Я поднялся: меня действительно звали и Сережкой, и Сергеем Николаевичем.
- Есть новость. - Он доверительно взял меня под руку и тихо сказал: - Обалдеешь: Сычук остался.
- Какой Сычук? - удивился я. - Мишка?
- Какой же еще? Один у нас Сычук. Увы!
Мишку Сычука я знал с фронта. Сейчас он работал не то фотографом, не то фотокорреспондентом. Мы не дружили и не встречались.
- Что значит "остался"?
- Как остаются? Он же на "Украине" поехал вокруг Европы. Знаешь ведь…
Я ничего не знал. Но, учитывая ситуацию, изобразил удивление.
- В последнем заграничном порту, подонок, остался. Не то в Турции, не то в Германии: не знаю, как они ехали - в Одессу или из Одессы.
- Подлец, - сказал я.
- Будут неприятности.
- Кому?
- Ну, тем, кто ручался, и так далее, - усмехнулся человек в замше. - Фомич землю роет, к начальству помчался. Ты-то ни при чем, конечно.
- Еще бы, - сказал я.
Незнакомец освободил мою руку и дружелюбно стукнул по спине.
- Ты что-то прокис, Сережка. Или, может, я помешал?
- Чему?
- Творишь… или ждешь кого? А почему ты не в редакции?
Ни к одной редакции я не имел отношения. Разговор надо было заканчивать: в нем накопилось слишком много горючего.
- Дела, - сказал я неопределенно.
- Хитришь, старик, - подмигнул он. - Ну, пока.
И так же исчез из моей жизни, как и в ней появился. Как человек, впервые брошенный в воду, постепенно приобретает навыки пловца, так и я начинал ориентироваться в незнаемом. Любопытство подавляло страх и тревогу. Что я уже знал? Что и здесь у меня та же внешность и то же имя. Что Москва есть Москва, только чуть-чуть другая в деталях. Что есть Одесса, Турция и Германия. Что пароход "Украина", как и у нас, совершает рейсы вокруг Европы. Что я связан с какой-то редакцией и что в этом мире Мишка Сычук тоже оказался подонком.
Поэтому я ничуть не удивился, когда, спустившись к кинотеатру "Россия" - здание это, как я и предполагал, оказалось кинотеатром, - я встретил Лену. Я должен был кого-нибудь встретить, кто знал меня и там и здесь.
Лена шла, как всегда элегантная и, как обычно, рассеянная, но узнала меня сразу и даже, как мне показалось, смутилась.
- Ты? Откуда?
- От верблюда. Ну, что там?
- Где? - удивилась она.
- В больнице, конечно. Ты давно ушла?
Она удивилась еще больше:
- Я не понимаю тебя, Сережа. Ты о чем? Я только три дня в Москве.
Я видел ее сегодня утром у главврача, когда звонил в Институт мозга. До этого мы виделись каждый день или почти каждый день, когда я бывал в терапевтическом. Поэтому я замолчал, мучительно подыскивая выход из явно критической ситуации. Дорога в незнаемое изобиловала ухабами.
- Извини, Леночка, я стал ужасно рассеянным. И потом… такая неожиданная встреча…
- Как живешь? - спросила она, как мне показалось, с какой-то металлической ноткой.
- Да так, - ответил я бодренько, - живем, хлеб жуем.
Она долго молчала, пристально рассматривая меня. Наконец произнесла совсем сухо:
- Странный у нас разговор с тобой. Очень странный.
Я понимал, что она сейчас уйдет и исчезнет единственный шанс закрепиться здесь хотя бы на сутки: едва ли мое вторжение продлится дольше. Надо было на что-то решаться. И я решился.
- Мне надо поговорить с тобой, Леночка. Просто необходимо. Произошло одно событие…
- Какое? - Ее глаза подозрительно сузились.
- Не могу же я говорить на улице… - Я торопливо подыскивал слова. - Ты где… живешь?
Она помедлила с ответом, видимо что-то взвешивая.
- Пока у Галки.
- Это где?
- Ты же знаешь.
Я ничего не знал. Я даже не спросил, у какой Галки. Но мне нужно было, чтобы она согласилась. Мой последний шанс!
- Прошу тебя, Леночка…
- Неудобно, Сережа.
- Боже мой, какой вздор! - сказал я, думая о Лене, которую я знал.
Но это была совсем другая Лена, глядевшая на меня настороженно, совсем не дружески.
- Ну что ж… пойдем, - наконец сказала она.
ВТОРОЙ ШАГ В НЕЗНАЕМОЕ
Мы шли молча, почти не разговаривая. Она, видимо, волновалась, но старалась не показать этого, сдерживалась, может быть даже сожалея о своем согласии. Время от времени я ловил ее обращенный на меня испытующий, подозрительный взгляд. Что она подозревала и чего боялась?
Дом в Старо-Пименовском переулке я узнал сразу. Здесь когда-то жила моя жена, еще до того, как мы познакомились. Кстати, ее тоже звали Галиной.
У меня противно задрожали колени.
- Ты что так смотришь? - спросила она.
Я продолжал молча оглядывать комнату. Как и все здесь, она была та и не та. Похожа и не похожа. Или, может быть, я просто забыл.
