А в четвёртых - на красивых резных дверях не было внешних замков. Засовы изнутри - были. А замков снаружи - нет. Кто головой думает - поймёт, о чём я…
…Не знаю, откуда они взяли лампочки и металлические трубки. Точнее, подозреваю, что упёрли с того же завода. Лампочку на коленке не сделаешь, как ни старайся, а фабричное производство у них вряд ли налажено… или как? Я уже ни в чём не был уверен… Но стулья, кровати, столы, посуда - были явно местного производства. И в плане (я мысленно представил его) "землянка" выглядела вполне адекватно. Дом, только наполовину под землёй. Я только теперь вспомнил, что и наши предки века до восьмого, и разные там германцы и доблестные викинги жили как раз в таких вот домах - я даже фильмы видел. Довольно просто, дёшево и сердито, как говорится.
Но вслух я просто ошалело молчал. Мне хотелось покрутить головой, чтобы увидеть хотя бы одного взрослого, который всё это если не сделал, то по крайней мере придумал и научил. Но в доме (землянкой называть это язык не поворачивался), в который мы вошли, оказались только две мелкие - лет по пять - девчонки, спавшие на одной из кроватей в дальней спальне. При нашем появлении они и не подумали проснуться. Юрка, осторожно заглянувший туда, приложил палец к губам, поставил поклажу около дверей, стащил сапоги и поманил меня за собой обратно в соседнюю комнату (зал, как я определил для себя - и не ошибся, так её и называли), над входом в которую скалилась голова какого‑то существа - вроде бы медведя, но со здоровенными, в две ладони, клычищами.
- Разувайся, - прошептал он. Я тоже скинул рюкзак, стащил кроссовки и скривился. Юрка поторопил: - Пошли, пошли, сполоснёмся и всё прочее.
Именно тогда я увидел душ. Мы прошли через небольшую кухню и оказались в самой обычной ванной комнате. Выложенной кафелем. Крутя вентиль (колонка щёлкнула и начала тихо потрескивать), я растерянно спросил Юрку, швырнувшего под ноги свои носки:
- А как это?
- Интернет. Резьба, клапан. Прокладка, - законспектировал он ответ и пожал плечами. - Подвинься.
Я подвинулся, но посматривал ошалело. Юрка между тем, насвистывая, полоскался под душем, но как будто прислушивался к происходящему снаружи. Потом, наскоро вытерев голову, перебинтовал заново плечо (огрызнувшись в ответ на предложение помочь) бинтом, вынутым из настенного шкафчика, вышел (я наконец помылся, не хотелось толкаться) и вернулся, неся двое трусов ("семейных", иначе не скажешь) и две… ну… накидки, туники, безрукавки, называйте, как хотите - сероватые с алой каймой–узором по подолу чуть ниже колен, большому квадратному вороту и рукавам (ниже локтей, но не намного).
- Походим так?
Я ничего не имел против, тем более, что одежда оказалась удобной.
Всё‑таки он явно кого‑то ждал. Даже нервничал, и я занервничал тоже, косясь на дверь то и дело. И через минуту после того, как мы, одевшись, перешли обратно в зал, я понял - кого именно.
И этого я ожидал меньше всего.
Мы как раз присели в обтянутые шкурами кресла (мягкие, пружинистые, явно с ремнями–подвеской), и я с интересом посмотрел на стоящие в креплениях вдоль стены копья - несколько штук, разных, от недлинного метательного до мощной рогатины со стопорной перекладиной - когда открылась дверь, на лестнице зашуршали быстрые шаги - и в зал почти вбежала девчонка. Я невольно поднялся, повинуясь какому‑то рефлексу, но на меня она поглядела лишь мельком. Остановившись в дверях, она улыбнулась и сказала:
- Юра…
11. Д О М
Девчонка была красивой. Стройненькая, в стареньком джинсовом сарафане (наверное, остался с Земли) с новыми, перламутровыми пуговицами, перепоясанном широким витым из кожаных полос ремнём, на котором висели нож и расчёска. На шее - бусы из каких‑то блестящих серых камешков. Волосы с висков и лба подхвачены широкой повязкой с вышивкой, а сзади по–простецки собраны в длинный, почти до поясницы, "хвост" пшеничного цвета. Лицо загорелое, глаза - синие–синие, наверное, они казались особенно синими именно из‑за загара. Босиком. Брови у неё были смешные - почти что буквами Г, надломленные к переносице.
