Наконец, совершенно обессилевший, он присел на относительно чистый участок пола возле макета статуи Свободы, покрашенного в цвет маренго, почему-то без ноги. Вместо второй ноги торчала жёлтая кость.
Рой посмотрел на неё грустно и с каким-то недоумением, потом зажмурился, не в силах выносить окружающий мир.
- Ты отвергаешь реальность, - раздалось у него над головой. - Это инфантильный жест, говорящий о твоей слабости, комплексах и кризисе идентичности.
Бэксайд поднял глаза вверх и ошеломлённо застыл с открытым ртом. Говорила статуя.
- Простите, мэм, - выдавил он из себя и попытался подняться.
- Сиди, сиди, - статуя сделала повелительный жест. - Отдыхай. Скоро тебе понадобится вся твоя сила, воин Света.
- Что? - Рой сжал голову руками, не в силах справиться с чувствами. - Чего от меня все хотят? Я просто коп, и я, чёрт возьми, не понимаю, что происходит! Кто-нибудь может это мне объяснить?
- Посмотри на меня, - сказала женщина, мягко, но властно.
Рой недовольно поднял взгляд - и застыл на месте.
Два глаза уперлись в лицо молодому полицейскому. Левый - пустой и черный, как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец абсолютной ответственности, и правый, с золотою искрой на дне, проницающий любого до дна души светом безграничного доверия.
- Как мне называть вас, мэм? - выдавил из себя потрясённый Бэксайд.
- У меня много имён, воин Света, - суровое лицо внезапно озарилось каким-то внутренним сиянием. - Сейчас я явилась к тебе в облике Одноногой Чернокожей Лесбиянки, Внематочно ВИЧ-Инфицированной Глухонемоальтернативномыслящим Геем-И-Евреем.
- Как вам угодно, мэм, - только и смог выдавить Рой, потрясённый таким сочетанием всевозможных совершенств.
- Знай же: я есмь Начало и Конец, Первая и Последняя, - произнесла Одноногая Лесбиянка торжественно и строго. - Я пребываю там, где растут биржевые индексы и где рейтинги взмывают ввысь, подобно птицам. Где открываются секс-шопы и снимаются бесконечные сериалы - там я благовествую. Я - там, где маньяку делают исцеляющую лоботомию, спасая его изнурённую мышлением душу. Где двое или трое педерастов соберутся во славу Мою, там и я среди них. Я - анус анусов и клитор клиторов. Я - истинная фукуяма истории, победа Бабла над Злом, Терпимости над Справедливостью и Доброты над Истиной. Я несу толерантность и обороняю от холокоста. Я - душа того мира, который ты поклялся защищать, Рой, когда стал полицейским. Этому миру грозит гибель, и я велю тебе спасти его.
Рой упал на колени. В сердце его как будто отворилась золотая дверь, доселе затянутая паутиной, и он увидел какое-то огромное светлое облако, сферу бесконечного сияния. Его простая, бесхитростная душа содрогнулась от любви и преданности.
- Теперь узнай, кто мой враг, - голос Одноногой исполнился отвращения. - Это дух исторического творчества. Он воплощается в человеческом облике от начала времён, и у него много имён. Каин, Тутанхамон, Агамемнон, Александр, Наполеон и Ленин - всё это он. Я не раз сокрушала его, но он возвращается. Последнее его воплощение было самым страшным. И на сей раз он избежал гибели. Его мозг жив и приобрёл мощь, доселе невиданную. Ты должен повергнуть его в небытие.
Она протянула руку. В ней сверкало маленькое круглое зеркало.
- Вот, - сказала она. - Когда ты встретишься с ним, ты поймёшь, что нужно делать, Рой. А теперь забудь о тех тайнах, которые узнал. Ты вспомнишь их потом… когда будет нужно. Во второй книге. Теперь же - иди и делай, что должен.
- Куда идти? - не понял Рой.
- Просто иди. Ты придёшь туда, куда нужно.
- Подождите, мэм! - взмолился Рой. - Вы… вы не поможете мне найти Люси Уисли?!
Одноногая Чернокожая Лесбиянка, Внематочно ВИЧ-Инфицированная Глухонемоальтернативномыслящим Геем-И-Евреем чуть приподняла подбородок, как бы указывая путь. Тень улыбки пробежала по её величественному лицу.
- Ты идёшь к ней, - сказала она. - Но её там уже не будет.
ГЛАВА 39
Владимирильич Лермонтов не любил терять время даром. Если у него не было какого-нибудь серьёзного занятия, он всегда его находил: растлевал молодёжь, изучал труды по теории хаоса или занимался физкультурой.
Увы, в данный момент вокруг никого не было, а труды по теории хаоса он обычно и вовсе не выносил из дома. Зато из стены торчали два металлических крюка, очень удобных для упражнений.
На этот раз Лермонтов твёрдо решил побить все свои рекорды и подтянуться сто раз. Он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы явить миру мощь стальных мышц воина Хаоса. После такого подвига взрыв бомбы становился всего лишь формальностью, хотя и совершенно необходимой.
Первые пятьдесят подтягиваний прошли как обычно, но потом Владимирильич начал уставать. Более того, ему стало казаться, что он слышит какой-то голос - причём не где-нибудь, а в голове.
