* * *
Несколько дней хоронили убитых и несколько дней горел храм, где были громадные запасы масла, благовонных смол, вина и пшеницы.
- Но ведь у жрецов были жены и дети, - говорил Фо-рестье, - когда они вчетвером осматривали развалины, - неужели все они погибли здесь?
- Были, ответил Пьер, - но я знаю от восставших, кто не убит нами и не сгорел, убит ими, не исключая женщин и детей. Они поступали не хуже, чем мы. Ведь мы действовали, как обычные культуртрегеры - убивали, разрушали и на кончике штыка дарим культуру.
- Что же мы будем делать дальше? - спросил Корбо, - от храма ничего для науки не осталось, язык и культ изучены Пьером, а Бириас, кроме того - живой источник языка и преданий…
- Мы им дали законы, - добавил Пьер, - и наше присутствие только повредит делу. Если уж они хотят что-либо обожествлять, то пусть только не нас персонально. Ей богу, скучная история быть богом!
- Смотрите, смотрите, - засмеялся Корбо, - вон там уже прокрадываются наши поклонники и творят нам молитвы.
- Я бы с удовольствием вернулся в Париж, - проговорил Форестье, - вот разве разбить только их скорлупку и открыть им небольшую дорожку в люди?
- Что ты этим хочешь сказать? - спросил Корбо.
- А вот пойдемте сюда, - ответил Форестье, - или лучше я вас доставлю туда на "Титане". Помнишь уступы, где Пьер, замыслив побег, собирался карабкаться вверх? Так вот, я давно разглядывал это место. Стена цирка здесь как-то особенно пориста. Маленький ручеек, который бежит оттуда по ту сторону в долину, видимо, горячий, - над ним постоянно клубится пар. Это и обратило мое внимание. Но отправимся туда.
Через несколько минут они были около стены цирка, где были в засаде жрецы в то ужасное утро, когда их заметила Бириас из оливковой рощи. Вернее, это была не стена вулканического цирка, а навалившиеся груды скал от землетрясения, и закрывшие существовавший ранее выход в долину.
Форестье с жаром доказывал, что, если заложить хорошие дозы мелинита в глубокую пещеру внизу, а кроме того в некоторые расщелины, то вся эта чертовщина взлетит на воздух и снова откроет выход в долину.
- Ну, зачем это, - протестовал Корбо, - они живут здесь прекрасно, никто их не трогает, жрецы истреблены, зверей нет. Пусть это будет чем-то вроде первобытного рая.
- Черт возьми! - волновался Форестье, - при всем моем преклонении пред тобою, Жан, ты не прав! Во-первых - их жрали жрецы, держали кроме того в рабстве, они умирали от непосильных работ. Но вот им никто не мешает, никто не убивает и так далее. Через сотню лет они расплодятся, как кролики, в этой дьявольской норе, земли и хлеба не хватит, и они начнут жрать друг друга! Во-вторых - не везти же нам обратно в Париж ту уйму тротила и мелинита, что я набрал с собой!
Корбо искренне расхохотался, переглянувшись с улыбающимся Пьером.
- Гастон, - весело крикнул он, - признаю себя побежденным! Твори новые пути, если тебе это нравится.
Увлеченный своей идеей, Форестье тотчас же начал работу. Один за другим он вытаскивал ящики с тротилом и мелинитом и закладывал их в стене. Пироксилиновые шашки тоже пошли в ход.
- Я очень доволен, - заметил Пьер, - что эта идея пришла в голову Форестье. Я даже и не представлял, что "Титан" такой взрывчатый снаряд. Зачем он набрал всего этого?
- Он мечтал делать какие-то опыты со взрывами на расстоянии, - ответил Корбо, - в самом деле, нам лучше избавиться от этого опасного груза. Я пойду в каюту и кое-что впишу в свой дневник, пока он возится с этой затеей.
Когда Корбо скрылся за дверью, Пьер, охваченный беспричинной тоской, обнял Бириас и грустно проговорил:
- Бириас, тучи окутали мне сердце. Сядем здесь вот в тени, а ты спой мне тихонько свою песню.
Положив ей голову на колени, он слушал странные, тихие мелодии, а глаза его тонули в бездонной синеве неба. Нежная рука ласково проводила по его лицу.
- Тысячи, тысячи лет, - думал он, - это небо так же ласкало глаза человека, и все они в этой земле, на которой лежу я. Тысячи и тысячи лет оно будет сиять в вышине и после меня, Ему чудилось, что он лежит теперь на какой-то узкой, узкой грани, тоньше, чем бритва, что это острое лезвие и есть настоящее, а по бокам его две бездны: прошлое и будущее. Он не знал, почему и зачем он думал об этом, но мысли приплывали откуда-то и вновь уплывали. Незаметно тоска переплавилась в сладкую грусть, - он закрыл глаза.
