Рывок едва не оторвал ему пальцы, - но он сумел подтянуться и перевалиться внутрь. Человек в лодке ничуть не был удивлен этим - он просто оставил мотор и шагнул к Лэйми, доставая из-под куртки нож, но Лэйми не стал драться с ним: он схватил одержимого за пояс и за шиворот и выбросил за борт. Потом кинулся к рулю - однако, уже слишком поздно: лодка на полном ходу врезалась в монолитную стену башни. Тонкий металл обшивки смялся, швы разошлись и внутрь потоком хлынула вода. Лэйми швырнуло на дно и он пребольно ударился локтями и лбом. В голове зазвенело. Он с трудом приподнялся.
Тело Олько, измученного и уставшего, уже плохо слушалось. Сам он, должно быть, уснул; до Лэйми долетали отголоски его кошмаров. Явь, впрочем, была не лучше них: к нему приближались ещё две моторных лодки. В них сидело человек шесть и у одного было ружье. Одержимый вскинул его - и через секунду пуля взвизгнула над головой Лэйми, осыпав его плечи хлестким бетонным крошевом. Он прикинул шансы на спасение: их было слишком мало. Теперь, правда, это означало всего лишь пробуждение; но Лэйми хотелось сохранить жизнь этому мальчишке. Её он заслужил - по крайней мере больше, чем он сам.
7.
Панели громадной двери раздвинулись. Олько, Нэйит и остальные вошли в просторную комнату с гладкими базальтовыми стенами. Когда вход закрылся, юноша с облегчением перевел дух: у них - у него, по крайней мере - не было никаких прав здесь находиться, и он боялся даже представить, чего Нэйит стоило добыть им билеты в Макалан.
- Вам лучше не касаться стен, - предупредил стюард, открыв стальную крышку возле двери и щелкнув выключателем.
Послышался приглушенный гул работающей гидравлики. Двери и потолок неожиданно поползли вверх, а пол, напротив, вниз, опускаясь в просторную шахту; Олько с удивлением понял, что комната оказалась ни чем иным, как огромным лифтом.
Они спустились на три этажа. Потом стальные двери на дне шахты открылись; из большого помещения холла они вышли в длинный коридор. Совершенно пустой, он упирался в громадные глухие ворота со странным символом - стрелой, пронзившей два диска. Как только пассажиры приблизились к ним, ворота сами медленно разошлись в стороны, словно створы шлюза, выводя в просторную галерею перрона. Раздвинулись ещё одни двери и - на сей раз в белом свете - открылась внутренность большого вагона. К удивлению Олько, это была просторная светлая комната, почти пустая и застеленная светлым, пушистым ковром. Вдоль её стен стояли сплошные диваны, обитые роскошной красной кожей. Сами стены и потолок были из панелей черного стекла и ярко-белые прямоугольники ламп в нем смотрелись тревожно.
Поезд не имел колес: он парил на подушке силового поля и, входя в него, Олько нагнулся, погладив этот синеватый туман: теплая, упругая масса, совершенно неосязаемая, как воздух, и неподатливая, прогибалась, но под этой упругостью таилась несокрушимая, гранитная твердость. У юноши закружилась голова - одно дело читать о феномене силового поля, совсем другое - касаться его.
Кроме них здесь было всего восемь или десять человек, молчаливых и сосредоточенных. Никто не сказал им ни слова, даже толком не взглянул на них и Олько вздохнул с облегчением, плюхнувшись на удобнейший диван. Нэйит села рядом с ним. Они не говорили, посматривая в проем открытой двери, в коридор. Оттуда доносились голоса и лязг металла. Олько чувствовал странное, неопределенное волнение - он знал, что сейчас покинет родной мир, однако не верил в это.
Без малейшего предупреждения массивные стальные панели с шипением сошлись и уже через несколько секунд юноша ощутил, что они движутся - скользят по наклонной плоскости вниз. У него закружилась голова, но ничего больше он не чувствовал.
Путешествие оказалось весьма долгим. Слабый равномерный гул и странные мягкие покачивания, характерные для поездов на силовой подушке, навевали сон. За окнами была лишь беспросветная, призрачно фосфоресцирующая тьма - и смотреть в этот абсолютный, без единого проблеска света, мрак было страшновато.
Доносившийся снаружи мощный шум воздуха давал ему представление о их скорости и качание стремительно скользящего вагона он ощущал теперь особенно остро.
