- И тебе грустно, - промолвила вдруг Эне.
- С чего ты взяла?
- Знаю, и все.
- Вот как?…
Эне слегка покраснела. Потом заговорила, смущаясь:
- Ну вот… почему это так всегда бывает… вот… что в некоторых девушек все влюбляются, хотя… хотя… Ах да, к чему я это говорю! Я ведь только хотела спросить, что… - она пыталась лукаво улыбнуться, - да ладно, что тут спрашивать… Ты человек ученый, еще скажешь все как есть… Лучше вообще не спрашивать…
Я посмотрел ей в глаза.
- Ты заблуждаешься, - сказал я. - В тебя очень часто влюбляются. В среднем три и шесть десятых раза в день. Но ты ждешь человека, которого еще не знаешь, и поэтому совсем не замечаешь эти три и шесть десятых влюбленных муже-единицы. Да? Все дело в этом. Когда явится человек, которого ты ждешь, ты узнаешь его и все будет хорошо.
- Спасибо, Кааро, - сказала Эне, пожалуй, слишком серьезно.
И тут я услышал треск в кустах. Я быстро обернулся.
- Что случилось? - спросила Эне.
- Ничего. Знаешь, Малле, ты иди вперед, я тебя догоню.
Она пошла, а я бросился в ольшаник. Метрах в двадцати пересекал просеку какой-то мужчина чуть ниже среднего роста.
- Эй, погоди! Стой! - крикнул я и бросился за ним. Ветки хлестали по лицу. Впереди мелькала спина в черной кожанке. И жирный затылок. Волосы у мужчины были светлые. Кусты трещали, я ломал плети малины, топтал цветы, пыхтел, задыхался, с трудом продираясь сквозь заросли, и вдруг остановился - меня остановила тишина.
Я с возмущением озирался. Внезапно где-то вблизи послышалось низкое гудение мощного мотора. Я кинулся на этот звук. В лицо мне плеснул плотный поток воздуха.
Посыпались листья, лепестки, веточки, букашки, склонившийся дрожащий куст скрыл все от моих глаз. Гул, нарастая, перешел в мощный однотонный рев и поднялся вверх.
Я бросился обратно.
Эне стояла посреди дороги и смотрела вверх.
Чуть подальше стояли все остальные и тоже смотрели вверх.
- Вертолет! - воскликнула Фатьма…
- Полезно и поучительно путешествовать пешком по матушке-земле. Всего на полукилометровом участке дороги видели огненно-красную лису и такой же красный вертолет, - с воодушевлением разглагольствовал Корелли.
- По-моему, эта штука была желтая, - возразил Сассияан.
- Насколько желтая, настолько же и красная, - вмешался Оскар.
- Интересно, что это за марка? Как ты думаешь, Яак?
Яак пожал плечами,
- А ты, Кааро, как думаешь? - спросил Сассияан.
- Я?.. - Не успев сообразить, я сказал: - Думаю… думаю, что; этот вертолет вообще не существует. Дайте-ка закурить!
Оскар раскатисто захохотал. Эне, сидевшая в сторонке, бросила на меня пытливый взгляд, но ничего не сказала.
Сассияан протянул мне "Шипку". Яак завел мотор, и автобус дернулся с места. Створки двери подтолкнули меня в спину.
…Раскрыв синеватый листок, я прочел, сморщив лоб:
"ЗНАЧИТ, ТАК-ТАК-ТАК? НУ, Я ТОЖЕ НЕ ОТСТУПЛЮСЬ. ФАНТОМАС".
Совершенно неожиданно для самого себя я ужасно рассердился. Даже стукнул кулаком по коленке.
- Что с тобой? - с любопытством спросила Фатьма.
- Да ничего, - ответил я смущенно, комкая бумажку. - Так просто… Не обращай внимания. И… ну… честное слово…
Фатьма подняла брови и всем телом повернулась к окну. Бросив комочек на пол, я наблюдал, как он секунд десять превращался в ничто.
11
Наигрывая марш "Старые друзья", сквозь ритмично аплодирующую толпу молодежи шел убийственно серьезный Сассияан.
Вместе с Сассияаном в автобус влез гражданин средних лет со шляпой в руке. Его лицо - мордочка ондатры - выражало интенсивную жажду деятельности и сокрушительную энергию.
- Добрый вечер, товарищи, guten… - произнес он, раскланиваясь во все стороны и описывая шляпой круги.
- Это мой старинный друг Константин Рохувальд, - представил гражданина Сассияан. - Он педагог.
- Товарищи, - с волнением воскликнул Константин Рохувальд, - если вы не имеете ничего против, хочу вам предложить переночевать в моем доме. Места у меня пропасть, как говорится. Я от всей души прошу, товарищи!
В распоряжении К. Рохувальда имелся двухэтажный дом, ухоженный двор с цветничками по углам и альпинарием, колодец с электрическим насосом (его, кажется, можно было качать и вручную) и аккуратный сарайчик с небольшим сеновалом наверху.
…Просторная комната на первый взгляд напоминала что-то очень знакомое - ну конечно, она была похожа на ателье художника, неряшливого, богемного маэстро.
