- Нет, ты понимаешь, Лева, - жаловался предприниматель, бодро хлопнувший несколько стопок подряд. - Ну невозможно вести бизнес. Пока груз довезешь, столько отстегиваешь на дорогах! И кого только нет - контрольно-диспетчерская служба, менты, братва на своих "девятках" как волки кружат. И никаких прав, понимаешь? Ни-ка-ких! На прошлой неделе коллегу моего из "Бонуса" прямо в офисе взорвали. Так можно бизнес вести? Брошу все, к чертовой матери брошу! А как жить? Семью кормить надо? Надо. Вот и рискуешь шкуркой, а ведь были славные времена, когда я на заводе работал. Тогда душа ни о чем не болела; одно хреново - платили мало…
Крикунов слушал его вполуха, ему собственные проблемы покоя не давали. Впрочем, к беспокойству, рожденному неожиданными угрозами, примешивалось невольное любопытство. Хотелось бы Льву знать, какой муравейник он неожиданно разворошил. Ведь и вопросов щекотливых не задавал, никаких подноготных не выпытывал, а тут как обухом по голове - угрозы посыпались, и нешуточные. Крикунов многое повидал, и угрожали ему не раз, поэтому он смело мог сказать, что ленивый мужик в сквере не шутил - здесь за излишнее любопытство и голову оторвать могли. И жаловаться некому. В органы не пойдешь, ведь ничего определенного, а там люди сидят занятые, они конкретику любят, а по поводу туманных угроз они и палец о палец не ударят. Да и неизвестно, кто же ему угрожает, может, представители этих самых органов угрозы и передают.
Выпитая водка настроения не улучшила, напротив - стало еще мерзостнее.
Вот говорили в свое время - цензура, цензура. А собственно, в чем суть-то была? В основном сами себе цензорами и были. Журналист писал с упреждением, знал, что его редактору не понравится, и этого не писал. Редактор, в свою очередь, был битым волком, он знал, что именно начальству не понравится, это и вымарывал безжалостной рукой. Поэтому разным там цензорам почти ничего и не оставалось - махнуть пару раз для приличия карандашом, чтобы значимость и необходимость свою подчеркнуть. И опасности никакой не было. Ну, могли от профессии отлучить на некоторое время, самых неисправимых на пару лет в лагерь отправить, чтобы поняли и осознали все сложности пути построения социализма в отдельно взятой стране. Но ведь голову никто не откручивал, кирпичамй по затылку, как Юдину в Калмыкии, не били, никто никого не взрывал в родном кабинете, как Дмитрия Холодова. Цензура никуда не девалась, она стала агрессивной, идеологическая зависимость обернулась материальной, тот, кто этого не понимал, просто переставал получать деньги, а особо непонятливых вразумляли иным способом - ну хотя бы кирпичом по затылку в темном подъезде. "А ведь мы живем по одним правилам, - неожиданно понял Крикунов. - Только он в бизнесе, а я в журналистике. Свобода - понятие относительное, и за меня, и за него решают другие люди, стоящие на вершинах официальной и теневой власти". А то, что не решают они, решают такие же люди, только обладающие повышенной наглостью и взявшиеся решать, что именно надо народу.
К чёрту! В конце концов, он никому ничего не должен. И зарабатывает он в самый раз, чтобы оплатить эту поездку из собственного кармана. У каждого случаются творческие неудачи. Вот как раз такая неудача у Крикунова и случилась. А от неудач, как известно, никто в жизни не застрахован. Надо было только прикинуть, что он будет говорить редактору, когда вернется с пустыми руками, но времени для обдумывания у него было предостаточно.
- Гулять, Коля, так гулять, - сказал журналист, наполняя рюмки в очередной раз. - На Руси все определяет питие, как говорится, тот не знает правды жизни, кто ни разу не был пьян.
И они выпили еще, а потом еще, а под горячее у них вообще задушевный разговор начался, когда каждый собеседника великолепно понимает, но спроси наутро, о чем, собственно, разговор шел, никогда не вспомнит.
А когда они в двенадцатом часу вернулись в номер и включили свет, вещи их были беспорядочно разбросаны по комнате.
- Ё… - пробормотал Буряков и, встав на четвереньки, сунулся в полупустую сумку. - Ну, суки, ну, суки…
Он выпрямился, держа в руках полиэтиленовый пакет с деньгами, отрезвевшее лицо его излучало полное удовлетворение.
- Цело все, - сказал предприниматель. - Не нашли, что ли? Они у меня под вторым дном лежали.
Но Крикунов уже смутно подозревал, что лезли не за деньгами, хотя никаких иных ценностей в номере, пожалуй, не было. Сев на кровати, он неторопливо принялся собирать вещи в сумку. Все оказалось на месте, и, только закончив, Лев понял, что пропал блокнот, в котором он накануне в детском доме делал записи. Насколько он. помнил, никаких особенных секретов в этих записях не было. Ну данные педагогов и воспитателей, короткие заметочки на память - словом, ничего такого, из-за чего следовало ночью, рискуя свободой, забираться в номер и воровать блокнот.
