- Не сейчас и не здесь! И ты никакого права не имеешь подставлять всех из-за него! Ты ещё не знаешь, что он за птица.
- Ну, это - допустимый риск.
Бродбент повернулся ко мне. Дюбуа сцапал его за плечо и развернул обратно:
- К чертям твой допустимый риск! Дэк, мы с тобой давно работаем в паре, но если сейчас ты раскроешь пасть… Кто-то из нас уж точно больше её никогда не раскроет!
Казалось, Бродбент удивлён. Глядя на Дюбуа сверху вниз, он невесело усмехнулся:
- Джок, старина, ты уже настолько подрос?
Дюбуа свирепо уставился на него. Уступать он не хотел. Бродбент был выше его на голову и кило на двадцать тяжелей. Я поймал себя на том, что Дюбуа мне, пожалуй, симпатичен. Меня всегда трогала дерзкая отвага котёнка, бойцовский дух бентамского петушка, или отчаянная решимость "маленького человека", восклицающего: умираю, но не сдаюсь! И так как Бродбент, похоже, не собирался его убивать, я решил, что Джоком сейчас подотрут пол.
Вмешиваться я однако не собирался. Всякий волен быть битым, когда и как пожелает.
Напряжение, между тем, нарастало. Вдруг Бродбент расхохотался и хлопнул Дюбуа по плечу:
- Молоток!
Затем повернулся ко мне и спокойно сказал:
- Извините, мы вас оставим ненадолго. Нам бы тут… кое о чём переговорить.
Номер, как и все подобные номера, был оборудован "тихим уголком" с видео и "автографом". Бродбент взял Дюбуа под локоть и отвёл туда. Между ними сразу же завязалась оживлённая беседа.
В дешёвых гостиницах такие "уголки" не всегда полностью глушат звук. Однако "Эйзенхауэр" - отель-люкс, и оборудование, конечно, имел соответствующее. Я мог видеть, как шевелятся их губы, но при этом не слышал ни звука.
Впрочем, губ мне было достаточно. Лицо Бродбента находилось прямо передо мной, а Дюбуа отражался в стенном зеркале напротив. Когда-то я был неплохим "чтецом мыслей", и не раз с благодарностью вспоминал отца, лупившего меня до тех пор, пока я не освоил безмолвный язык губ. "Читая" мысли, я требовал, чтобы зал был ярко освещён, и пользовался… Ну, это неважно. В общем, по губам я читать умел.
Дюбуа говорил:
- Дэк, ты безмозглый, преступный, неисправимый и совершенно невозможный лопух! Ты, может, желаешь со мной на пару загреметь на Титан - считать булыжники? Да это самодовольное ничтожество тут же в штаны наложит!
Я чуть не проморгал ответ Бродбента. Ничтожество, это ж надо! Самодовольное! Не считая естественного сознания своей гениальности, всегда считал себя человеком, в общем-то, скромным…
Бродбент: "…неважно, что карты с подвохом, когда заведение в городе одно. Джок, выбирать нам не из чего!"
Дюбуа: "Ну так привези сюда дока Скорциа, пусть применит гипноз, веселящего вколет… Но не вздумай ему открываться, пока он не созрел, и пока мы на Земле!"
Бродбент: "Но Скорциа сам говорил, что на один гипноз да химию надежды никакой. Нужно, чтоб он сотрудничал с нами, понимаешь, со-трудничал! Сознательно!"
Дюбуа фыркнул:
- Какой там "сознательно" - ты посмотри на него! Видал когда-нибудь петуха, вышагивающего по двору?! Да, с виду он вылитый шеф, черепушка такой же формы… А остальное? Нервишки не выдержат, сорвётся и всё испортит! Ни за что такому не сыграть, как надо, - ему до актёра, как окороку до свиньи!
Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он "пустил петуха", он не был бы оскорблён сильнее. Но в мою пользу безмолвно свидетельствовали Барбедж и Бут, и я спокойно продолжал полировать ногти. Однако про себя решил, что в один прекрасный день заставлю приятеля-Дюбуа сперва смеяться, а затем - плакать, и всё это - в течение двадцати секунд. Я подождал ещё немного, поднялся и направился в "тихий уголок". Они моментально заткнулись. Тогда я негромко сказал:
- Бросьте, господа. Я передумал.
Дюбуа несколько расслабился:
- Так вы отказываетесь?
