… Что уж говорить о некоторых шизоидах, которые всерьёз считают себя эльфами!
В лёгком расстройстве чувств я выбрался наружу из комнаты и через кухню вышел (как - сам не пойму; нет, здесь хоть план черти со стрелочками, или указатели развешивай в коридорах!) в сад. Меня немного занимала загадка, откуда такой огромный дом с таким приусадебным участком у одинокой учительницы из глубинки. Хотя - скоро я оставил эту мысль, потому что сад был отличный. Около дома - где были разные грядки и клумбы - ухоженный, а дальше вглубь - приятно запущенный, от дорожки осталось одно воспоминание. Я осторожно двинулся по ней, чтобы не пропороть ногу, но ни бутылочных осколков, ни проволоки тут не валялось. Земля была тёплой, уже совсем летней и немного колкой.
Дом быстро скрылся из глаз за зеленью, а я вскоре оказался возле забора - из тёмных некрашеных досок, но крепкого и глухого, без щелей - в котором неожиданно обнаружилась небольшая калитка, запертая на засов, который, вопреки моим ожиданиям, был смазан и двигался легко. Чисто ради интереса я открыл калитку и выглянул наружу. Осторожно. Не знаю, почему - может, просто потому, что глупо выглядишь, выглядывая вот так в бермудах и босиком? Или… или ещё почему?
Передо мною оказалась узкая, наглухо заросшая по краям лопухами (посредине оставался узкий проход, явно наезженный велосипедами) улочка, стиснутая заборами. Даже не улочка, какой‑то проулок–переулок. Слева она упиралась в стену зелени - то ли тупик, то ли парк какой - а справа вливалась в другую улицу, пошире и не такую заросшую, но столь же "оживлённую".
И калитка, и улочка мне понравились. Было в них что‑то загадочное и таинственное, как в калитке, ведущей на болота, около которой старый сэр Генри Баскервилль был напуган до смерти знаменитой собакой своего имени. Хотя внешне - ничего общего, конечно, не было между туманными английскими болотами и солнечной русской улицей.
Ещё раз окинув взглядом улицу, я закрыл калитку, аккуратно задвинул масляно клацнувший засов и пошёл обратно к дому.
2. СЕМЕЙНАЯ ТРАДИЦИЯ
Тётя Лина пришла в тот момент, когда я задумчиво разглядывал фотографии в той же комнате, где был портрет моего дяди, Юркиного отца. Я их просто не заметил сперва, потому что они висели на другой стене, между двумя окнами - прошёл мимо, и всё.
- А я задержалась, - немного виновато сказала тётя, входя в комнату. Я бросил на неё удивлённый взгляд. - Ты голодный, наверное?
Я прислушался к себе. Нет, что‑что - а вот голода я не испытывал. Зато ощущал сильное любопытство.
- Кто это, тёть Лин? - спросил я, кивая на фотографии.
Теперь уже она посмотрела немного удивлённо, подошла ближе и встала рядом со мной.
- А мама тебе… - начала она и осеклась. Улыбнулась. Сказала: - Смотри… Вот это, - она указала на фотографию молодого военного в старомодной форме - маленькой фуражке и кителе со стоячим воротником, - это твой дед, наш с твоей мамой отец. Полковник артиллерии… Между прочим, - она засмеялась, - за Максима он меня сам сосватал. - Мы ведь с твоей мамой долго учились в интернате, здесь, при заводе. Там я с Максимом и познакомилась. Он же сирота был, чистый, вообще никого… Просто познакомилась. А тут отец нагрянул, его увидел и прямо с ходу говорит: "Возьмёшь мою младшую дочку замуж?" Я так и не поняла потом, в шутку или нет. мы тогда были в восьмом классе… Максим побагровел весь и хрипит через силу, горло перехватило: "Возьму, товарищ капитан…" - отец тогда капитаном был. Я засмеялась тогда. А вот получилось, что правда… - тётя Лина улыбнулась, глядя на фотографии. - Отец умер три года назад. Сперва мама, бабушка твоя… а он - через два месяца.
