Швейк подсел к обществу заговорщиков, которые уже в десятый раз рассказывали
друг другу, как попали в тюрьму.
Все, кроме одного, были схвачены либо в трактире, либо в винном погребке,
либо в кафе. Исключение составлял необычайно толстый господин с заплаканными
глазами в очках; он был арестован у себя на квартире, потому что за два дня до
сараевского покушения заплатил по счету за двух сербских студентов-техников "У
Брейшки", а кроме того, агент Брикси видел его, пьяного, в обществе этих
студентов в "Монмартре" на Ржетезовой улице, где, как преступник сам подтвердил
в протоколе своей подписью, он тоже платил за них по счету.
На предварительном следствии в полицейском участке на все вопросы он вопил
одну и ту же стереотипную фразу:
-- У меня писчебумажный магазин!
На что получал такой же стереотипный ответ:
-- Это для вас не оправдание.
Другой, небольшого роста господин, с которым та же неприятность произошла в
винном погребке, был преподавателем истории. Он излагал хозяину этого погребка
историю разных покушений. Его арестовали в тот момент, когда он, заканчивая
общий психологический анализ покушения, объявил:
-- Идея покушения проста, как колумбово яйцо.
-- Как то, что вас ждет Панкрац,-- дополнил его вывод полицейский комиссар
при допросе.
Третий заговорщик был председателем благотворительного кружка в Годковичках
"Добролюб". В день, когда было произведено покушение, "Добролюб" устроил в саду
гулянье с музыкой. Пришел жандармский вахмистр и потребовал, чтобы участники
разошлись, так как Австрия в трауре. На это председатель "Добролюбах добродушно
сказал:
-- Подождите минуточку, вот только доиграют "Гей, славяне".
Теперь он сидел повесив голову и причитал:
-- В августе состоятся перевыборы президиума. Если к тому времени я не попаду
домой, может случиться, что меня не выберут. Меня уже десять раз подряд избирали
председателем. Такого позора я не переживу.
Удивительную штуку сыграл покойник Фердинанд с четвертым арестованным, о
котором следует сказать, что это был человек открытого характера и безупречной
честности. Целых два дня он избегал всяких разговоров о Фердинанде и только
вечером в кафе за "марьяжем", побив трефового короля козырной бубновой семеркой,
сказал:
-- Семь пулек, как в Сараеве!
У пятого, который, как он сам признался, сидит "из-за этого самого убийства
эрцгерцога в Сараеве", еще до сих пор от ужаса волосы стояли дыбом и была
взъерошена борода, так что его голова напоминала морду лохматого пинчера. Он был
арестован в ресторане, где не вымолвил ни единого слова, этот даже не читал
газет об убийстве Фердинанда: в полном одиночестве он сидел у стола, как вдруг к
нему подошел какой-то господин, сел напротив и быстро спросил:
-- Читали об этом?
-- Не читал.
-- Знаете про это?
-- Не знаю.
-- А знаете, в чем дело?
-- Не знаю и знать не желаю.
-- Все-таки это должно было бы вас интересовать.
-- Не знаю, что для меня там интересного. Я выкурю сигару, выпью несколько
кружек пива и поужинаю. А газет не читаю. Газеты врут. Зачем себе нервы портить?
-- Значит, вас не интересует даже это сараевское убийство?
-- Меня вообще никакие убийства не интересуют. Будь то в Праге, в Вене, в
Сараеве или в Лондоне.