- Пусть я - мгновенье, - складывалась новая мысль, - но как много вечностей в этом мгновеньи!
Низко склонилось над ним дорогое и прекрасное лицо, и ласковой волной, будто материнским объятьем, охватил его тихий, заботливый шепот:
- Ты спишь, мой Лину Бакаб?
- Готово, - крикнул Форестье, - садитесь!
Медленно поднялся Пьер и, все еще овеянный грустной грезой, в дымке которой еще ближе и дороже была ему Бириас, вошел с ней в каюту "Титана". Словно слившись с ним своим сердцем, она также грустно и сладостно припала к его плечу. Вдвоем, будто одни во всем мире, они сидели на бархатном диванчике.
Выше и выше поднимался "Титан". Вдруг глухой гул и грохот прекратился внизу, но не смолк. Наоборот, новый гул, более грозный, потряс воздух. Пьер и Корбо бросились к окнам. Горные вершины колебались, шатались, как пьяные, видно было, как расседались и трескались они, роняя скалы и груды камней.
- Землетрясенье, - крикнул Корбо, - взрыв разбудил уснувшие силы вулкана!
Пьер хотел что-то сказать, но в этот момент, будто огромный пузырь, вздулась земля Паруты и треснула, скрывшись в дыме и пламени.
Страшным толчком подкинуло кверху "Титана". Кружась и вертясь, он несся куда-то. Все смешалось в безумный хаос, а отскочившая дверь каюты жуткой бездной зияла в стене. Мебель и вещи с грохотом и звоном катались внутри воздушного корабля, и вдруг, когда дверь оказалась внизу, Бириас, сброшенная с дивана, стремглав полетела в бездну…
- Бириас! - закричал Пьер, бросаясь за ней, - Бириас!
Но все исчезло куда-то, и было так странно и непонятно. Пьер удивлен был, что неожиданно, почти внезапно, прекратилось паденье. Снова он лежит на диване, электрическая лампа матовым светом горит в каюте. Перед ним Корбо с сигарой в зубах и какой-то лысый господин в золотых очках.
Пьеру казалось, что он теряет рассудок.
- Корбо, - крикнул он, но голос прозвучал тихо и слабо, - что случилось? Где Бириас?
- Все хорошо, все хорошо, - говорил лысый человек, - не беспокойтесь и не волнуйтесь.
Пьер долго и пытливо обводил глазами знакомую комнату. Сомнений не было. Это - вилла Корбо, это его комната. Он лежал в кровати.
- Но как я попал сюда? - думал Пьер, напрягая всю память, - и где "Титан", где моя Бириас и Форестье?..
- Выпейте! - сказал лысый.
Пьер выпил какую-то жидкость. Несколько минут он сидел неподвижно.
- Так это лишь сон? - горестно воскликнул он, - и ты, Бириас, только сон?
Слезы медленно поползли из-под его ресниц и покатились по щекам.
- Вы скверно спали, - сказал радостным голосом Корбо, - это длилось неделю. Вы заболели внезапно, во время разборки коллекций, - Но, молодой человек, не бойтесь, - успокаивал лысый, - это лихорадочная желтуха, болезнь Вейля. Она прошла. Будьте спокойны, через два дня вы встанете на ноги. Не правда ли, вам уже лучше?
Но Пьер не слушал их.
- Да. Спасибо, - проговорил он, - я хочу спать.
Он повернулся и лег лицом к стене.
- Бириас, - шептали беззвучно его губы, - греза моя, мое сновиденье, дорогая моя Бириас.
О Валерии Язвицком и "Горе Лунного духа"
Валерий Иоильевич Язвицкий (1883–1957) родился в селе Орлов-Гай Самарской губернии в семье земского врача. С детства отличался буйной фантазией, за всевозможные выходки был исключен из саратовской и пензенской гимназий. Окончил Вторую казанскую гимназию, поступил на историко-филологический факультет Казанского университета. Работал секретарем в газете "Волжский листок", писал стихи, рассказы, пьесы.
В 1904 г. вступил в РСДРП; за участие в революционных событиях 1905 г. был сослан в Мезень, где обвенчался со своей двоюродной сестрой В. И. Лапковой, издавал газету "Мезенский листок", играл в любительском театре и занимался революционной пропагандой. За организацию забастовки на лесопильном заводе был приговорен к ссылке на о. Моржовец в Белом море, однако скрылся от полиции и затем по поддельным документам бежал за границу.
В Женеве некоторое время жил в квартире В. И. Ленина, сблизился с видными политэмигрантами. Одновременно поступил на второй курс естественного факультета Женевского университета и продолжал заниматься литературной деятельностью. По окончании университета в 1910 г. отправился в Болгарию, работал в биологической лаборатории проф. П. И. Бахметьева, изучая проблемы анабиоза насекомых и животных.