- Ты?.. - Айша глянула на верею. Сороки на ней уже не было. Голое навершие темнело на фоне неба некрасивым колом.
Она собралась очень тихо. Да и что там было собирать? Затолкала в суму тряпку, которую под себя на лавку подкладывала, натянула быстренько чуни - вот и все сборы. Перед уходом оглянулась на спящих. Гуннар вольготно развалился на лавке, выпростал из-под одеяла босые розовые пятки. Его мать и отец дружно сопели, повернувшись лицом к стене. Гунна лежала сзади, обхватив мужа рукой, словно удерживая, и уткнувшись носом в его спину. Распущенные на ночь русые волосы Гунны свешивались с лавки, касались пола.
В Затони спать с распущенными волосами было нельзя - дед запрещал. Говорил: "Распущенные волосья - для любой пустодомки забава. Явится ночью, примется плести да чесать, заиграется - можно не только без волос, без головы остаться". Но в Затони пустодомок было много, одну-другую Айша сама видела, а тут в городище, в шуме да вони, пожалуй, ни одна не прижилась бы. Но на всякий случай притка осторожно убрала волосы Гунны с пола, уложила подле затылка крученым клубком. На прощание поклонилась спящим в пояс.
Двор встретил ее прежним молчанием. Сороки нигде не было, старый пес даже не поднял головы, луна равнодушно взирала с небес на дорогу. У городских ворот стража затеяла какую-то игру - мужские голоса громко спорили - кто у кого выиграл. Шаловливые домовики подхватили отголоски спора, понесли по дворам тихим эхом. Один запрыгнул на верею возле Айши, радостно стукнул по дереву, будто приглашая притку поиграть.
- Некогда мне, - сообщила ему Айша. Домовик обиделся, дунул на ее щеку влажным утренним ветерком, соскочил с городьбы, спрятался на дворе.
- Ее с Гуннаром, сынком Рейнара, видели, здесь это, вот… - неожиданно близко и отчетливо сказал кто-то, прямо за городьбой.
Притка затаила дыхание. Теперь стали слышны и тихие шаркающие шаги нескольких людей. Шли к ней. Вернее, за ней.
В поисках укрытия Айшин взгляд заметался по двору, остановился на амбарной двери. Боясь не успеть, притка метнулась к амбару. По пути споткнулась, упала, больно рассадив колено. Из сумы вывалились нехитрые пожитки. Всхлипывая от боли, Айша сгребла их в подол юбки, схватила суму, ковыляя подбежала к амбарным дверям. Двери никак не хотели поддаваться - несколько раз пальцы Айши срывались с дверной оковки. Сума в другой руке мешала - била притку по больной ноге. Отчаявшись, Айша сунула плечо в черную междверную щель, навалилась всем телом, стараясь протиснуться меж створок. Двери тяжело скрипнули, впустили притку внутрь.
Пора сева да урожая еще не подошла - в овине было пустынно и холодно. Две лошадки под навесом фыркали, шлепали по бокам длинными хвостами. Пришелицу не удостоили даже взглядом - за время службы в Альдоге они уже привыкли к частому появлению незнакомых людей. Справа от лошадей стояла груженая телега, по самые перила заваленная каким-то тряпьем.
Переведя дух, Айша присела, вывалила из подола свои вещи - сухую рыбину в маленькой тряпице, пару онучей, гребень, украденный в рыбацком селище… Принялась складывать все в суму, при этом старательно вслушиваясь в долетающий со двора шум. Особенно осторожно опустила на дно сумы тщательно завязанный узелок со снятой с Кульи золотой гривной.
Шум на дворе нарастал. Голосов было не разобрать, однако Айша узнала сонный, писклявый рев Гуннара. Подкралась к дверной щели, приложилась глазом.
Милену она признала сразу - красавица стояла у влаза в большую избу, боком к амбару, сложив руки на животе и равнодушно разглядывая плачущего Гуннара. За спиной Гуннара застыла его мать, рядом с ней Рейнар. Оба еще не прибранные, помятые со сна. Гунна кутала плечи в мягкий шерстяной плед, ее муж подтягивал не завязанные толком порты. Гуннар ревел во все горло, лишь изредка прерывался, чтоб почесать коленку, торчащую из-под длинной рубашки. Вокруг семейства уже собрались дворовые, слушали, глазели. Тут же переминались два стражника с пристани - один толстый, с обритой башкой, в широких партах и подвязанной на поясе рубахе, другой - потоньше и пониже, в натянутой поверх рубахи меховой безрукавке. Отец Милены - печищенский староста, окруженный своими людьми, безжалостно теребил ревущего глуздыря за плечи, допытывался:
- Куда пошла она? Куда собиралась?
