Но все это были лишь побочные эффекты; поскольку основной функцией и назначением неокортекса были описание, анализ и объяснение феномена Аномалии. Она растягивалась аморфной туманностью практически до орбиты Третьей; но при этом далеко выходя за плоскость эклиптики. Аномалия заслоняла часть диска Медузы, обертываясь вокруг него словно аккреционный диск , только более широкий и не столь симметричный, в вертикальной проекции далекий от спиральной формы; отсюда брались те нерегулярные изменения наблюдаемой яркости и спектра излучения звезды, которые обратили внимание астрономов на систему Медузы. Линии поглощения в электромагнитном спектре Аномалии внушали мысль не сколько о водороде и гелии, но о более тяжелых элементах, вплоть до нестабильных трансурановых. Нёбом я чувствовал жаркое первичное излучение Аномалии, экстенса уже окружила ее по полной окружности и теперь выходила очередными периферия ми к полюсам звезды, так что ничто не могло от меня сбежать, я регистрировал каждый скачок напряжения пульсирующего излучения элементарных частиц, а в той части Аномалии, которая пересекала систему Медузы все кипело будто в термоядерной печке, вот только с быстрыми нейтрино была проблема, но и их в достаточном количестве выхватывал броненосный вакуумный паук, и тут же все собранные таким образом данные заглатывала спутниковая часть моего мозга, чтобы наново перестраивать и трестировать модели внутренней структуры Аномалии.
По вынужденной орбите паук все глубже спускался в гравитационный колодец Медузы, через орбиту Четвертой, а самые длинные его отростки уже мутировали, принимая формы автономных зондов, готовя Пальцы к окончательному Прикосновению.
* * *
Вместе с весной вернулся Бартоломей. В один из воскресных дней он заехал к нам вместе с Пастором; впрочем, это был вообще первый визит Бартоломея на ферму.
Мне он показался каким-то помолодевшим, явно более энергичным - может быть, потому, что наконец-то не ходил в латаных халатах и мешковатых огородных штанах. Теперь он одевался как один из ковбоев с западных ранчо, даже запустил чудные усы. Кроме того, он сильно загорел. Но более всего в глаза бросалась перемена выправки: словно он прикупил себе новый позвоночник. Достаточно было ему перестать горбиться, чтобы вырасти на ладонь. Он целовал дамам руки, очаровательно кланялся и громко смеялся - салонный лев и душа компании.
Сусанна глядела на него с явным недоверием.
- Дедушка, а ты, случаем, во время какого-то своего бродяжничества не влюбился? - спросила она у него как-то днем, когда все мы лущили на веранде горох (рядом храпел Леон Старший, отсыпая ночь - по ночам он никогда не спал).
Мастер Бартоломей подмигнул ей.
- Каким же это образом? Это ты носишь мое сердце в кармане.
Девочкой Сусанна всегда легко краснела и, как видать, у нее до сих пор это не прошло.
- Не шути. Так все-таки, что случилось? Выглядишь так, словно у тебя со спины сняли мешок картошки.
- Значительно больше, детка, - вздохнул тот. - Намного больше.
Я внимательно глянул на него. Сусанна, должно быть, перехватила этот взгляд. После этого, морща брови, она загляделась на Бартоломея, отставив даже миску с горохом.
- Экстенса? - бросила она.
Бартоломей скорчил ужасную рожу.
- Ой-ой-ой, я же никому не стану рассказывать! - рассердилась Сусанна.
- Ты же понимаешь, что дело деликатное.
- Знаю.
- По-по-помню, как ты становилась перед Орг-ганом, когда была еще вот т-такая, - показал я рукой. - И н-н-не оторвать. В ег-го свете. Я заб-бирал тебя, ты уже спала. Все от уп-п… от упоения.
- Да, он был красивый, - чуточку стыдясь буркнула девушка себе под нос.
- Вот тож.
- Никаких вот тож. Ну, скажи, дедушка.
Тот пожал плечами.
