Малыш-обезьянка, об имени которой следует поговорить отдельно, с первого же дня привязалась к фабзавуку настолько безотносительно и безусловно, что она и спала, и ела, и развлекалась пением исключительно на его плечах. Это был маленький проказливый человечек, очень понятливый, все быстро схватывающий и запоминающий, кроме скальпелевского букваря и кубиков, до безрассудства обожающий головоломные трюки на верхушках деревьев и на спине добродушного мастодонта. Звали обезьянку Эрти, - так, по крайней мере, она называла себя. История этого наименования была такова:
- Слушайте, друг, - обратился Скальпель к Николке на второй день после пленения малыша, - ему нужно дать какое-нибудь человеческое имя.
- Смотря по тому, что вы понимаете под человеческим именем, - отозвался Николка, занятый сооружением балдахина.
- Что я понимаю? - Скальпель поднял брови и напряг соображение. - Ну вот, например, не дадите же вы ему такого собачьего имени, как Керзон?…
- Вы правы, - усмехнулся Николка, - такое имя не годится для славного малыша… И вообще, прежде чем нарекать именем, надо бы спросить его самого, как его зовут.
- Идея! - воскликнул Скальпель, ладонью отягивая себя по лбу. - Иди сюда, малыш, и отрекомендуйся нам.
Первобытный человечек находился в это время на одном из своих любимых возвышений - на спине гиганта-мастодонта. Он понял пригласительный жест Скальпеля и быстро спустился вниз по хвосту своего большого друга. Скальпель сосредоточил его внимание на своей персоне и произнес внятно, тыча себе в грудь перстом:
- Я - доктор Скальпель. Понял?
И еще раз:
- Доктор Скальпель - я. Понял?… А ты кто?…
Малыш недоуменно пялил глазенки на ученого медика, но отрекомендоваться не спешил. Тогда инициативу взял фабзавук. Он поднял на руки обезьянку и, ударив себя в грудь, сказал:
- Коля.
- Къоль… - повторила сразу обезьянка.
Потом Николка прикоснулся к груди медика:
- Пель… (Для облегчения произношения он так назвал Скальпеля).
- Ффель… - сказала обезьянка, заблистав глазенками.
Потом он безмолвно прикоснулся к груди обезьянки.
- Эрти, - живо произнесла та.
Она, собственно, сказала "Мъэрти", но звук "м" так был глух, что фабзавук пренебрег им.
- Вот вам имя нашего нового друга, - сказал он. - Эрти - очень красивое имя и непохожее на собачье.
Скальпель, подавив зависть к удачливому фабзавуку, тотчас же ударился в филологические изыскания:
- Интересно… Малыш и убитую корову назвал именем "Эрти", и вожака обезьян, после того как он был убит - "Эрти", и всякое действие, вы заметили, связанное с убийством, он называет "Эрти"… Странно… Почему же для себя он тоже оставил это имя… Нет ли здесь связи со словом "смерть"?
- Он был ранен, - сказал Николка, - на нем была кровь; очевидно, это связывает его с убитыми.
- Может быть, - согласился Скальпель, - но я думаю, ведь он имел имя еще задолго до своего пленения, следовательно, и до ранения… Позвольте, позвольте! Как будто бы малыш говорит не "эрти", а "мъэрти"? Не так ли?…
- Мъэрти… Мъэрти… - подтвердил сам малыш, ручонкой ударяя себя в грудь.
- Ну вот видите? - подхватил Скальпель. - Здесь скрывается какая-то загадка. Несомненно, имя малыша имеет отношение к смерти… - И он глубоко задумался.
После этого прошло около двух недель. От своей пещеры друзья успели уйти километров на 700 с лишком. Природа и климат пока не обнаруживали каких-либо резких изменений, тем не менее ученый медик уверял, что зима определенно остается позади них. Пожалуй, он был прав: когда они находились в своей пещере, утренние заморозки с каждым днем делались крепче и продолжительнее, корочка льда в кадке для воды день ото дня становилась толще и толще, а ночи суровее и суровее. Теперь же зима как будто призадумалась - к завоеванным позициям она уже не прибавляла ничего: ночи продолжали быть студеными, но студеность их больше не увеличивалась. Пожалуй, Скальпель был прав: если они и не обгоняли зимы, то и не давали ей перегнать себя.
А сегодняшний день? Он ли не во исполнение Скальпелева уверения? Сегодняшний день прямо-таки удивителен. Он как будто стал на невидимой грани между холодным севером и жарким югом. Утром было прохладно, как никогда. (Это до степи, когда друзья проснулись под кудлатой кроной столетнего дуба.) Чахлая травка заиндевела и была подобна хрупким полоскам, выточенным из стекла: она звенела под ногами и ломалась. При дыхании - изо рта шел густой пар. Мастодонт недовольно чихал, а неугомонный Эрти совсем не пожелал спускать ног с Николкиных плеч. "Сни", - сказал он боязливо, что Скальпель не замедлил перевести, как "снег", - ведь по-латыни снег будет нике, а маленький Эрти, несомненно, принадлежал к индоевропейской расе.