- Н-н-не-е-е-е зн-а-а-а-ю-ю-ю-ю-ю-у-у-у… - щедро брызжа в склоненное лицо старосты слюнями и соплями, ревел Гуннар.
- А как брата ее зовут? Где он? - не унимался староста.
- У-у-у-у… - продолжал Гуннар.
- Да перестань ты орать! - рявкнул староста, врезал ладонью по мальчишескому затылку.
Этого Гунна уже не выдержала. Выступила вперед) оттолкнув старосту бедром, заслонила спешно спрятавшегося за ее юбку сына:
- Ты чего мальца пытаешь, будто ворога? - Волосы под плат она убирала в большой спешке, теперь несколько спутанных прядей выскользнули, упали ей на щеку, закрыли один глаз. - Чего к нему пристал? Сказано тебе - не знает он ничего. Пришла невесть откуда и ушла невесть куда! А что зятя твоего она убила, так еще незнамо.
- Это… Это… как это? - подобной наглости староста не ждал. Да и Рейнар удивленно взирал на нежданно осмелевшую жену.
- Иди в избу, сыночка, - Гунна склонилась к сыну, заботливо отерла рукавом его зареванное лицо, подтолкнула в сторону избы. Гуннар уперся, вцепился в ее юбку. Уходить он вовсе не желал.
Гунна отряхнула рукав, исподлобья глянула на старосту:
- А так. Чего это зятек твой ночью на реку поперся? И с чего вдруг девке, что горшка не переросла, убивать-то его?
- Но украла… рыбаки корзень показали, сказали - она дала… - бормотал опешивший староста.
Гунна гордо выпрямилась, прижала к себе сына. Давая понять, что разговор окончен, развернулась, двинулась к избе. На ходу сообщила:
- Корзень не корзень, а Гуннар тут ни при чем. Хочешь правды искать, так ступай к князю. Нечего честных людей до света будить, словно татей! Тебе, лаготнику, может, делать и нечего, а нам поутру работы невпроворот…
- А верно говорит… - забормотали в толпе. - Права баба. Мы-то тут при чем?
Один из стражей, тот, что был поменьше, согласно кивнул:
- Впрямь, иди-ка ты к князю. Пущай он суд правит.
Толпа понемногу стала разбредаться. Рейнар пошел за женой, стражи, переговариваясь, направились к воротам, несколько человек дружно двинулись за амбар - облегчиться, Милена зевнула, склонила по-птичьи голову к плечу, покосилась на амбарные двери, Айша отпрянула. Постояла немного в амбарной пустоте, потом направилась к телеге с тряпками. Приподняла край большого, свернутого в несколько рядов полотнища. От полотнища пахло рыбой. Не долго думая, Айша влезла в телегу, с головой зарылась в тряпку, свернулась калачиком…
Глава вторая
КНЯЖИЧ
Корабли уже третий день стояли в гавани, готовые к отплытию, а Гостомысл все медлил. Днем бродил мрачной тенью по городищу, изредка выбирался к пристани, оглядывал крепкие борта драккаров и расшив, вздыхал и вновь уходил в темную и душную избу. Не мог, не желал смириться с тем, что последний уцелевший сын уйдет в чужие земли, оставив старого отца без наследника и защитника. Уже двоих сыновей схоронил в словенской земле альдожский князь, и еще одного недавно забрал на чужбину свободный ярл Орм Белоголовый. С Ормом у Гостомысла были давние счеты - варяг то и дело налетал на земли князя. Налетал по-волчьи - быстро, зло, не ведая страха пред расплатой. Три раза Гостомысл бил его, жег корабли, гнал прочь от городища, а в четвертый ворог угадал - явился нежданным. Да мало того, что набежал, когда не ждали, - под самый корень подрубил, забрав княжьих детей - дочь Гюду и юного Остюга. Потому и бродил князь по своим палатам, будто пастель, и сидел ночами сгорбившись на своей лавке, кутался в шкуры и думал, думал, думал… Даже Избор не мог отвлечь отца от мрачных мыслей. Говорил старику о походе, обещал сыскать в чужих землях и выкупить сестру с братом, а ежели не выкупить, так непременно отбить у супостата и вернуть домой. Клялся в том и именем умершей два года назад матери, и славой рода, клал руку на сердце, стоял на колене. Не помогало - отец лишь кивал да задумчиво теребил пальцами бороду. А этой ночью вдруг позвал к себе, стиснул лицо сына в еще крепких шершавых ладонях, вгляделся в глаза:
- Не пущу тебя! Ты - опора мне и надежа. Пусть идут Энунд с Вадимом. А тебя не пущу!
От обиды у Избора даже дыхание перехватило. Вырвался, зло отмахнулся от старика:
- Ты что, спятил? Чужих за братом моим посылаешь?! Хорош же князь буду я после этого!