- Юра… - улыбнулась она. Именно так сказала - "Юра", не "Юрка", не "Юран", не ещё как‑то… - А я думала, что ты только через неделю… - она посмотрела на меня, - придёшь. А тут говорят - беги, Юра дома…
- Лен, накорми нас, - сказал Юрка совершенно обыденно, как будто на самом деле пришёл домой, к жене. (И я подумал - а может, правда? А те две девчонки, которые спят… да ну, чушь, это ни в какие ворота по возрасту!) А он хлопнул себя по лбу: - Лен, это Владька, мой двоюродный.
- Здравствуй… - она, кажется, собиралась добавить "…те", запнулась и передумала: - Очень приятно… Я сейчас, одну минуточку… - она заторопилась.
- Помочь? - вызвался я. Девчонка посмотрела удивлённо (Юрка хохотнул) и, прежде чем выйти, быстро коснулась его руки.
Мы сели. Я, подняв брови, посмотрел на Юрку, но он не торопился ничего объяснять - вытянул ноги, положил на колени одно из копий и сосредоточенно проверял обмотку под пальцы - виток за витком. Я отвернулся и принялся изучать корешки книг на полке - их тут было несколько, а ещё я заметил… стереоцентр.
Из кухни слышался сдержанный шум. Я покосился туда, и Юрка, не отрываясь от копья, буркнул немного насмешливо:
- Сиди, Лена всё сделает.
- Что, киндер–кирхен–кюхе? - наполовину пошутил я. Юрка с усилием потянул ремень на локоть:
- Реанимируем помалу. Без кирхен.
Он по–прежнему был какой‑то странно напряжённый. Я подумал, что, похоже, насчёт того, что Настя его девчонка - я всё‑таки ошибся…
…Не знаю, как Лене удалось так быстро всё устроить, но через пятнадцать минут на низком столе стояли:
1. большущий дымящийся горшок (в нём оказалась крутая гречневая каша с грибами и какими‑то корешками);
2. миска маринованного папоротника;
3. блюдо с большими, почти чёрными по краю, а в середине - нежно–розовыми ломтями мяса (я вспомнил такой же окорок дома - вот откуда Юрка его притащил!);
4. грубая холстинная салфетка с круглым караваем;
5. тарелка с нарезанной колбасой, пахнущей можжевельником;
6. запотевший холодными крупными каплями кувшин, в котором я обнаружил белый квас;
7. две простеньких алюминиевых вилки.
Юрка принялся нарезать хлеб - ловкими движениями, не на салфетке, а прижав к груди. Потом взял один ломоть и понюхал. Поймав мой недоумённый взгляд - рассмеялся немного смущённо:
- Не смотри так. Обожаю запах свежего хлеба, самый лучший запах на свете, честно слово… - но хлеб не выпустил.
Помедлив, я поднёс кусок каравая к носу.
И понял вдруг, что запах действительно очень приятный. Я бы не смог описать, чем и как он приятен, но… Хлеб был мягкий, пышный, почти нежный. И пахнул на самом деле одуряюще…
…Пока мы ели (и, надо сказать, очень плотно этим занимались), девчонка не присаживалась - как будто парила вокруг. Я вообще‑то не любитель есть, когда на меня смотрят, но в её движениях было столько искренней радости от того, что мы хорошо едим, что я помалкивал, а потом просто перестал обращать внимание - всё было невероятно вкусно. То ли показалось так после двух дней консервов, но скорее и правда… Только квас мне не понравился, а вот Юрка, обозвав меня дураком, выхлебал за едой три кружки.
Кажется, Лена собиралась ещё что‑то принести, но Юрка остановил её.
- Подожди, Лен, не суетись, - Юрка поймал девчонку за руку, но у него это получилось не грубо, а нежно, и она остановилась, наклонив голову к плечу. - Отдохни. А лучше… - он улыбнулся, и улыбка его была нежной–нежной, просто смотреть - и то приятно. - Лучше спой нам. Сыграй и спой.
- Хорошо, - тихо сказала она и вышла. Юрка наклонился ко мне:
- Смотри, это стоит увидеть, - шепнул он. Я кивнул и, вытянув ноги, откинулся к стене. Странное чувство пронизывало меня - как будто всё это было когда‑то… вот такой зал, огонь, живой огонь в очаге… мой брат и друг, и его женщина, тихая и гордая, которую он просит спеть для нас… Ощущение было острым и резким. Я неожиданно ощутил себя очень взрослым - и у меня перехватило горло.