- А… - я судорожно порылся в памяти. Да, мать куда‑то уезжала три года назад. В какую‑то командировку. Или правда в командировку? Но как же так?! Как же… И я договорил, чтобы забыть этот вопрос, на который у меня не было ответа: - А это кто?
- Это? - тётя Лина наклонила голову в сторону фотографии, на которой был военный в комбинезоне танкиста, с непокрытой головой. Я мог поклясться, хотя снимок чёрно–белый, что этот танкист был рыжим. Потому что в остальном он очень походил на меня. - Это дед. Ну, то есть, мне дед, а твой уже прадед. Юрий Климович. Это он фотографировался в Польше, в сороковом году. Отец был у него третьим ребёнком, родился без него, вот дед и прислал это фото с письмом - мол, повесь над кроваткой, чтобы мальчишка знал, кто его отец. И так получилось, что… - тётя Лина зачем‑то посмотрела в окно. - В общем, он сына так и не увидел. Летом сорок первого должен был ехать в отпуск. Не приехал. Приехал потом - а бабушка в эвакуации в Казахстане. А в сорок третьем его танк сожгли под Прохоровкой. Сгорел весь экипаж.
Не отрываясь, я смотрел на это фото. В голове у меня был сумбур, сумятица, неразбериха. И, стараясь из этого выкарабкаться, я указал на следующее фото. Оно было совсем старым, очень чётким и каким‑то нереальным. Около столика на высоких ножках стоял, опершись на него кулаком с зажатыми перчатками, молодой военный в форме начала ХХ века. Подняв подбородок, он смотрел слегка надменно.
- А это кто?
- Твой прапрадед, - тётя Лина улыбалась. - Штабс–капитан сибирских стрелков Клим Николаевич Сторожилов. А вот его отец был ещё просто крестьянином. И остальные его дети тоже были не военные, а просто крестьяне, звероловы… Правда, зажиточные, грамотные… Дом‑то этот тогда и построили! Но вот смотри, добился своего, вырвался в офицеры… Клим Николаевич во время первой мировой заслужил Георгиевский крест, был в плену, бежал, опять воевал… А во время гражданской пошёл сражаться за красных - решил, что за ними правда. И воевал против белого отряда, в котором был его отец. Когда тот отряд разгромили, то Клим Николаевич взял отца в плен, а тот… - тётя Лина засмеялась, - а тот тридцатилетнего сына выпорол за это ремнём! А до Великой Отечественной Клим Николаевич не дожил, хотя был ещё не старым - простыл на сплаве и умер от воспаления лёгких в тридцать третьем…
- Выходит, наша семья - вся военная… - сказал я задумчиво.
- Да, целая династия. Только вот у отца мы были две дочки. И уже у деда отец был один мальчишка…
- А ваш Юрка… - я помедлил, - он тоже хочет?..
- Хочет, - вздохнула тётя Лина. Я не договорил, но она меня поняла правильно. - А он если захочет - отговаривать бесполезно.
В голосе её мне почудилась откровенная гордость.
Тётя Лина ещё какое‑то время смотрела на эти фотографии, потом улыбнулась мне и сказал:
- Ну, я пойду полежу немного, а потом надо будет огородом заняться. Если есть захочешь - скажи. И ещё - ты, Тоня сказала, читать очень любишь. Библиотеку нашу ещё твой прапрапрадед начал собирать, там много очень редких книг. Так что ты ей пользуйся, как своей, думаю, тебе будет интересно. И Юркины книжки можешь брать, только потом ставь точно на место, он у меня аж шипит, когда кто‑то что‑то берёт, а потом "не так" ставит обратно… - она засмеялась, покачивая головой, потом вздохнула: - Ну, пойду я. Осваивайся, Владик.
И вышла.
Я немного удивлённо посмотрел ей вслед. Странно. Выходит, у кузена та же заморочка, что и у меня - ненавижу, когда кто‑то, взяв мою вещь, ставит её обратно не так, как она была раньше. Но это заняло мою голову лишь на полминуты.