- Третье, одинаково близко примыкающее и к первому, и ко второму: у них нет стимула к соревнованию, нет стимула, благодаря которому отбирались бы сильнейшие и способнейшие. Они, вследствие своей близкой родственности, все наделены почти одинаковыми качествами… За двадцать лет они не сделали ни одного изобретения в своей технике, ни одного усовершенствования. Гух говорит: как жили наши отцы и деды, так и мы живем. Но я склонен даже подозревать, что они немало перезабыли из знаний своих отцов и дедов. Если бы рядом с ними жила вторая орда, и в этой орде было бы произведено какое-нибудь усовершенствование в оружии или открытие в природе, это заставило бы их ворочать мозгами в том же направлении; их же никто к тому не понуждает, и они не ворочают… Даже "папа", служивший раньше громаднейшим стимулом к прогрессу, средством к отбору сильнейших, ими теперь заброшен за полной ненадобностью. Ведь права на обладание им никто теперь у них не оспаривает. Таково третье положение…
- Еще два слова о "папе". Вас, наверное, интересует, почему он так похож на маленького Эрти и почему он мумифицирован. На первое у вас самого ответ должен быть. Я уже вам говорил, что дети, по известному биологическому закону, воспроизводят в своей внешности внешность далеких предков; с годами это их сходство теряется. Между прочим, благодаря этому сходству я укрепился в мысли, что в лице "пъпа арийя" вижу перед собой далекого предка, по крайней мере - эоценового времени, краснокожих великанов. Теперь о мумификации. Она указывает на крайнюю сухость той стороны, где "папа" жил, где он умер и где был погребен. О последнем можно сказать определенней. Погребен он был в песке - песок у него в ушах, в глазах, в ноздрях и в шкуре - в местности жаркой и не знающей осадков, только там могла произойти такая идеальная мумификация. Изрядное время пролежал он в песке, пока его не извлекли оттуда на свет божий и не сделали знаменем, вокруг которого объединились сильнейшие, знаменем прогресса…
Минута молчания. Ровно минута, потому что за это время Николка успел двадцать раз вдохнуть и выдохнуть воздух, собираясь с мыслями. Он был немного взволнован, поэтому сделал лишних четыре вдыхания: его нормой считалось 16 в минуту. Потом - вопрос из глубины сердца:
- Доктор, неужели они вырождаются?
- Вырождаются, мой друг.
- И этому нельзя помешать?
- Можно, мой друг.
- Что надо сделать?
- Вернуть их обратно в среду их соплеменников.
- А сами-то они знают, что их ожидает?
- Нет, мой друг, они живут, как птицы небесные.
- И они не собираются обратно?
- Поинтересуйтесь. Спросите у них сами…
В последнем ответе скрылась какая-то загадочность, недоговоренность. Николка вонзился испытующим взглядом в лицо медика, но лицо, вытянув губы дудочкой, засвистало с деланным равнодушием:
- Фи-фью-фью-фью… Фи-фью-фью-фью-фью…
"Фокусничаешь, дядя!.." - с подозрением отошел Николка от лукавого медика.
На берегу реки его ожидали краснокожие, развлекавшиеся от нечего делать метанием плоских камешков в реку. Камешек бросался горизонтально к воде, и задача заключалась в том, чтобы заставить его сделать несколько прыжков по зеркальной поверхности, прежде чем потонуть. Этому занятию научил их Николка, считавшийся в данном виде спорта непревзойденным чемпионом: он заставлял камень прыгать 15 раз подряд.
- Къколя! Къколя! Прия. Уах!.. - приветствовали его шумно дикари, спеша показать новые свои успехи в метании.
Но Къколя был мрачен и к игре не выказал расположения: лукавый медик вечно какую-нибудь заковырку преподнесет. После его зловещего предсказания даже это невинное развлечение краснокожих Николке представилось в другом свете: взрослые люди занимаются ребяческой игрой! Не один ли это из признаков вырождения?!
Машинально поднял Николка удобную плитчатку, машинально запустил ее в реку, утопив на первом прыжке, и, совсем омраченный, опустился на белый сыпучий песок, вперив грустные очи в далекий горизонт. Надо бы поговорить с дикарями, но как с ними говорить, когда они ни бельмеса не понимают?! Скальпелю это легко, потому что он знает несколько языков, переберет все и найдет, в конце концов, подходящее слово… Потом - такая отвлеченная тема: вырождение и мероприятия против него! Попробуй-ка объяснись мимикой. Ведь это не охота, где слов не нужно, где достаточно порычать, помяукать, повыть да помахать на разные манеры руками, и тебя сразу поймут, о ком говоришь… А Скальпель - свинья! Любит загадочки-заковырочки; знает что-то и скрывает по подлому своему обыкновению. А попробуй с ним начистоту поговорить, - сейчас же прикинется обиженной овечкой: "Что вы, друг мой? Это вам померещилось! Я ничего не скрываю, и нет у меня таких привычек. Вы болезненно мнительны, батенька… вам надо полечиться…" И заведет волынку на полчаса… Тьфу!..
