Николка дождался, когда разъяренный вожак прыгнул на ворота; тогда он очень спокойно двинул по его лохматой башке тяжелой жердью молодого бука (бук был избран им для лыж). Оглушенный вожак свалился к ногам лошади, - лошадь угостила его дополнительно копытом, а Керзон - клыками. Николка увидел под мышкой у вожака свою винтовку, но поднять ее не успел: вся орда была на стене и начала метать камни. Живчик без понуждения пустился вскачь. Николка остановил его, когда камни перестали долетать. Обернувшись к стене, он был поражен тем, что там творилось - Керзон не последовал за лошадью и остался под стеной. Обезьяны, пока они были вооружены, не уделяли ему никакого внимания, слишком занятые странным сочетанием из лошади и голого двуногого, а теперь, разметав все камни, они боялись прыгать вниз, на полуторавершковые клыки, но не прыгали они и во двор, потому что оттуда летела стрела за стрелой. Конечно, Скальпель из десяти попадал только один раз, но у него в запасе находилось около двухсот стрел и он не жалел их: нет-нет, а какая-нибудь обезьяна кувыркнется со стены на безжалостные клыки Керзона.
Видя, что обезьяны обезумели от паники, Николка отозвал Керзона и позволил поредевшей орде соскочить со стены. Сломя голову пораженный враг кинулся к лесу.
Удерживая Керзона от погони, Николка подъехал к залитым кровью воротам. Под ними лежал самец с перегрызенной глоткой и две обезьяны со стрелами в груди. Они были бездыханны. Но, едва только лошадь поравнялась с трупом вожака, из-под последнего выскочило и метнулось к лесу живое забавное существо, ростом с семилетнего ребенка. Существо бежало, прихрамывая и отчаянно семеня маленькими ножками. Это был трех- или четырехлетний детеныш обезьяны, но руками он не касался земли, и из его глотки выходил самый настоящий, уши раздирающий детский плач.
- Керзон, ни с места! - приказал Николка и верхом пустился вдогонку за маленьким существом.
Живчик шутя догнал беглеца. Николка спрыгнул на землю. Беглец остановился, дрожа всем тельцем и безнадежно, тоскливо всхлипывая. Он поднял обе руки вверх и вперемешку с горьким рыданием что-то залопотал на своем языке. Из правой его ноги торчал обломок стрелы.
- Ну, ну, малыш, не реветь, - добродушно сказал Николка, - мы не звери какие-нибудь… иди сюда…
Малыш протер кулачонками заплаканные глаза и вдруг доверчиво пошел на руки к коричневокожему юноше, тем не менее не переставая реветь. Его лицо не было покрыто волосами. Голова была круглой и достаточно объемистой, и изо рта не торчали клыки.
- Экое насекомое! - изумился Николка. - Он совсем не похож на тех, что удрали… Ну, не реветь!..
Он сел с ним в седло, к вящему недоумению Живчика, и тихо поехал к разбитому своему жилищу. Малыш, не переставая, плакал, хотя и прижимался крепко к фабзавуку.
- Нога болит? - догадался, наконец, тот. - Еще бы не болеть! Это тебя Скальпелище угостил… Ну, мы заставим его излечить тебя. Это он тоже умеет…
Скальпель встретил Николку с пленником - у ворот. У него был очень воинственный вид - лук в руках, колчан за спиной, топор за поясом - и слегка растерянная физиономия.
- Вы видели? - задал он горделивый вопрос.
- Ваше геройство? - усмехаясь, спросил Николка и передал ему своего раненого пленника. - Вы очень метко стреляете, - вот живое доказательство.
Скальпель побагровел и стал оправдываться.
- Это случайность… Видит бог, случайность… Я не стрелял в ребят… Да и вообще, выпустив добрую пол сотню стрел, я попал только в двух случаях… Значит, это третий, но он совершенно ненамеренный…
Малыш, перейдя в объятия Скальпеля, почуял в нем своего будущего мучителя и прервал его оправдательную речь пронзительным верещанием.
Приятели почему-то избегали глядеть друг другу в глаза, а если и взглядывали случайно - немедленно потуплялись. Хмуро и молча вытащил Скальпель осколок стрелы из ноги извивавшегося в Николкиных руках детеныша обезьяны, хмуро и молча перевязал рану. Николка не хмурился, тем не менее молчал тоже. Пока длилась операция перевязки, их молчание было естественно: малыш своим ревом заглушал всякие поползновения к речи.
Перевязка окончилась, рев внезапно оборвался, - будто в небе посветлело, и молчание показалось диким и неловким.
- Вы чего помалкиваете-то? - спросил Николка.
- А вы? - был дипломатический ответ.
- Скверно все как-то вышло! - сознался Николка.
- Скверно, друг, - вздохнул Скальпель и комично прибавил: - А я-то о Художественном театре мечтал…
В небе совсем светло стало, то Николка прыснул смехом, и зазвенел, ему вторя, тоненький голосок обезьяны.
- Ха-ха-ха!.. - закатывался Николка.
- Хи-хи-хи!.. - вторил малыш.
- Хо-хо-хо!.. - грохнул и Скальпель.
Сквозь слезы на кумачовом лице выдавил Скальпель чле-но-раз-дель-ное:
- Вы… бы… ста-но-чек им по-ка-за-ли… И-ли лек-ций-ку о ком-му-низ-ме прочли… Хо… хо… хо!..
