Монасюк с любопытством уставился на него.
– Это – ХОРОШАЯ? Тогда какая часть, по-вашему, плохая.
"Резать нужно сразу, подумал Селезнев. По живому резать – зато потом быстрее полегчает"…
– Это – Джолианна Тортеуар.
– Тортеуар?.. – не понял Монасюк, и тут…
Сердце у него в груди вдруг глухо тукнуло и остановилось. В нем онемело все. На несколько секунд он тоже умер, но не душа у него умерла на несколько секунд, умер он весь, потому что душа с этого мгновения умерла у него надолго…
Всхлипнув, он вдохнул воздух, мир вокруг начал оживать, он вновь почувствовал биение сердца, он почувствовал, что ожил его разум, он начал понимать то, что ему тем временем говорил Селезнев.
– Джоли фактически невиновна, Васильич. Нельзя ее ни в чем обвинять, понимаешь? Вообще не виновна, как это странно ни звучит! Ну, бывают такие ситуации в жизни, когда человек вроде бы виноват, а в действительности не виновен. Ни в чем.
– Тогда почему она молчала? Почему мне не сказала? – Монасюк приходил в себя постепенно, но вера Селезнева уже проникла в него, и заразила его, и подкреплялось это тем – что он сам хотел верить в это.
– Давайте, я расскажу все по-порядку, и сразу все станет на свои места.
Осиновский решил, что вы сможете помочь ему убрать руководителей России и заменить их на его людей. Такая вот дурацкая идея!
– Вовсе не дурацкая, – ответил Анатолий Васильевич. – Я бы мог это сделал легко, только никогда и не подумаю делать что-либо подобное!
– Значит, не ошибался Осиновский. Он вас уговорил "поквасить" виски в баре, помните, сразу после вашего приезда в Швейцарию? Завел разговор о женщинах, по-пьяни вы с ним и обменялись мнениями, какие вам женщины больше всего нравятся. Он вам пел об одной, второй, третьей…
А вы – подставились. Вы не сказали, мол, вот та ничего, и эта, потом вон та… Нет, вы назвали одну – голливудскую звезду Орнелу Мутти.
А больше ничего Осиновскому и не было нужно. Тут же, чтобы не засветиться, не в Швейцарии, а в соседней Франции организовали конкурс двойников: "Десять красивейших женщин Голливуда" (списочек, естественно, разработали так, что в него попала и Мутти).
Кстати, двойников у нее нашлось гораздо меньше, чем у других – всего три. Но по внешности, по возрасту, и главное – по особым обстоятельствам подошла им Тортеуар.
У нее была дочь, больная лейкемией. И, конечно, не было денег на операцию.
Осиновский лично встретился с ней. И обговорил условия сотрудничества: она ему – вас, точнее, нужную информацию о вас, а он ей – операцию дочери по пересадке стволовых клеток костного мозга, оплаченную на год квартиру в Женеве, работу в контролируемой им фирме по специальности психолога, и подвод к вам. Для этого они втемную использовали Гимли – мол, подарок, вам такие женщины нравятся, если что – он тебе спасибо скажет…
А теперь – почему она вам не открылась.
Васильич, она тебя по-настоящему полюбила. Не сразу, конечно, потом… А после лечения Анни-Лизы – она раньше дочь любила больше всего на свете, а теперь – вас обоих, и неизвестно, кого сейчас – больше.
Она, конечно, все бы вам рассказала, но когда последний раз позвонила в Лондон и сообщила, что вы можете лечить на расстоянии, и сказала – все, я выполнила наш уговор, Осиновский заявил, что она должна спать с вами и дальше, пока вы не угробите президента. И пусть только попробует отказаться! А если откажется – дочку, мол, можно ведь и похитить, а она уже и не больная, и вполне созревшая, и используют девчонку его парни по назначению…
Ну, как она могла после этого решиться тебе сказать? Ты, конечно, защитить можешь, а если не захочешь? Ты ведь знаешь, наверное – для твоего изучения прежде, чем в Швейцарию выманить, чуть ни исследовательский институт создали, так что характер твой Осиновский знает, и о том, что ты не прощаешь предавших тебя друзей, тоже. И он Джоли про это сказать не забыл!
Да у девчонки в голове слова твои стучат: "Ты только люби меня и не предавай". Ну, что могла баба сделать, по-твоему, при таком внутреннем раздрае?
Монасюк тем временем побелел лицом, махнул рукой Селезневу – мол, помолчи пока, и принялся накручивать диск телефонного аппарата. Судя по числу цифр – звонил куда-то далеко.
Пошел вызов. Монасюк, сжав губы в нитку, ждал.
Трубку взяли.
– Осиновский? Это я, Монасюк. Слушай меня, Пал Абрамыч!
Если с головы Джолианны или ее девочки хоть волос упадет, твои бандиты не успеют их и до места довести, не то что притронуться к ним, как я вырву им яйца!
А потом – намотаю на руку языки и буду выдирать их. Каждому не спеша. Потом оставлю сдыхать, а тебя, Паша, я в самую дикую российскую зону перекину и сообщу, что ты насиловал и потом убивал детей. Тебя там, Паша, во все дыры будут драть!