Я украдкой осмотрел комнату. На стенах висело около дюжины карандашных рисунков и несколько этюдов маслом. Посреди комнаты стоял небрежно накрытый мольберт. Перед ним - складной стульчик с брезентовым сиденьем. Под широком окном располагался литографский станок. На задней стене в аккуратных рамках красовались гравюры на дереве и на линолеуме. Возле стены слева из-под толстого темно-красного двуспального одеяла выглядывала раскладушка. Под атласной тканью виднелся край отделанной кружевом простыни. Половину этой стены занимал высокий стеллаж, на котором размещались пузырьки с тушью, банки с гуашью, коробки с красками, карандаши, ножи, шабсели и шпатели, кисти, несколько книг и альбомов с репродукциями. Создавалось впечатление, что они были размещены в нарочитом художественном беспорядке.
Дощатый пол был некрашеный.
Выложив содержимое сумки в зеленоватый круг света, я сунул громыхающую жестяную коробочку под подушку. Закурил сигарету, забрался под толстое двуспальное одеяло. Раскладушка подо мной скрипнула.
Часы у меня на руке громко тикали. Сигарета была слишком туго набита.
В первый раз за этот необозримо долгий период времени, начавшийся в тот момент, когда мы с Августом, начальником летнего лагеря в Поркуни, подошли к подъехавшему автобусу, я был совсем один, наедине с самим собой.
На часах было четверть первого.
Я ждал.
Я, тридцатидвухлетний, более или менее неглупый человек, ждал, лежа с открытыми глазами, что девушка двадцати одного года придет ко мне на свидание.
Просто-напросто я был влюблен по уши.
И тут на лестнице послышались осторожные шаги.
За дверью они стихли.
Увидев, как ручка поворачивается книзу, я уже не сомневался.
Сердце мое билось очень громко и медленно. Я сел на кровати.
Вошел Рохувальд.
- А вы еще не спите, как говорится? - спросил он удивленно. - Или это я вас разбудил?
Я быстро юркнул под одеяло. Я был чертовски зол на Константина Рохувальда.
- Ничего, - сказал я вполголоса и протяжно зевнул. - Опять дождь пошел?
- Пустяки, - улыбнулся Рохувальд. - Он скоро перестанет.
Я зевнул еще более выразительно. Рохувальд стоял посреди комнаты, о чем-то размышляя. Его взгляд с нежностью скользил по стенам, по кошмарным карандашным рисункам. Я закрыл глаза.
- Ну, не буду вам мешать, - произнес наконец Рохувальд.
Услышав мое тихое сопение, он повторил: - Не буду вам мешать.
Он забрал кофейник, вздохнул и вышел, шаркая ногами.
Я вскочил и бросился к двери. Зажег омерзительный верхний свет, подошел к мольберту, сдернул с него покрывало и стал рассматривать почти законченную работу. Это была композиция. Сидящий белобрысый молодой рыбак, зеленая толстая книга, глобус, два карандаша - и медный кофейник. Очевидно, эту абсолютно несоединимую композицию инспирировало изучение художественных книг. В манере можно было заметить явное подражание Ренато Гуттузо. Но какое, боги!
Грызя ноготь большого пальца, я долго разглядывал этот шедевр беспомощности.
Ах, бедный доморощенный маэстро, - тут меня бес попутал.
Вытащив из-под подушки жестяную коробочку, я вынул из нее синеватый камешек, зажал его в правой руке, сосредоточился, потом энергично щелкнул пальцами, и в тот же миг полотно изменилось до неузнаваемости. Теперь на нем была великолепная картина в лиловых, мрачно-синих и серовато-коричневых тонах, которая сделала бы честь даже Сальвадору Дали. По мокрому лиловому шоссе трусил до натурализма реалистический племенной бык с кольцом в носу, а на спине быка беспомощно трясся самосвал, из щелей кузова которого сыпалось нечто похожее на крупную соль. Правую часть картины занимал сплющенный глобус, на котором восседал облаченный в старомодный коричневый костюм сам доморощенный маэстро. На его ондатровой мордочке было хитроватое выражение, в вытянутой руке он держал кофейник. Я прищурился - вроде бы чего-то не хватало. Ага, вот что здесь нужно. Внизу картины появились выведенные детским почерком слова: "Набросал это за одну ночь - natьrlich. Июнь 196… К. Рохувальд".
Я закрыл мольберт покрывалом и стал пристально смотреть на стену. Довольно быстро на пустом месте возник морской пейзаж и вместо одного карандашного рисунка - маленькое абстрактное произведение: несколько редких косых черточек желтого цвета на сером фоне.
Стремясь разглядеть шедевр поближе, я смахнул со стула свою одежду. Повернулся обратно, наклонился, чтобы подобрать ее, сгорая от нетерпения в приступе озорной предприимчивости.
И вдруг постучали в дверь.
Я замер. Сердце мое забилось. Быстро-быстро.
"Все-таки, все-таки", - подумал я. Ох, Фатьма!
Стук повторился.
Я сглотнул, сделал глубокий вдох и крикнул, призывая себя к спокойствию:
- Да, войдите!
Затем сделал два быстрых шага к двери. Когда она распахнулась, я был посредине комнаты.
На пороге стояла Марге.
Челюсть у меня медленно отваливалась. Не в силах сдвинуться с места, я остолбенел посредине ателье. И вполне мог сойти за скульптуру, созданную, разносторонним дилетантом К. Рохувальдом.
Марге тоже стояла неподвижно.