- Я имею в виду, вы меня ангажировали. И можете ничего не объяснять. Помнится, дружище Бродбент уверял, что работа не побеспокоит мою совесть. Я ему верю. Насколько я понял, нужен актёр. А со всем остальным - пожалуйте к моему агенту. Я согласен.
Дюбуа разозлился, но промолчал. Я думал, Бродбент будет доволен и перестанет нервничать, но он обеспокоился пуще прежнего.
- Ладно, - согласился он, - продолжим. Лоренцо, не могу сказать, на какой срок вы понадобитесь. Но не больше нескольких дней. И то - играть придётся раз или два - по часу, примерно.
- Это не так уж важно. Главное, чтоб я успел как следует войти в роль… Так сказать, перевоплотился. Но всё же - сколько дней я буду занят? Нужно ведь предупредить моего агента…
- Э, нет. И речи быть не может.
- Но - сколько? Неделя?
- Меньше. Иначе - мы идём ко дну.
- А?
- Ничего, не обращайте внимания. Сто империалов в день вас устроят?
Я немного помялся, но вспомнил, как легко он выложил сотню за небольшое интервью со мной, и решил, что самое время побыть бескорыстным. Я махнул рукой:
- Это - потом. Надеюсь, не заплатите меньше, чем заработаю.
- Отлично.
Бродбент в нетерпении повернулся к Дюбуа:
- Джок, свяжись с ребятами. Потом позвони Лэнгстону, скажи: начинаем по плану "Марди Гра". Пусть сверяется с нами. Лоренцо…
Он кивнул мне и мы прошли в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:
- Можете вы с этими игрушками что-нибудь сделать?
Игрушки и есть - из тех непрофессиональных, но с претензией составленных наборов, какие приобретают недоросли, жаждущие славы великих артистов. Я оглядел его с лёгким презрением.
- Я так понимаю, сэр, вы хотите начать прямо сейчас? И безо всякой подготовки?
- А? Нет, нет! Я хочу, чтобы вы… изменили лицо. Чтобы никто не узнал вас, когда мы отсюда выйдем. Это, наверное, не сложно?
Я холодно ответил, что быть узнаваемым - тяжкое бремя любой знаменитости. И даже не стал добавлять, что Великого Лоренцо во всяком публичном месте узнают толпы народу.
- О'кей. Тогда сделайтесь кем-нибудь другим.
Он круто повернулся и вышел. Я, покачав головой, осмотрел игрушки, которые, как полагал Дэк, были моим "производственным оборудованием". Жирный грим - в самый раз для клоуна, вонючий резиновый клей, фальшивые волосы, с мясом выдранные из ковра в гостиной тётушки Мэгги… Силикоплоти вообще ни унции, не говоря уж об электрощётках и прочих удобных новинках нашего ремесла. Но если ты, действительно, мастер, то способен творить чудеса, обходясь лишь горелой спичкой или тем, что найдётся на любой кухне. Плюс собственный гений, разумеется. Я поправил свет и углубился в творческий поиск.
Есть разные способы делать знакомое лицо незнакомым. Простейший - отвлечь внимание. Засуньте человека в униформу, и его лица никто не заметит. Ну-ка, припомните лицо последнего встреченного вами полисмена! А смогли бы вы узнать его в штатском? То-то. Можно также привлечь внимание к отдельной детали лица. Приклейте кому угодно громадный нос, украшенный к тому же малиново-красным прыщом. Какой-нибудь невежа в восторге уставится на этот нос, а человек воспитанный - отвернётся. И никто не запомнит ничего, кроме носа.
Но этот примитив я отложил до другого раза, рассудив, что мой наниматель не хотел быть замеченным вовсе. Это уже потрудней: обращать на себя внимание куда легче. Требовалось самое распростецкое, незапоминающееся лицо, вроде истинного лица бессмертного Алека Гиннеса. Мне же с физиономией не повезло: слишком уж она аристократически-утончённа, слишком красива - худшее из неудобств для характерного актёра. Как говаривал отец: Ларри, ты чертовски "слишком привлекателен". Если вместо того, чтобы учиться ремеслу, будешь валять дурака, то пробегаешь лет пятнадцать в мальчиках, воображая, что ты - актёр, а остаток жизни проторчишь в фойе, торгуя леденцами. "Дурак" и "красавчик" - два самых оскорбительных амплуа в шоу-бизнесе, и оба тебе под стать. Возьмись за ум, Ларри!