- Я закончил, - сказал он просто. - Все исследовано, описано, классифицировано. Я составил Отчет, он в библиотеке в имении, книга, вот такая вот толстая. Потребности поддерживать ретрансляторы уже не было, экстенсу я атрофирован и отсек. Не скажу, чтобы ампутация была безболезненной, можешь представить эти фантомные боли - но теперь я свободен.
- Св-вободен, - повторил я, пытаясь уложить про себя новые временные иерархии: ведь я по сути никогда не знал Бартоломея как Бартоломея, с самого начала, от самой ночи кошмара это был Бартоломей-плюс-эестенса.
- Вот так.
- Выходит, - допытывалась Сусанна, - теперь ты начнешь стареть?
- Я и так старею, не смотря ни на что; тут же не так, что мы получаем бессмертие. Но если ты спрашиваешь про темп этого старения - что нет, то нет, ведь я из своего тела ничего удалить не могу.
- Зуз-ззза хоч-чет иммметь эл-ликсииррр молодости.
- Наихудшая их всех возможных мотиваций, - покачал головой Мастер Бартоломей. - Тогда уже сразу иди к Ним.
- Ой, успокойтесь, - фыркнула Сусанна. - Впрочем, даже и не знаю, хотела бы я. С этим мешком за спиной, в течение - сколько это? Лет двести?
- Бывает по-разному. У меня как раз это была счетверенная система, более светового месяца протяженности, так что тянулось без конца. Но он - как это выглядит у тебя?
Впервые мы говорили о своих экстенсах столь откровенно. Быть может, Бартоломею было легко, поскольку он сбросил с себя это бремя, говорил о прошлом, а прежде всего - о чем-то отдельном, не о себе; о каком-то мертвом объекте. Но я чувствовал смущение. Про некоторые вещи не следует спрашивать откровенно, вообще спрашивать. Сколь же унизительны такие порнографии души!
С глазами, опущенными на пальцы, лущившие горох, я пытался защититься:
- Да как-то неспе-ешно. Идет.
- Но сколько еще? Наверняка же у тебя есть приблизительные расчеты для оптимистической и пессимистической версий.
- Да-а-а, вообще-то, уже идет к концу. Я закрываю объем. Вот только ана-ана… лиз…
- О! Лет десять? Меньше?
- Мо-о-жет.
- Если нужны какие-нибудь деликатные операции на самой границе чувств, воспользуйся лучше комнатой сенсорного подавления. - Сам я всего лишь раз видел, как сам Бартоломей пользовался ею, той самой комнатой, вспухающей после входа посетителя щупальцами и выростами, пока человек не будет полностью ими охвачен, поднят в воздух, подвешен в объятиях мягкой и практически не ощутимой на ощупью массы; слепой, глухой, отсеченный от всех запахов, пока единственной отмечаемой реальностью не останется экстенса; и нет уже иных глаз, ушей, рук и пальцев, как те, что измеряются километрами холодной темноты. - И вообще, загляни туда наконец. Пригодилось бы заняться огородом, ведь там разруха. И сад дичает. А?
- Уж луч-чше нет.
- Для сенсорного подавления можно найти и другие способы, - буркнул Леон Старший, при этом все обернулись к нему, прерывая выполняемые действия. Леон же даже не поднял век, лишь поправил положение культи.
- Ну-ну-ну! - воскликнул Бартоломей. - И долго мы так подслушиваем?
- Что-то влетело в ухо, думал, что вы обо мне говорите.
- Я и не знал, что дядя вообще разбирается в таких делах.
- Когда-то дядя разбирался в многих странных вещах, - вздохнул Леон, - только дяде расхотелось знать. У дяди ножка болит. Приходили сюда разные дьяволы и предлагали ее вернуть, и все остальное, чего бы только дядя пожелал; вот только дядя, вот дурак, не хотел. А ведь достаточно было бы поехать к мистеру Бартоломею, поговорить о звездах… Правда?