…Это до степи. В степи же, вопреки ее унылому виду, чувствовалось совсем иное. С первых же шагов влажное теплое дыхание повеяло в лицо, а к полудню солнце грело, как хорошая пудлинговая печь, и в воздухе запарило. К этому времени относится рассеянное замечание Николки относительно солнца, "всю прелесть которого…" и т. д. Как известно, после его замечания между друзьями состоялся разговор на тему о предстоящей переправе. Разговор окончился ничем, и Николка, пропустив мастодонта, занял свое арьергардное место в караване.
Маленький Эрти устал прыгать, устал стрелять из лука (подарок Николки) в воображаемого врага и разыскивать стрелы в густой траве. В целях небольшого отдыха он решил оседлать Керзона, - ведь это было вполне естественно: он такой маленький, а собака такая сильная и громадная. Но Керзон отнесся неблагосклонно к перспективе быть верховой лошадью и, как только Эрти оседлал его, он сам сел на задние лапы. Эрти поупорствовал немного в своем желании, но Керзон был непреклонен; мало того, он даже вымолвил обидное "ррргау", что значило "слезай, дурак". Эрти ответил ему: "гауррр", то есть "от дурака слышу", и слез. Между нами говоря, на плечах коричневого Коли отдыхать было всегда удобнее и куда интересней, к спине Керзона малыша Эрти привлекала лишь прелесть новизны, но раз собака оказалась такой глупой, что ж поделаешь? Эрти догнал лошадь, прыгнул ей на круп и с крупа перебрался на Николкины плечи. Затем он вдруг вытянул шею, насколько мог, глубоко вдохнул через ноздри воздух и, улыбнувшись Николке в лицо, сказал:
- Жур-жур…
"Жур-жур" на его языке значило - "вода". Маленький Эрти обладал чисто звериным чутьем и благодаря ему безошибочно предсказывал не только воду, но и появление диких зверей: хищников, копытных и хоботных.
За две недели фабзавук познакомился хорошо с немногочисленным лексиконом Эрти и научился удовлетворительно понимать его.
- Где жур-жур? - спросил он.
Эрти махнул рукой вперед.
- Много жур-жур? - спросил Николка.
Малыш зажмурился крепко, надул щеки и энергично замахал растопыренными пальцами рук.
Такая мимика, в связи с жестикуляцией, у него отвечала понятию "много", в данном случае - "много воды". Если бы он только зажмурился и надул щеки, была бы просто "темная ночь". О связи между понятием "много" и "ночь" Николка знал. Предки русских тоже прибегали к соответствующему термину; когда они хотели сказать о неисчислимом количестве, они говорили "тьма", то есть, иначе, "черная ночь", "темь + темь". В церковнославянском языке с тех пор слово "тьма" стало служить для обозначения числа "10000", а в народе и по настоящее время вместо того, чтобы сказать "очень много", говорят "тьма тьмущая". Еще знал Николка: у многих современных народностей, находящихся в первобытном состоянии культуры и умеющих считать только до десяти, число 10 равнозначно понятию ночи; у других народностей, более культурных, чем эти, перешагнувших в счете через десятку, число "11" соответствует понятию "ночь + один", 12 - "ночь + два", 13 - "ночь + три" и т. д. Эрти был более скромен в своих математических способностях: у него "ночь" в первые дни пленения начиналась уже после пятой единицы, считал он по пальцам левой руки и при этом не выказывал ни малейшей возможности перейти на правую руку для продолжения счета. С самого начала Николка пытался на живых предметах убедить малыша, что, кроме пяти единиц, существует еще и шестая, не говоря о прочих.
- Ну, считай, сколько нас здесь всех, - говорил он, иллюстрируя свои слова выразительными жестами и мимикой.
Эрти окидывал немного растерянным взглядом весь караван и, загибая пальцы на левой руке, начинал считать, начинал обязательно со своей персоны:
- Мъэрти (мизинец), Къоль (безымянный), Ффель (средний), Къер (т. е. Керзон - указательный), Ду-ду (мастодонт - большой палец)…
- А Живчик? - спрашивал Николка.
- …Чик? - Эрти крепко зажмуривал глаза, потом открывал их, разгибал перечисленные пальцы и долго смотрел на них с сердитым недоумением: как это, мол, так случилось, что для резвого Живчика не хватало на руке пальца… Николка пробовал дать ему выход из неприятного положения. Он начинал считать сам по его же пальцам и считал с того же мизинца:
- Эрти, Коля, Пель, Кер, Ду-ду… - потом переходил на мизинец правой руки: - Живчик.
- Не… - говорил малыш, упрямо тряся головкой: - Мъэрти.