Дэк нахмурился:
- И хотел бы я быть уверенным, что достойный наш противник преследовал не вас, а меня.
- Почему?
- Значит, они просто пытались выяснить, что я замышляю. Тогда всё - о'кей, счёт ничейный, полная ясность. А вот если выслеживали вас, выходит, они знают, что мне нужен актёр, способный сыграть эту роль.
- Но откуда им было знать? Или вы сами рассказали?
- Лоренцо, дело слишком серьёзное. Гораздо серьёзней, чем вы думаете. Я сам всех подробностей не представляю, и потом - чем меньше вы об этом будете знать, тем вам же спокойней. Одно скажу: подробные характеристики некоего лица были скормлены большому компьютеру "Бюро Переписи Населения" в Гааге, чтобы машина сравнила их с характеристиками профессиональных актёров - всех, какие есть. Всеми средствами это старались держать в секрете, но кто-нибудь мог всё же догадаться и разболтать. Дело в том, что актёр должен быть во всём похож на оригинал - отбор проводился строгий. И воплощение требуется - идеальное.
- Ого! И машина именно меня назвала?
- Да. И ещё одного.
Вечно язык мой суётся, куда не просят! Но я не смог удержаться, будто жизнь моя от этого зависела. Хотя - так примерно и было: кто же, интересно, мог сыграть не хуже меня?
- Ещё одного? Кого это?
Дэк смерил меня взглядом. Он заметно колебался.
- Один парень, как его… ээ… Орсон Троубридж! Может, слыхали?
- Это пугало?!
От ярости даже тошнота на минуту прошла.
- Да? А я слыхал - он прекрасный актёр…
Я был просто вне себя от мысли, что кто-либо может считать этого нелепого Троубриджа способным сыграть роль, которая под силу только мне:
- Эта… помесь ветряка с Демосфеном?
Я остановился: гораздо приличнее просто не обращать внимания на подобных "коллег". Но этот щёголь ещё и страдал острейшей формой нарциссизма: если даже по ходу пьесы требовалось поцеловать даме руку, Троубридж обязательно обманывал публику и целовал собственный большой палец. Эгоист, позёр, фальшивый насквозь человечишко - разве такому вжиться в роль?!
Вдобавок, по какой-то необъяснимой прихоти Фортуны, его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались - а настоящие мастера голодают…
- Дэк! Да как вы подумать могли, что он подойдёт?!
- М-мм… Не то, чтоб он подходил, - он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, вы оказались "на воле". Получив ваше согласие, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.
- И правильно!
- Но знаете, Лоренцо, должен вам сказать: пока вы обуздывали свою требуху после торможения, я связался с "Рискуй" и дал команду продолжать переговоры с Троубриджем.
- Что?!
- Так вы ж сами просились. У нас как - раз уж дальнобойщик подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдёт на попятный, когда корабль уже загружен! Вы сказали, берёте эту работу - без всяких там "но" и "если". Вы берётесь. И уже через несколько минут празднуете труса при первом шорохе. Потом - с космодрома сбежать хотели. И вот только что истерику закатили - хочу на Зе-е-млю! Знаете, может, вы и лучший актёр, чем Троубридж, - я не разбираюсь. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в случае чего. И сдаётся мне, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся - заплатим вам и отправим назад. Ясно?
Более чем. Дэк вслух не говорил, но явно имел в виду, что я не тот партнёр, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная, на что, - но я ведь согласился! Безоговорочно… А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.
Что бы ни случилось, играй до конца! - вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы её и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой папаша соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да ещё выходил на поклоны, прежде чем его отправили в больницу. Сейчас я словно видел лицо отца - лицо истинного актёра, с презрением взирающего на горе-фигляра, готового без зазрения совести отпустить публику неудовлетворённой…
- Дэк, - неуклюже промямлил я, - извините, бога ради. Я был неправ.
Он пристально оглядел меня:
- Так вы будете играть?
- Да.
Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил об одной вещи, делавшей эту работу для меня вовсе безнадёжной, вроде роли Белоснежки в "Семи гномах".
- Всё - о'кей, я буду играть. Но…
- Что "но"? - презрительно спросил Дэк. - Опять ваша проклятая натура.
- Нет, нет! Но - вы говорили, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?
- Ну конечно, а то среди кого?
- А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но может получиться… понимаете?
- Э, если дело только в этом - плюньте и забудьте!
- Как "забудьте"? Я…
- Говорят вам - плюньте! Нам всё известно - вы в таких вещах сущий чайник, Лоренцо. Эта боязнь марсиан - всё равно, что детские страхи перед пауками и змеями, но - неважно. Мы всё учли. Так что - не беспокойтесь понапрасну.
- Ну, раз вы… Тогда всё в порядке.
Не то, чтобы он меня успокоил - слово "чайник" уж больно задело. Для меня чайниками всегда оставалась публика - в общем, этой темы я больше не поднимал. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и сказал:
- Одуванчик - Перекати-полю. План "Клякса" отменяется. Продолжаем по плану "Марди Гра".
- Дэк?.. - начал я, когда он отложил микрофон.
- После, - отмахнулся он. - Идём на стыковку. Может, тряхнёт малость - нет времени рассусоливать. Сидите тихо и не суйтесь под руку.
И нас-таки тряхнуло. Когда мы оказались на планетолёте, я даже обрадовался возобновлению невесомости - постоянная, но лёгкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космачей с "Одолей" уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался - чего возьмёшь с такого безнадёжного крота вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:
- А где этот?
- Да вот! - отвечал Дэк.
- Этот самый? - вопрошавший будто глазам не верил.
- Он, он, - подтвердил Дэк, - только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в соковыжималку.
Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две "соковыжималки" - гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно, - на дальнерейсовиках ими пользуются при высоких ускорениях. Живьём таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе - "Нашествие на Землю", кажется, - среди декораций было нечто похожее.
На переборке была наляпанная по трафарету надпись: "Внимание! находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше трёх g запрещено! По приказу…" Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем её удалось дочитать. Меня уложили в соковыжималку. Дэк и его напарник торопливо пристёгивали ремни, когда завыла сирена, и из динамиков раздалось:
- Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!
Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:
- Проектор и записи - готовы?
- Здесь, здесь!
- А лекарство?
Дэк, паря надо мной, сказал:
- Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Малость нульграва, остальное - стимулятор; это чтоб оставался на ногах и зубрил роль. Поначалу возможен лёгкий зуд - в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.
- Дэк, подожди! Я…
- Некогда, некогда! Нужно ещё раскочегарить как следует эту груду металлолома.
Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:
- Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!
Я попытался осмотреться окрест, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы - тоже; нестерпимо зачесалась спина - но дотянуться до неё мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:
- Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от пинакля - пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!
Голос его пропал. На этот раз вместо сирены пошли первые аккорды Ad Astra, сочинение Аркезиана, Опус 61 до мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского Симфонического - у них там нотки "ужаса" на четырнадцатом такте несколько режут ухо.
Но на меня, оглушённого и раздавленного, музыка никак не подействовала - нельзя же намочить реку!..