Все последующие попытки мои в чтении Френсиса были бесплодны. Забросив "покет", я думал, восстанавливал в памяти чуть ли не поминутно: разговор с Сергеем, барьер на переходе, зомби, сидящий на полу… Иногда мне казалось, что я очень близко подбираюсь к чему-то важному, но в результате сбивался с мысли, какой-то посторонний эпизод словно нарочно всплывал в голове, уводил в сторону…
Потом позвонила мама.
- Сынок, ты где? У тебя все в порядке?
- Все х-хорошо.
Я прикрыл телефон ладонью, чтобы приглушить шум поезда. Объяснять, почему я в метро, а не на работе, не хотелось.
- Как ноги? Не болят? Ты их массировал?
В этом вся мама. Десять тысяч вопросов в минуту.
- Д-да.
- Смотри, не забывай.
Я представил, как она, сидя на диванчике перед телевизором, грозит мне пальцем.
- Х-хорошо. Я с-сегодня п-попозже буду.
- Неужели девушка? - обрадовалась в трубку мама.
- Ну, м-мам…
- Все-все. Молчу. Береги ноги.
Я, вздохнув, отключился.
Как с мамой все сложно. Девушка - ее идея фикс. Я должен завести семью, я должен оставить потомство, мне и так уже к тридцати…
В общем-то она, конечно, права.
В три часа я поднялся в знакомое кафе и пообедал там картофелем с мясом. Никто на меня не смотрел. Не было и желающих подсесть. Я даже почувствовал некоторую обиду. Что - все? Кончилось притяжение?
Кровь отлила от головы к желудку, и оставшееся время до встречи прошло в тоскливой дремоте. Я снова сидел на скамейке и под шорох ног, гудки и стуки клевал носом. Думать ни о чем не хотелось. Смутные образы всплывали в сознании, перетекали друг в друга: мальчик, прижавшийся к стеклу, брошка-веточка в синих камешках-ягодках, медленно ползущие навстречу друг другу вагонные створки.
Под конец приснилась яма.
Я, оскальзываясь, полз по ее стенке вверх, а внизу волновались люди, их лица, похожие во тьме на японские театральные маски, бледными запрокинутыми овалами жались друг к другу, искривленные рты шипели, пустые глазницы напряженно ждали моего краха. Небо неровным кругом синело в вышине.
Падай! Падай! Падай! - звенел воздух.
И я, конечно, упал. Камень вырвался из-под ноги, пальцы какое-то мгновение еще цеплялись за малюсенькую трещинку, но потом…
Ах! - выдохнули рты.
Я люблю такие сны. За медленно тающий сладкий ужас. За облегчение, вытесняющее грудной холод. За мелкую дрожь еще не верящего в спасение тела.
Но больше - за то, что они в себе несут.
В отраженном, искаженном мире подсознания есть свой код. Тут главное - зафиксировать картинку, сохранить ее первозданной, без примесей додумывания, облагораживания, дорисовывания деталей. И понять.
Я открыл глаза.
Получается - что, боюсь?
Френсис лежал на полу, лениво шевеля страницами. С ним тоже случилось падение. Табло у эскалаторов делило восемнадцать на двадцать.
В горле пересохло, но подниматься наверх за водой или соком времени уже не было.
"Знаешь, - как-то сказал мне Виктор Валерьевич, - все люди боятся. У каждого человека - тьма-тьмущая причин для страха".
Я лежал на кровати, вымотанный, выкричавшийся, со сведенными, уродливыми ногами.
Только что я, саботировав массаж, устроил форменную истерику, выгибался бледной гусеницей, плевался слюной: з-зачем жить? з-зачем вообще все?
Я был такой дурак.
"Я раньше тоже боялся, - сказал Виктор Валерьевич. - Знаешь чего?"
Он отошел к окну, мимоходом качнув головой заглянувшей в комнату маме. Фигура его застыла на фоне вечерней уличной мглы - неестественно прямая, напряженная спина, седой затылок, пятно отраженного в стекле лица.
Сейчас я думаю, ему очень трудно было делиться со мной своим страхом. Я, ребенок, мог его не понять. Но он себя переборол.
"Года три назад, еще до тебя, - очень тихо начал Виктор Валерьевич, - у меня умер сын. Ему было сорок девять, но он умер".
Он обернулся, грустно улыбнувшись, пожал плечами. Мол, чего не бывает.
"А я, когда кто-то рядом… Обычно думаешь, все там будем. И живешь себе дальше… Сейчас. Я постараюсь почетче… - он вздохнул. - А тут я вдруг почувствовал, что в любой момент и сам могу умереть. В любую секунду. И все, Колька, и весь привычный мир пропадет. Меня из него изымут. Был я - и нету. Так просто. Как я испугался!"
Виктор Валерьевич, наклонившись, заглянул в глаза своему отражению.
"И чт-то?" - шепотом спросил я.
"Это очень противное чувство. Кажется, что внутри тебя поселилась постоянная дрожь. Какое-то насмерть перепуганное существо-желе. Я умру, я умру, я умру, - твердило оно все время. Боже мой, я умру! И дрожало каждой клеточкой…"
Он вдруг дернулся, резко вобрав шею в плечи. Мне подумалось, что это встрепенулось то самое существо внутри его. Желе.