Ты меня слышишь, Паша… – он говорил размеренно и внятно, хотя и сквозь зубы. – Ты ведь уже знаешь от своего агента, что я могу?
Заткнись! Не сметь мне врать! Не знает он ничего… Теперь уже знаешь.
Повторяю – мои девочки под постоянным контролем. Хочешь проверить, сделаю ли я то, что обещал – попробуй их тронуть!
Он бросил трубку на аппарат.
– Сергей Николаевич! – сказал он. – Я хочу видеть Джоли. Где она?
– Не знаю, – пожал плечами Селезнев. – Мы поговорили, а утром они уехали. Но пока она вообще не хочет видеть вас!
Раньше, до этих слов, он никогда не видел сломленного Монасюка. Он видел его разгневанным, удивленным, ошарашенным, но сломленным…
– Ну-ну, – подходя к Анатолию и тряся его за плечи, сказал Селезнев. – Ну, пока не хочет… Да образуется все…
Монасюку давно не было так плохо. На нежелание Джоли видеть его наслаивалась его досада из-за ее предательства – как бы то ни было, однако фактически-то предательство было налицо…
Но ведь он так любит ее… Неужели она больше никогда…
Эти мысли сводили его с ума. И он решил уехать туда, где "И стены помогают".
Он полетел в Москву.
Но даже любимая квартира на Котельнической не привела его в хорошее настроение.
Все дело было в том, что когда они уезжали, он запретил Джоли прибираться – хотел после следующего приезда как бы очутиться в доме, из которого они и не уезжали.
Везде были разбросаны мелочи, которые напоминали о недавнем счастье – ее маечка и халатик в спальне, щетка для волос, зубная щетка, предметы косметики в ванной…
Он вошел в кухню и буквально замычал от боли – на столе остались две чашки из-под кофе, две тарелки, две ложечки…
Он послонялся по квартире, не зная, чем заняться, как отвлечься от мыслей, которые бродили в голове, и все были о ней…
Зазвонил телефон.
Он, не торопясь, подошел и снял трубку. Он не ждал приятных известий.
Но, как оказалось, ошибся.
– Анатолий, – негромкий грудной женский голос в трубке сразу напомнил о приятном, – это Лена Алина. Надеюсь, что вы меня не забыли.
– Здравствуйте, Лена. Конечно, не забыл. Но как вы узнали, что я – здесь?
– Здравствуйте. Номер телефона вы сами нам оставили, а вот позвонить вам сейчас мне настойчиво посоветовали из Швейцарии. Позвонил мужчина, извинился, что не представляется, и сказал буквально: "Вы ведь друг Анатолию Монасюку? Скорее всего, ему нужна помощь, позвоните ему – он в Москве". И вот я звоню. И приглашаю вас прямо сейчас к нам. Уже вечер, пора трапезничать, и мы с удовольствием разделим ужин с вами. Вы с Джоли?
– Нет, – Монасюк сделал глотальное движение.
– Значит, приезжайте сами. Отказ не принимается, мы вас ждем.
Так Анатолий Васильевич Монасюк попал в семью, которая обогрела его, а в итоге помогла решить-таки важнейшую задачу.
Все это произошло так быстро, он даже не успел поразмышлять – кто проявил о нем такую заботу? Кто позвонил в Москву из Женевы?
Но – по-порядку.
– Наташа с Гераклом на гастролях, – информировал его Дима, помогая снять пальто, – а то бы мы и их пригласили. Мы вас частенько вспоминаем.
Алина стояла у входа в комнату и улыбалась. Как обычно, прядь волос на лбу слева направо прикрывала ей глаз, но это только придавало Лене особое очарование.
– Прошу прямо к столу! Да, вот еще… Валера! Валера!
Из своей комнату вышел мальчик, которого прошлый раз лечил Монасюк.
– Вот, познакомься, это и есть дядя Толя! Он почему-то очень хотел познакомиться с вами, – обращаясь уже к Монасюку, добавила она.
Анатолий пожал протянутую руку.
– Ну, как ты чувствуешь себя?
– Да я уже и забыл о простуде.
– К столу, к столу! – пропела Лена.
После ужина сидели и болтали ни о чем. Алина либо что-то знала о них с Джоли, либо просто чувствовала женским сердцем. Она лишь спросила, почему не приехала Джоли. На ответ Анатолия – "не смогла", внимательно глянула на Монасюка, потом положила маленькую теплую ладошку ему на руку, и сказала:
– Все у вас будет хорошо, не думайте о плохом!
– А мы вот вынуждены думать, – сказал Дима. – Я завтра еду в командировку, у Лены – трехдневные гастроли, и путевка на два дня у Валерика пропадает – некому везти его в "Солнечное".
"Солнечное" был санаторием для детей и родителей, причем там был и Дисней-Ленд, и сосновый бор – еще когда Монасюк жил в Барнауле, он частенько видел по телевизору рекламу этого санатория.
– Так ведь я – свободен! – Монасюку вдруг очень захотелось отвлечься именно так – с мальчиком, с которым можно погулять, поговорить о всякой всячине.
Все-таки здесь, в России, он был учителем на пенсии…
– А что! – Лена переглянулась с мужем. – Дима вернется через два дня, и заменит вас в санатории! Продержитесь пару дней?
Монасюк посмотрел на мальчика.