Место, в котором они сейчас находились, не принадлежало, собственно, ни одной из планет - это было их отражение, их тень, но не одной из них, а всех вместе - кольцевой туннель Хансена, вообще-то вполне обычный, только снабженный силовыми кольцами и экранированный гигантскими блоками идемита. Взаимодействуя с вариатором вероятности, они создавали в нем состояние неопределенности; в результате кружащийся здесь состав мог оказаться в другом таком туннеле, на планете отдаленной звезды. Но, раз процесс носил вероятностный характер, как распад радиоактивных ядер, его ход нельзя было предсказать: только период полуперехода, в течение которого у них было пятьдесят процентов шансов попасть в иной мир. Для Макалана он составлял всего пару часов, - но иногда проходили и сутки. Попасть в более отдаленные миры было ещё сложнее: здесь требовались годы и даже десятки лет ожидания, так что куда быстрее и удобнее было путешествовать, последовательно переходя из одного мира в другой. Вообще-то это система была, пожалуй, слишком сложной, - но у неё, как знал теперь Олько, было одно несомненное достоинство: те призрачные сущности, которые выходили из зеркала и вселялись в людей, даже в их телах не могли пережить подобного перехода.
Пассажиры оживленно беседовали и смеялись вокруг - стюард уже разнес напитки и закуски - но юноша не шевелился. Он сидел, подперев кулаками подбородок и глубоко задумавшись. Воспоминания вернулись против воли - чудовищно жаркое, влажное утро, низко стоящее солнце, утонувшее в мутной розоватой мгле - ниже к горизонту она темнела и становилась синевато-коричневой. Предыдущий день был отмечен одной из наиболее яростных солнечных вспышек - Олько помнил белый, ослепительно режущий солнечный свет, стремительно растущие, словно столбы невероятных взрывов, облака и разразившуюся за этим чудовищную грозу - с неба обрушился целый океан горячей воды и адская жара не только не спала, а стала совершенно невыносимой. Ночь плавала в раскаленном пару, словно не в меру протопленная баня - спал он в ту ночь очень плохо и вовсе не из-за одной жары…
Он вспомнил, как, уже из окна автобуса, смотрел на необозримо огромный фасад шестнадцатиэтажного дома Нэйит, облицованного белыми плитами - на них лежал влажный розоватый отблеск, - на казавшийся очень маленьким - и очень высоким - балкон, на котором стоял нагишом всего пару часов назад, окончательно ошалевший от жары, глядя на затянувшую горизонт мглу - с того мгновения она не изменилась ни на йоту. Он вспомнил, как автобус остановился, как он с Нэйит, одетой, как и он, лишь в сандалии и парео, таща на плече сумки с их вещами, миновал охраняемые автоматчиками ворота в высоченной решетчатой ограде, - они ждали у них минут пятнадцать, поскольку выданные им разрешения нуждались в подтверждении многих людей - дрожа от страха, что их раскусят. Потом они шли по ухоженной дороге, петлявшей между соснами, смеясь от громадного, просто неземного облегчения… и, как оказалось, едва не опоздали - пассажиров уже пригласили на посадку и они, подхватив вещи, бросились вслед за ними, спеша, пока ворота не закрыли…
Случившееся там, в башне, не шло у него из головы. Он никому не рассказывал об этом - кроме, разумеется, Нэйит - и то лишь потому, что ему нужна была помощь.
Дело было даже не в том, что творилось там, у зеркала - это он хоть как-то, но мог объяснить. Но он не мог понять случившегося с ним потом - он бросился в воду с высоты в полсотни метров, помнил жгучий, оглушающий удар… и далее в его памяти зиял провал: он даже не помнил, как вернулся домой.
Следующее его воспоминание - он лежит в своей постели, за темным окном идет дождь и часы на стене показывают четвертый час ночи. Он был нагой, грязный, весь исцарапанный, его босые ноги оказались ободраны до крови. Вся его одежда бесследно исчезла и утром он так и не смог найти её. Каждый его мускул ныл от тупой боли, - а подошвы и плечо болели гораздо сильнее. Тогда он был слишком усталым, чтобы чему-то удивляться, - он уснул, а наутро почувствовал себя совершенно разбитым и слабым и весь следующий день почти не поднимался с постели; таким вот образом его придуманная болезнь стала реальной… и, собственно, это было всё.
Случившееся не оставило никаких следов на его теле - царапины, синяки и ссадины в счет, разумеется, не шли. Что же касается души…
Олько знал, что всё, привидевшееся ему в башне, просто не могло происходить в реальности - по крайней мере, не здесь и не с ним; но на сон это тоже было совершенно не похоже.
Он признавал, что его видения не образуют четкой системы - они были обрывочны, как и сны; но все ощущения, испытанные в них, были ничуть не слабее, чем в реальности; впрочем, если судить по их силе, то Олько не был уверен, что вокруг - настоящая реальность. Тут было очень много странного. Например, как он оказался дома?
Он почти не помнил обратной дороги; утром он обнаружил, что замок на двери сломан и ему пришлось менять его, так как ключи пропали навсегда. Кажется, он долго пробирался по совершенно пустым городским улицам, нагой, весь мокрый, под ровно шумящим дождем, шлепая босиком по лужам и обходя тусклые синие фонари, - но что было перед этим? Кажется, он очень долго пробирался по дну какого-то оврага, по которому бежал бурный поток… но как началось его возвращение?