"А потом, - сказал Усомский, - я решил, что страх надо подпустить очень близко к себе. Совсем близко. Вплотную. По старой дружбе один приятель открыл мне морг. Я разделся, лег на свободный стол, накрылся простыней, приятель выключил свет. Я подумал, вот так я и буду лежать. В тишине. В холоде. Среди таких же… - Виктор Валерьевич ладонью накрыл отраженное лицо. - А потом я уснул. Странно, да? В морге… И во сне я понял… Вещь-то совсем простая оказалась…"
Он подышал на стекло и нарисовал пальцем смешную рожицу: кружок, а внутри глаза-точечки, рот-улыбка.
"Я понял, - Виктор Валерьевич подсел к кровати и, спросив взглядом разрешения, распрямил мне ноги, - что страх - это тоже загадка, вот как в наших с тобой детективах. Его можно разобрать на детальки, исследовать и найти, чего боится он сам".
"Ст-трах б-боится?" - не поверил я.
"Конечно, - кивнул он. Руки его мягко обхватили мне пятку. - Оказалось, мой страх очень боится порядка, мытья полов, стирки и глажки, кухарничанья, и вообще любой осмысленной работы. А еще он боится утренних бутербродов с маслом…"
Я смешливо фыркнул.
"Да-да, бутербродов с маслом, - Виктор Валерьевич перешел с пятки на икру. - Масло должно быть подтаявшее слегка, чтобы мазалось легко, ложилось на хлеб золотой дорожкой… Ах, - он причмокнул ртом, - такая вкуснотища… Мой страх боится, когда я чему-то радуюсь. И твой страх, наверное, тоже. А уж ежедневной работы - точно боится. И если мы смело продолжим заниматься ногами…"
Я поднялся и, прихватив Френсиса, заковылял к платформе.
Хорошо, подумал я, пусть я боюсь. Получается, я боюсь людей? Если полз от них? Или здесь тоньше?
Я покосился на толпящихся вокруг меня.
Вот вообще ничего к ним не испытываю. Немножко раздражения. Совсем чуть-чуть. И все. Мне кажется, мы находимся по разные стороны жизни. Я имею ввиду себя и остальное большинство. Я - инвалид, они - обычные человеки. Видовое сходство, и только. Рядом мы терпим друг друга с трудом. Невидимая граница проложена раз и навсегда. Во всяком случае, со мной редко кто не испытывает неловкости. Даже если пытается ее прятать.
Так что не мудрено, что во сне я пытался от них дистанцироваться. Но бояться?
Нет, подумал я, здесь что-то другое. Честно говоря, я давно уже воспринимаю людей как фон. Цветовой, серый, в основном, фон. Иногда назойливый, иногда агрессивный.
Вот смотрю я и что вижу?
Стоят погруженные в себя манекены. Беседуют роботы. Вздыхают куклы. Внутри органы, пружинки, шестеренки, папье-маше, дребезжание мысли. Балансирует на краю платформы мальчишка в куртке с вышитым на спине орлом. Внутри - бравада: вот я какой!
Но за всем этим - пустота. Серая. Мертвая.
Почему так? Может, пришло мне в голову, я боюсь, что все они могут обернуться зомби? Что они вдруг набросятся на меня?
Я кивнул себе. Опаска, конечно, есть.
Тот зомби произвел на меня впечатление. Безумие вообще производит впечатление. Ошеломляет. Парализует. Просто потому, что идет поиск приемлемой реакции. Такой же неадекватной.
А что если я боюсь стать таким же?
Не зомби, нет. Одним из. Влившимся в чудный строй манекенов. Или здесь другое? Я ведь, получается, многое могу сотворить с людьми. Вот что страшно. Повести за собой. А куда? На амбразуры. На магазины. На других людей. Окунуть в хаос и кровь.
Бр-р-р, терпеть не могу кровь…
И вообще, когда во сне я сорвался… Я прикрыл глаза, вызывая в памяти ощущение. Что там было? Падаю, падаю… Смерзается все внутри: разорвут, задавят, сомкнутся…
Кто-то вскрикнул.
Очнувшись, я повернул голову. Мальчишка с орлом на куртке кривил рот. Оттащив от края, за шкирку его держал спортивного вида парень, рядом прижимала пальцы к губам женщина лет тридцати пяти.
- Да не упал бы я! - сердился мальчишка. - Ну отпустите. Ну!
- Второй раз ловить не буду, - сказал спортсмен.
- И не надо!
- Смотри.
Отпущеный на землю мальчишка повел плечами.
- Что я, сам себя не контролирую?
Подошел, дохнув туннельным жаром, поезд. Я механически шагнул внутрь вместе со всеми. Притиснулся к противоположным дверям. Даже садиться на предложенное место не стал. Уперся лбом в стекло.
Это не я, стучало в голове, не я. Я не мог.
Мальчишка стоял рядом, вздернув глаза к рекламному прямоугольнику над створками. Симпатичное лицо с пушком на щеках. Видно, что еще дуется.
Прости, сказал я ему мысленно, возможно, это из-за меня.
Потянулись станции. "Чернышевская". "Площадь Восстания". Вина грызла душу. Конечно, думал я, если представлять плохое, то оно обязательно… Просто знак другой, минус…
Он ведь, этот мальчишка, чуть не упал!
Вот где страх. Когда не ты, а другие вместо тебя. А еще хуже - когда по твоему, пусть неосознанному, желанию.