- На ги-тар-ке… На ги-тар-ке… - надрывался Николка, не будучи в состоянии окончить фразу. - Изо-бра-зи-ли бы что-нибудь на ги-тар-ке им…
Жалкие остатки гитары валялись подле них - какой-то любитель музыки из обезьян треснул ею по голове коровы…
Как ни смеялись друзья, все-таки на душе было грустно…
…Сквозь открытые настежь ворота вошел медлительный мастодонт. Ему странно показалось, что ворота открыты, и совсем чудно стало при виде трупов коров, свиней и сайг… Подняв кверху хобот, он затрубил в тоске и гневе.
- Бедный Малыш, - сказал Скальпель, - его друзья, которых он так любил… дергать за хвосты, - мертвы…
Обезьянка, сидевшая на плече фабзавука, насколько Керзона боялась, настолько не выразила ни малейшего страха при виде исполина-слона. Мало того, тонким голоском она попыталась подражать его мощному трубению…
Мастодонт, услыхав этот новый для него звук, осторожно приблизился к Николке и, вытянув хобот, обнюхал маленькое существо с ног до головы. Друзья насторожились, и даже Керзон, гавкнув удивленно, тихо сел на задние лапы и склонил голову набок: мол, посмотрю, что будет дальше…
Мастодонт, казалось, что-то вспомнил: за свою чуть ли не двухсотлетнюю жизнь мало ли ему довелось видеть на свете белом? Обезьянка продолжала вести себя очень непринужденно: большим пальцем ноги, выдающимся среди всех и подвижным, как на руке, она пощекотала ощупывающий ее хобот и что-то такое произнесла, похожее на ворчание разнежившегося мастодонта. Тот же звук повторил гигант, сосредоточенно моргая глазами. Обезьянка как будто этого и ждала: спрыгнув с плеча Николки и проказливо гавкнув на остолбеневшего Керзона, она подняла с земли обломок сука и с ним смело подошла к находившемуся в раздумье гиганту.
- Урр…? - произнес гигант.
- Урр-урр… - ответила обезьянка.
- Смотрите, - прошептал восторженно Скальпель, - они разговаривают… Что вы скажете по этому поводу, мой друг?…
- Ничего, - ответил Николка, слишком увлеченный разыгравшейся перед ними сценой.
Обезьянка подошла к ноге мастодонта и суком поскребла у него складчатую столетнюю кожу. Мастодонт издал поощрительный звук. Тогда она перешла к хоботу и повторила то же с кожей хобота. Это опять понравилось гиганту, он даже закрыл глаза в истоме… Почесывая хобот в разных местах, обезьянка продолжала издавать ласковые звуки, и их хорошо понимал мастодонт, отвечая на них растроганным трубением. Керзон удивленно тявкнул: вот, мол, пройдоха! Обезьянка резко обернулась к нему и, в свою очередь, тявкнула, но укоризненно. Керзон конфузливо замотал головой.
- Смотрите: она и по-собачьи умеет!.. - тявкнул в третью очередь Скальпель.
Дальше произошло то, о чем приятели всегда мечтали, но боялись сделать. Мастодонт дутой вытянул конец хобота, эту дугу оседлала обезьянка, хобот стал медленно подниматься, и по нему, как по мосту, обезьянка, не выпуская сука, перебралась на голову гиганта…
Керзон не выдержал и обиженно залаял. Скальпель хлопнул в ладоши, Николка захохотал. Всем троим обезьянка дала наставительную отповедь. К собаке она обратилась на собачьем языке, в результате чего Керзон поджал оскорбленно хвост; к Николке и Скальпелю - на языке, состоявшем из множества гласных, - на языке своего племени. Двуногие не оскорбились, подобно собаке, а засмеялись дружелюбно. Хитрая обезьянка, чувствуя свою недосягаемость, показала им язык и суком стала скоблить за ушами у мастодонта. Гигант до того растрогался, что его нежное ворчание перешло в сплошной стон…
- Оставим нашего нового друга за его приятным занятием, - сказал со вздохом Скальпель, - и давайте подведем итоги своему двухмесячному существованию в первобытном мире.
- Цыплят по осени считают, - буркнул в ответ по своей скверной привычке Николка. - Я очень рад, - прибавил он, - что нас ничто теперь не заставляет сидеть на одном месте.
- Но… друг мой, зима…
- Ну что ж, что зима? Давайте уйдем от нее.
- То есть как?
- Очень просто. Соберем свои харахорки и пойдем на юг.
- Послушайте: идея! - воскликнул Скальпель, не жалея своего лба для лишнего удара. - От зимы действительно можно удрать, только пойдем не на юг, а на восток.
- Почему на восток?
Скальпель не сразу ответил.
- Видите ли… я надеюсь, вы не считаете, что наше пари закончено?…
- Конечно, нет. Произошло скверное недоразумение. Если бы был я, этого никогда не случилось бы.
- Не будем говорить о том, что случилось бы и чего не случилось бы, - отвел в сторону Скальпель неприятное направление разговора. - Ни вы, ни я не проиграли, не выиграли. Вернее, мы оба проиграли…
- Дальше, дальше… - предложил Николка.