- Да что я, живого человека от покойника не отличу? - огрызнулся Буян.
Джонс и Уэбстер скончались ночью. Буяна Уоррен отыскал поутру - тот скорчился возле холодной как лед плиты, а рядом валялось пустое ведро от самогона. Поначалу Уоррен думал, что кок просто пьян до бесчувствия, но потом разглядел симптомы болезни. Ухватив его под мышки, Уоррен дотащил Буяна до койки, с трудом взгромоздил на нее и отправился за капелланом.
Тот на кладбище работал лопатой, и руки его покраснели от стертых до крови мозолей.
- Тут неглубоко,- проговорил священник,- но тела скроет. Я сделал для них все, что мог.
- Буян слег,- сообщил Уоррен.
Слегка запыхавшийся от работы капеллан оперся на лопату.
- Странно все-таки. Странно даже подумать, что он мог заболеть- такой большой, такой громогласный… Он казался оплотом силы.
Уоррен взялся за черенок лопаты.
- Я закончу, если вы пока приготовите их. Я как-то не могу… Просто руки опускаются.
Капеллан вручил ему лопату и промолвил:
- И все же любопытное дело с этим юным Фолкнером.
- Вчера вы сказали, что ему чуть получше. Вам это не померещилось?
Капеллан покачал головой:
- Я заглядывал к нему - температура упала, он пришел в себя.
И они уставились друг на друга, стараясь скрыть проблеск надежды, вдруг засветившийся у обоих в глазах.
- Так по-вашему…
- Ничего подобного,- возразил Барнс.
Но состояние Фолкнера с каждым днем улучшалось, и через три дня он уже смог самостоятельно сесть, а через шесть - стоял бок о бок с двумя другими у свежей могилы, где только что схоронили Буяна.
Теперь их осталось трое - трое из двадцати шести.
Капеллан закрыл молитвенник и спрятал его в карман. Уоррен взялся за лопату, а двое других молча смотрели, как он неторопливо, методично и старательно закапывает могилу: торопиться уже некуда. Наконец он бросил на холмик последнюю горсть земли и аккуратными хлопками лопаты выровнял его.
А затем, все так же молча, трое живых рука об руку зашагали вниз по склону, к белым шатрам палаток.
Они хранили молчание, будто вдруг осознали священный смысл тишины, повисшей над равниной, над лагерем и над этими тремя - из двадцати шести - уцелевшими.
- Да нет во мне ничего особенного,- огрызнулся Фолкнер,- Я ничем не отличаюсь от остальных.
- А должно быть,- настаивал Уоррен.- Вы же побороли вирус. Он поразил вас, но вы вышли из этой переделки живым. Должно же быть этому какое-то объяснение!
- Но вы-то двое даже не заразились! - возразил Фолкнер - Этому тоже должно быть какое-то объяснение.
- А вот это еще неизвестно,- негромко заметил капеллан.
- Мы все перебрали,- Уоррен сердито зашелестел страницами заметок.- Вытащили на свет все, что вы сумели припомнить,- разве что вы утаили нечто такое, что нам следовало бы знать.
- Да зачем же мне что-то утаивать?
- Вот ваша детская медицинская карточка,- продолжал Уоррен.- Все как обычно: корь, небольшой коклюш, простуды… боязнь темноты. Питание обыкновенное, нормальное отношение к учебе и общественным обязанностям. Все как и у любого другого - и все-таки где-то там таится разгадка. В том, что вы делали…
- Или даже в том, что он думал,- подсказал Барнс.
- А? - не понял Уоррен.
- Те, кто мог бы нас просветить, находятся где-то на склонах этих пригорков,- растолковал Барнс,- Мы с вами, Уоррен, блуждаем на ощупь во тьме неведения. Медик, психолог - пусть даже экзобиолог или социолог - могли бы выудить отсюда нечто путное. Но все они мертвы. А мы с вами пытаемся проделать то, чему вовсе не обучены. Быть может, ответ у нас под самым носом, а мы его не видим.
- Да знаю я, знаю! Просто мы стараемся сделать все, что в наших силах.
- Я сказал вам все, что мог, - вмешался Фолкнер. Голос его звучал напряженно.- Все, что знаю. Я сказал вам такое, в чем при иных обстоятельствах нипочем бы не признался.
- Мы знаем, дружок,- ласково откликнулся Барнс,- Мы не сомневаемся в вашей искренности.
- Где-то,- стоял на своем Уоррен,- где-то в жизни Бенджамина Фолкнера кроется разгадка - разгадка, которая нужна всему человечеству. Что-то осталось незамеченным. Вы что-то упустили из памяти и не сообщили нам. А скорее всего, сказали, но мы не обратили внимания, не распознали ответ.
- Или,- подхватил Барнс,- это мог бы определить лишь специалист. Может, это лишь странное своеобразие его организма или мышления. Какая-нибудь крохотная мутация, о которой никто и не подозревает. Или даже… Уоррен, помните, мы говорили о чуде?