И тут его охватила пьяная злость. Захотелось вдруг доказать неизвестным противникам, что они ничего не выиграли, украв блокнот, и не запугали его через приблатненного мужичка в сквере. Плевать он на них хотел! Завтра обязательно вновь появится в интернате. Нет, лезть он никуда не будет, а вот независимость свою этим идиотам обязательно продемонстрирует.
Случившееся вновь выбило его из установившегося было душевного равновесия. Саратовский предприниматель уже давно спал, слабо похрапывая и постанывая во сне, а Лев все еще лежал, глядя, как по потолку бродят тени от фар проезжающих мимо гостиницы машин. Нет, память у него была хорошая, он быстро вспомнил все записи, которые сделал в детдоме, но ни одна не стоила того, чтобы лезть за блокнотом в номер гостиницы. Не прикоснулся журналист Бойцов даже косвенно к возможным детдомовским секретам.
С какой стороны ни посмотреть, ситуация выглядела на редкость идиотской.
Глава седьмая
Утром, когда журналист проснулся, соседа по номеру уже не было. И сумка его исчезла. Тут уж понимать все надо было как хочешь. То ли предприниматель сделал все свои дела и теперь катил по просторам родины на "КамАЗе", груженном товарами народного потребления, то ли гостиница, где ворье запросто лазит по номерам, ему пришлась не но душе и он решил поискать местечко поспокойнее. А может, задание свое выполнил, журналиста еще раз попугал. Лев и такую возможность не упускал, все ведь могло случиться. Правда, из ресторана сосед по номеру не отлучался и сам, похоже, нешуточно испугался, увидев погром в номере, полез сразу бабки свои проверять, но ведь каких артистов только не бывает! Верить никому было нельзя. Крикунов и не верил.
Ночная решимость не отступиться от намеченного плана бесследно испарилась вместе с выпитой накануне водкой. Все это настроения прибавить никак не могло. Чем больше Лев размышлял над происходящим, тем нелепее казалось ему произошедшее с ним накануне. Словно кто-то играл с ним в детскую игру со страшной тайной, которую положено было соблюдать всеми силами, если потребуется - с угрозами и даже некоторым насилием. Он не сомневался, что, будь это все всерьез, с ним бы уже поговорили, ему бы доходчиво объяснили, что и почем, может быть, как это обычно бывает, пряником поманили, прежде чем лупить по хребту кнутом.
Поэтому в детдом он все-таки пошел. Боялся, конечно, в глубине души, покажите мне такого, кто после всего случившегося хладнокровен и спокоен был бы, как змея, что на солнышке греется. Но все было на редкость обыденно, никто на него грузовиком наехать не пытался, преподаватели и воспитатели были ровны в обращении и приветливы, сколько Крикунов ни приглядывался, ничего наигранного Лев в их поведении не заметил.
- Как спалось? - поинтересовался Геннадий Андреевич. Крикунову показалось, что он едва заметно улыбается. И это неожиданно разозлило журналиста.
- Плохо, Геннадий Андреевич, - сказал он. - Плохо. Вчера пошли с соседом поужинать, так кто-то в наш номер забрался. Странный, однако, вор - денег не тронул, а блокнот с моими записями упер. Там ведь ничего важного не было, так, каракули одни. Но ведь дверь открыл, хотя ключ мы не сдавали. Какой уж тут сон.
Геннадий Андреевич слегка нахмурился.
- Глупости, - проворчал он. - У нас тут тайн нет, да и в ваших записях, я полагаю, ничего секретного не было, верно?
- А вчера в сквере ко мне один тип подошел, - неожиданно для самого себя сказал Лев. - Сказал, что его уважаемые люди послали. Мол, хватит по интернату лазить да вынюхивать, пора домой возвращаться. Очень настоятельно советовал разумную осторожность проявить.
- Глупости, - сказал Геннадий Андреевич.. - У нас туг не секта, не секретное общество, обыкновенный детдом. Может, пошутил кто?
- Да не похоже это было на шутку, - возразил журналист. - Такое впечатление, что мой приезд кому-то очень не понравился.
Если Геннадий Андреевич и имел к произошедшим накануне событиям какое-то отношение, то внешне это ничем не проявилось. Здоровяк стоял перед Крикуновым, покачиваясь и скрестив руки на груди. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. У Геннадия Андреевича был безмятежно спокойный взгляд. Журналист не выдержал первым и отвел глаза в сторону.
- Действительно, - сказал Геннадий Андреевич. - Такое впечатление, что над вами кто-то сыграл злую шутку. Детский дом здесь ни при чем. И все-таки я попробую разобраться. Вы долго у нас пробудете?
- Думаю, что нет, - сказал журналист. - Все, что вчера произошло, настроения писать не прибавляет. Проводите меня в учительскую, надо же записать фамилии педагогов. На память я их не запомнил, боюсь переврать в статье.
- Разумеется, - согласился Геннадий Андреевич. - А я пока пойду с учащимися поговорю.