Подошел Мъмэм, покинув шумную ватагу играющих, опустился на песок подле страдающего Николки и, пытливо глянув ему в глаза, спросил участливо:
- Къколя - рудж круда?
Как раз перед этим у Николки на охоте открылось кровотечение из раненой груди. Теперь Мъмэм, при виде его угнетенной позы, предположил, что причиной тому растревоженная грудь.
- Нет, - отвечал Николка, - грудь не рудж… Душа по вас, черти красные, болит, вот что…
- Ай-яй-яй-яй!.. - тоскливо закачал головой Мъмэм, будто понимая Николку.
- Вот те и ай-яй-яй! Ведь вы, эфиопы, вырождаетесь, медик говорит… обратно на родину вам надо идти…
- И-и? - ухватился Мъмэм за последнее слово, единственно понятое им из длинной фразы.
- Ну да, "и-и". Туда, на юг, где остались ваши братья-фрааръы.
- И-и фраар?
- Да-да, к фраарам, туда, за море и горы… Это по-вашему будет… черт, как это Скальпель говорил?.. Да! За "мра" и "гири"… Понял: "и-и к фраарам, за мра и гири".
Николка сам не ожидал такого эффекта: Мъмэм понял его. И опечалился вдруг.
- Ноо… - произнес он безнадежно и залопотал быстро-быстро, с жаром колотя себя в грудь.
Теперь Николка уже ничего не понимал, кроме отдельных слов, обозначающих родство, вроде: пътар - отец, матр - мать, джанни - жена, и понимал, что у дикаря на душе не так уж спокойно, как до сих пор показывал его невозмутимо-беспечный вид.
Остальные краснокожие тотчас побросали свои камешки и в волнении окружили вождя. Они не оставались безучастными к его стенаниям. У них вообще не было индивидуальных эмоций: радость одного немедленно охватывала всех, горе становилось общим горем. Но здесь не простое сочувствие выражалось вождю, здесь было натуральное общественное горе.
Встревоженный, прибежал на шум Скальпель, но не подошел близко, а остановился в отдалении. Прислушался к жалобным и возмущенным крикам и… и удалился не спеша, без сочувствия на лице…
Николка предоставил дикарям свободно изливаться в течение нескольких минут, потом поймал мгновение и зашипел, водворяя тишину. К нему уже относились с достаточным уважением, как к отличному организатору охот. Ведь это он - не кто иной - научил их волчьими ямами ловить зверя, загонять в отгороженное место копытных, стрелять из луков дружно и убийственно по команде "пли". С ним теперь считались больше, чем с медиком, о врачебном искусстве которого было порядком забыто.
Но, водворив тишину, Николка не знал, что делать дальше. Говорить? Что? Опять о горах и море? Положение как будто глуповатое. Все уставились на него жадными глазищами, а он сидит пентюх-пентюхом и лупает бессмысленно зенками. И все слова, какие знал, вылетели.
После трех минут добросовестно-нелепой игры в молчанку у Николки заискрились глаза смехом. Одновременно вернулось самообладание.
- Братцы! - воззвал он, сурово расправляясь с невольной улыбкой. - Вам надо и-и к фраарам, туда, на юг, за мра и гири…
Новый взрыв шумной скорби повлекло за собой это приглашение. Опять заударяли молоты-руки в гулкие груди. Опять птаръы, матръы и Джанни выступили на сцену.
- Тьфу, черт! - рассердился Николка. - Этак я никогда с ними не сговорюсь… Доктор! Доктор! Где вы там?.. Идите на помощь!..
- Я здесь, мой друг, - немедленно отозвался Скальпель, скромно появляясь из-за ближайшего валуна. - В чем я должен помочь вам?
- Вот надо с ними поговорить…
- На какую тему?
- На ту тему, почему они воют.
- Я с удовольствием исполню вашу просьбу, - согласился медик, - но с условием, что вы откажетесь вмешиваться в их семейные дела…
- ?!
- Да-а, милый друг. Мы так мало знаем о быте плиоценового человека, о его семейных и прочих установлениях, что своим вмешательством можем только вызвать катастрофу.
Николка продолжал недоумевать: что имеет в виду "дальновидный" медик?
- Видите ли, - стал разъяснять тот, - в среде их может быть какой-нибудь конфликт, какое-нибудь противоречие, которое по природе своей должно быть изжито медленно-осторожно…
- Эволюционно… - подсказал Николка, относившийся скептически к эволюциям в общественных явлениях.
- Пускай будет эволюционно, если это слово вам более нравится… А мы с своей культурной скороспелостью, со своим увлечением НОТом, с горячкой людей века аэроплана и электричества, захотим ускорить решение этого противоречия, не учтя - да и сумеем ли мы учесть? - специфические особенности первобытного времени.