- Меня от этого уже мутит,- подал голос Фолкнер,- Вы целых три дня гоняете меня взад-вперед, прощупываете со всех сторон, задаете множество вопросов, разобрали по косточкам каждую мою мысль…
- Давайте-ка еще раз пройдем последний отрезок,- устало выговорил Уоррен,- Когда вы заблудились.
- Да мы проходили это уже сто раз!
- Ну еще разок. Всего лишь раз. Итак, вы стояли на тропе и тут услышали приближающиеся шаги.
- Да не шаги,- заметил Фолкнер,- Поначалу я не понял, что это шаги. Просто звуки.
- И они вас напугали?
- Напугали.
- Чем?
- Ну-у, темно, да еще заблудился и…
- Вы думали о туземцах?
- Ну да, время от времени.
- А может, чаще?
- Чаще,- согласился Фолкнер.- Наверное, все время думал. Пожалуй, с тех самых пор, как понял, что заблудился. В глубине души я постоянно о них помнил.
- Но в конце концов поняли, что это шаги?
- Нет. Не понял, пока не увидел туземца.
- Только одного?
- Только одного. Старика. Мех у него был совсем седой, а лицо пересекал шрам. В темноте шрам выглядел рваной белой полоской.
- Вы уверены насчет шрама?
- Да.
- И насчет возраста?
- Он выглядел старым. Весь седой, с головы до ног. Шел медленно, прихрамывая.
- И вы не испугались?
- Ну конечно испугался, но не так сильно, как ожидал.
- И убили бы его, если б могли?
- Нет. Убивать его я бы не стал.
- Даже ради спасения собственной жизни?
- Да, разумеется. Но я не думал об этом. Просто… ну, я просто не хотел с ним путаться, вот и все.
- Вы хорошо его разглядели?
- Хорошо, да. До него было не дальше, чем сейчас до вас.
- А вы бы узнали его, если б встретились снова?
- Я узнал его…- Смутившись, Фолкнер умолк на полуслове,- Минуточку… Погодите минуточку.
Он потер лоб ладонью, и вдруг глаза его расширились.
- Я видел его еще раз! Я узнал его. Тот самый.
- Почему же вы не…- вспылил Уоррен.
Но тут вмешался Барнс, подсказавший Фолкнеру:
- Итак, вы снова его видели. Когда?
- В палатке, когда лежал больной. Открыл глаза, а он прямо передо мной.
- Просто стоял на месте?
- Ну да, стоял и глазел на меня, будто хотел проглотить взглядом своих огромных желтых глазищ. А потом он… потом…
Двое других терпеливо ждали, пока он вспомнит.
- Я был болен,- продолжал Фолкнер.- Наверное, без памяти. То есть не в себе. Не уверен, но мне показалось, что старик протянул руки - скорее, даже лапы - он протянул лапы и коснулся моей головы с двух сторон, по бокам.
- Коснулся? По-настоящему, физически коснулся вас?
- Легонько. Очень ласково и только на мгновение. А потом я уснул.
- Мы опережаем события,- с беспокойством сказал Уоррен.- Вернемся к тропе. Вы увидели туземца…
- Да мы уже разбирали это,- с горечью проронил Фолкнер.
- Давайте попытаемся еще раз,- попросил Уоррен.- Вы говорите, что туземец прошел совсем близко от вас. То есть вы говорите, что он уступил вам дорогу и обошел кругом…
- Нет,- возразил Фолкнер,- вовсе я этого не говорил. Это я уступил ему дорогу.
В инструкции сказано, что достоинство нельзя ронять ни при каких обстоятельствах. Достоинство и престиж человечества превыше всего. Конечно, идет речь и о доброте, и о готовности помочь, и даже о братстве - но во главу угла всегда ставится чувство собственного достоинства.
И слишком часто оно подменяется самодовольным чванством.
Чувство собственного достоинства не позволит нам сойти с тропы, чтобы уступить дорогу - пусть уступают дорогу и идут стороной другие существа. А как следствие человеческое достоинство автоматически низводит всех остальных в позицию низших существ.
- Мистер Барнс,- заявил Уоррен,- дело в наложении рук.
Лежавший на койке человек перекатил голову по подушке, обратив к Уоррену бледное лицо, и посмотрел так, будто удивился его присутствию. Тонкие бескровные губы зашевелились, медленно и едва слышно выговаривая слова.
- Да, Уоррен, причина в возложении рук. Эти создания, подобно Иисусу, наделены неким неведомым человеку даром исцеления.
- Но это дар судьбы.
- Нет, Уоррен,- возразил капеллан,- не обязательно. Все может обстоять совершенно иначе: быть может, это вполне человеческий дар, приходящий с достижением интеллектуального или духовного совершенства.
- Не понимаю,- ссутулившись, признался Уоррен.- Просто не верится. Не могут эти лупоглазые твари…
Подняв глаза, он взглянул на капеллана. Лицо священника вспыхнуло нездоровым румянцем от внезапного приступа жара, дыхание его стало поверхностным и прерывистым, веки смежились. С виду он уже ничем не отличался от покойника.
В том отчете психолога третьей экспедиции говорится о чувстве собственного достоинства, строгом кодексе чести и довольно примитивном этикете. Разумеется, отчет соответствует истине.