- Чья это комната, Лена?
- Галкина, конечно. Странные вопросы ты задаешь, Сережка. Разве ты не был здесь?
Я с трудом проглотил слюну. Сейчас я задам ей еще один странный вопрос:
- Разве она… не переехала?
Лена взглянула на меня как-то испуганно, даже отстранилась немножко, словно я сказал какую-то чудовищную нелепость.
- Вы разве не встречаетесь?
- Почему? - неопределенно ответил я. - Встречаемся.
- Когда ты ее видел в последний раз?
Я засмеялся и брякнул:
- Сегодня утром. За завтраком.
И тут же пожалел о сказанном.
- Не лги. Зачем ты лжешь? Она со вчерашнего дня в институте. И ночью работала. Еще не возвращалась.
- Уж и пошутить нельзя, - глупо сказал я, понимая, что все больше и больше запутываюсь.
- Странные шутки.
- Может быть, мы о разных людях говорим? - попробовал я исправить положение.
Она даже не рассердилась, только нахмурилась, как врач, который видит, но еще не понимает симптомы наблюдаемой им болезни.
- Я говорю о Гале Новосельцевой.
- Почему Новосельцевой? - удивился я.
На меня смотрели холодные, профессионально заинтересованные глаза врача.
- Ты потерял память, Сережа. Они расписались еще в начале войны. Что с тобой?
- Ничего, - пробормотал я, вытирая вспотевший лоб. - Я только думал…
- Почему я здесь, у разлучницы, да? - засмеялась она, на какое-то мгновение утратив выражение профессионально-врачебного любопытства. - Я и тогда не обижалась, Сережа. Подумаешь беда - парня увели. А теперь… смешно даже. Так давно это было… И другое после этого было - сам знаешь… - Она вздохнула. - Не везет мне в любви, Сережа.
Трудно рассчитывать каждый шаг в незнаемом. И я опять не рассчитал, забыв о том, где я и кто я.
- А кто тебе сейчас мешает с Олегом?
- Сережа!
И столько ужаса было в этом вскрике, что я невольно закрыл глаза.
- У тебя что-то с памятью, Сережа. Такие вещи не забывают. Галка получила похоронную еще в сорок четвертом году. Ты не мог не знать.
Что я знал и чего не знал? Разве я мог сказать ей об этом?
- Ты или притворяешься, или болен. По-моему, болен.
- А ты спроси меня: какое сегодня число, какой год и так далее.
- Я еще не знаю, что надо спросить.
- Так ставь диагноз, - озлился я. - С ума сошел, и все!
- Это не медицинский термин. Есть разные виды психических расстройств… Ты о чем хотел говорить со мной?
Теперь я уже не хотел. Если бы я сказал ей правду, она меня тут же отправила бы в психиатрическую больницу. Надо было выкручиваться.
- Понимаешь, какое дело… - начал я свою поспешную импровизацию, - произошло одно прискорбное событие… Весьма прискорбное…
- Ты уже говорил. Какое?
- В общем, я ушел из дому. От жены. О причинах говорить не буду. Но мне необходимо убежище. Хотя бы на сутки. Ночлегус вульгарно…
Я замолчал. Она тоже молчала, разглядывая кончики пальцев.
- Разве у тебя нет друзей?
- К одним нельзя, к другим неудобно. Знаешь, как иногда бывает… - Я старался не смотреть ей в лицо.
- А если бы ты меня не встретил?
- Но я тебя встретил.
Она все еще колебалась:
- Это неудобно, Сережа.
- Почему?
- Неужели ты сам не понимаешь?
- Знаешь что? - опять озлился я. - Вызывай психиатра. Ночлег мне, во всяком случае, будет обеспечен.
Я посмотрел ей в глаза: врач-профессионал исчез, осталась просто испуганная женщина. Непонятное всегда страшно.
- Комната не моя, - проговорила она тихо. - Подождем Галку.
- А если она опять заночует в институте?
- Я позвоню ей. Телефон в передней. Посиди пока.
Она вышла, оставив меня одного в комнате, в которой мне было все знакомо почти до мелочей. Из этой комнаты я пошел в загс. Из этой ли? Нет, не из этой. Как в подобии треугольников: что-то совпадало, что-то нет.
Я взял со стола карандаш и записал в блокноте:
"Если со мной что случится, дайте знать жене Галине Громовой. Грибоедова, 43. Сообщите также в Институт мозга профессорам Заргарьяну и Никодимову. Очень важно".
Слова "очень важно" я подчеркнул три раза так, что карандаш сломался. То, что хотелось приписать дальше, так и осталось неприписанным.
А положив блокнот в карман, я понял, что опять сделал глупость. Мои Заргарьян и Никодимов этого письма не получат. А Галя Громова носит здесь другую фамилию.
В передней раздался звонок, и сквозь полуоткрытую дверь я услышал, как щелкнул замок и Лена сказала:
- Наконец-то! Я тебе только что звонила.
- А что случилось? - спросил до жути знакомый голос.
- У нас Громов Сережка.
- Ну и хорошо! Будем чай пить.
- Понимаешь, Галка… странный он какой-то… - Лена понизила голос до неслышного шепота.