Как типичный безумец, Лермонтов дорожил своим умом. Поэтому он встревожился - но вовремя вспомнил, что находится в музее современного искусства, где неподготовленному человеку немудрено и свихнуться, так что лёгкая галлюцинация свидетельствует скорее о психическом здоровье.
К сожалению, галлюцинация была неинтересной. Голос бубнил что-то по-немецки, время от времени вставляя "fucking shit" или ещё что покрепче. Владимирильичу это надоело.
- Do sviazy, vperred, comrade, - поприветствовал он галлюцинацию, подтягиваясь шестидесятый раз.
- Это что ещё за Arsch mit Ohren? - невежливо отозвалась галлюцинация. - Что ты такое?
- Я воин Хаоса, - представился Лермонтов, тужась.
- А почему у тебя чёрная рожа и белые руки? - продолжал голос.
- Краска слезает, - процедил сквозь зубы Владимирильич: очередное подтягивание далось ему с трудом.
- Какой-то ты fragwürdiges Braunarsch, - процедила галлюцинация. - Что ты здесь делаешь?
- Упражняюсь, - выдохнул Лермонтов.
- Это-то я вижу, - недовольно пробурчала галлюцинация. - Я спрашиваю, почему и зачем ты находишься именно в этом месте именно в это время?
Владимирильич решил, что с галлюцинацией можно быть откровенным.
- Собираюсь взорвать атомную бомбу, - выдавил он из себя на выдохе, потом глубоко вдохнул, напружинил мышцы и снова потащил своё массивное тело вверх.
- Любопытно, - удивилась галлюцинация. - А, ты, наверное, помощник моего носителя. Ну, тогда ты зря стараешься. Видишь ли, бомбу взорву я.
- В бомбе… таймер… не включён, - оскалив зубы, Лермонтов выжался семьдесят седьмой раз. Обычно в этот момент к нему приходило второе дыхание, но галлюцинация мешала сосредоточиться на скрытых резервах организма.
- Сейчас я как раз его включу, - самодовольно сообщил голос. - Но мне нужно сконцентрировать внимание. Манипулировать электронными схемами на таком расстоянии трудновато даже с моими способностями. И ещё ты меня отвлекаешь своим дёрганьем. Может, убить тебя? Хотя ты и так умрёшь, как и все люди в этом городе.
Лермонтов ничего не ответил: наступил самый ответственный момент, когда силы, казалось бы, уже на исходе, а до результата ещё далеко.
- Мне нравится твоё хладнокровие, - признал голос. - Ты только что понял, что не успеешь спастись, и всё-таки продолжаешь свои дурацкие упражнения. В этом есть нечто достойное. Чем бы тебя вознаградить? Пожалуй, я дам тебе закончить.
Владимирильич кивнул. Говорить он не мог, все силы были сосредоточены в стальных мышцах рук, судорожно сжигающих остатки аденозинтрифосфата.
- А пока я расскажу, что будет дальше, - продолжал голос. - Сначала - вспышка и мощный поток радиации. Все, кто находится здесь, а также поблизости, умрут. В том числе и мой носитель, который мне изрядно надоел. Но мои собственные клетки от радиации только крепчают. Тогда я овладею остатками его тела и сожру его - как бифштекс. Он, кстати, будет изрядно подрумяненным. Потом я выберусь из его тела и начну пожирать трупы. Мои клетки усвоят всё. Когда я вырасту до размеров тираннозавра, я начну размножаться. Я создам множество мутантов и уродов, целую армию, и она под моим гениальным руководством захватит, наконец, эту маленькую планету.
- То есть… вы погрузите Землю… в Хаос? - уточнил Лермонтов, делая крохотную передышку перед очередным усилием.
- Ну, у нас это было принято называть Порядком, - усмехнулся голос, - но с обывательской точки зрения это будет безумный мир неограниченного насилия.
- Тогда отлично, - Владимирильич оскалился. Руки его блестели от пота, нестойкая чёрная краска пошла пятнами, марая рубашку.
- Кстати, - заметил голос, - для того, чтобы размножиться, мне понадобятся чьи-нибудь гены, кроме моих собственных. Мне хочется расплодить себе подобных, но не идентичных: я должен остаться единственным и неповторимым. Хочешь стать родителем моих детей?
- Отцом или матерью? - прохрипел Лермонтов, выжимая из мышц последнее.
- Гм… - голос задумался. - Вообще-то не знаю, как получится. Когда ты испаришься, радиационная волна перенесёт код твоей ДНК, а я её впитаю. Это похоже на оплодотворение. Ну, будем считать тебя отцом. Ты доволен?
Лермонтов попытался было ответить, но не смог - он вышел на последний десяток, сил почти не оставалось.
- Ладно, будем считать, что договорились, - сказал голос. - Ну, давай, парень, поднажми. Ох как рванёт. Люблю такие дни!
В этот момент в дверном проёме появился Рой Уисли. В правой руке он держал пистолет, левая была спрятана за спину.
- Ещё один спаситель мира явился, - усмехнулся голос. - Scher dich weg, haessliche Wichser!
- Эй, ты, дерьмо! Сейчас я пристрелю этого типа, - сказал Рой, поднимая пистолет и наводя его на Лермонтова. - А потом разберу на кусочки твою проклятую бомбу.