- Спасибо. - Наташа прикоснулась к моему пальто. - Ты хороший, Саша. Спасибо тебе, А я вот…
Закусила губу, повернулась и убежала к трамвайной остановке.
А я… Четырнадцать лет, быльем поросло, а вот поди ты: увидел - и… Да нет, ерунда, о чем это я? Больной у нее вид, нервы, конечно…
Глава пятая
Извечный свет
Зачем я вернулся в институт? Нечего мне там делать. Но и домой… "С ним что-то случилось?.. Ну я тебя умоляю…" У нее и в самом деле в голосе в тот момент была такая мольба… Никогда как-то в голову не приходило… Такое чувство! И когда он ей сказал по телефону… "Только одно слово". - "Три". Что он ей сказал? Ведь она буквально окаменела, когда услышала его голос из гермокамеры. Три слова… "Я тебя люблю"? Не слышал ни звука, но почти уверен: именно эти слова. По движению губ… Подошла ко мне… Да и видела ли она в тот момент меня? Сняла халат, протянула, словно на вешалку повесила. Столько людей в зале, все ведь поняли - кто она, все следили за каждым ее жестом, словом, а она… Даже меня не видела. "И ты ведь друг ему, правда?" С таким отчаяньем она это выкрикнула…
Что привело меня в зал с гермокамерой? Как я вообще здесь очутился? Пульт, видеоканал… Пустой экран. Телефон… "Только одно слово…" - "Три"…
Из транса меня вывела Аллочка-красивые глазки: "Вас разыскивает Григорий Васильевич". Да? Придется идти.
Разнос от Хлебникова я принял как вполне заслуженный. Редкий случай, но мне этот нагоняй даже удовольствие доставил - все правильно: нельзя было Наташу пускать в зал в таком состоянии. Нельзя. Однако, если бы она была в другом состоянии, разве я бы стал добиваться пропуска? Так что все верно, все справедливо - разнос вполне заслуженный.
Но вот к другому разносу - от Таи - я не был готов совершенно. Впрочем, "разнос" в данном случае - совсем не то слово. И не ссора, а… некое подведение итогов, что ли. Но это я понял уже потом - задним числом.
Она, видимо, ждала меня. Я вообще не понимаю, почему она оказалась в институте. Домой ведь пошла - отдыхать. И вдруг открываю свою комнату, а она - там. Стоит в своей обычной позе у окна - сложив руки на груди, словно ей холодно.
- Тая? Ты здесь?
Подошел к ней, обнял за плечи. Она высвободилась из моих рук.
- Что с тобой, Таюша?
Молчит. Так многозначительно молчит! А, понял я: девицы ей уже доложили. А может, и сама все видела, когда я был с Наташей… Какая разница!
Я попробовал еще раз успокоить ее, приласкать. С прежним результатом - даже на шаг отошла, в глубь комнаты. Ну что ж: ничего, видно, не поделаешь - придется объясняться.
- Ты права, Тая. Между нами ничего не должно быть… лишнего. (Ну как повернулся язык сказать это слово? Это Наташа-то лишняя?..) С Наташей у меня… Ничего у меня с ней не было. Тая. Да и давно это было - четырнадцать лет назад. Четырнадцать, представляешь? Целая жизнь. Что тебе еще сказать?
- А ты еще ничего не сказал, - откликнулась она с горечью.
- Не надо выдумывать больше, чем есть на самом деле.
- Да, разумеется. - Она круто повернулась ко мне. - Я подозревала, что ты лицемер. Но чтобы до такой степени!..
- До какой? Ты хоть думаешь…
- Ты ее любишь? - быстрым шепотом перебила она меня. - Посмотри мне в глаза.
Я посмотрел: бедная моя женушка, невеселое у нас с тобой начало семейной жизни…
- Ты хочешь сказать - любил? Возможно. Но четырнадцать лет, Тая… Она - жена моего друга, у них все хорошо… Видела бы ты, как она с ним разговаривала! Знаешь, что он ей сказал?
- Знаю, - оборвала она меня. Подумала, нахмурившись, и спросила: - Ты был бы с ней счастлив?
- Ну зачем об этом говорить, Таюша? Я бы хотел быть с тобой счастлив.
Я сделал шаг к ней, но она опять отодвинулась. Не верит? Да, не верит…
- Ты хочешь знать все?
- Да, я хочу знать о тебе абсолютно все. Таким непререкаемым тоном!.. У меня вырвался непроизвольный вздох: вот так начало семейной жизни…
Пожалуйста!
- Это, конечно, твое право.
И я ей рассказал все, что она еще не знала: как я познакомился с Наташей (банальная история - в "читалке" университета, помог подготовиться к коллоквиуму по химии), о Михаиле… Об их свадьбе… Что еще? Все, кажется.
Тая молчала - никакой реакции. Я отошел к своему столу, выдвинул стул, сел. Я чувствовал себя опустошенным: ни чувств, ни желаний.
- Так вот что тебя всю жизнь мучает: почему ты оказался лишним. - В ее голосе горечь; такое ощущение, словно все, что я ей сейчас рассказывал, ей было уже известно. - Почему… А ведь Андрей Михайлович тебя, пожалуй, правильно определил: пустое множество…
- Что?!
- Да. Это было после того, как он раскритиковал твою статью. Я хорошо запомнила. Я его спросила:
"Интересную статью написал Стишов?" А он с досадой;
"Пустое множество".
Как громом… Что хоть это означает - "пустое множество"? И так отчетливо - на всю жизнь врезалось: машинописные листки рассыпались по щелястому грязному полу, отшвырнул даже… Вот он, значит, как меня:
"Пустое множество".
- И тебя все еще удивляет, почему выбрали не тебя, а твоего друга Куницына? Да потому же, дорогой мой, почему Андрей Михайлович выбрал в свои ученики Хлебникова. А не тебя. Хлебников хоть и толстокож и черств, как ты любишь о нем выражаться, но ведь он болеет за дело, живет этим.
Помолчала. Усмехнулась горько, покачав головой.
- Какое ты себе красивое выбрал определение: бильярдный шар. Интеллигентный бильярдный шар. Красивый символ. А вот что за этой красивостью… Ты хоть знаешь, какое тебе прозвище дали лаборантки? "Товарищ, пожалуйста".
Ого - ничего себе… Лаборантки? Эти могут придумать прозвище и похлеще.
Тая скользнула по мне быстрым, изучающим взглядом. Снова усмехнулась:
- Даже прозвище тебя не затронуло. Все равно. Что хотите - то и говорите, что хотите - то и делайте… Оставьте меня в покое. Не желаете проводить испытания на ацидоз? Пожалуйста! Не желаете проводить тесты на психологическую совместимость? Пожалуйста! Все пожалуйста - только оставьте меня в покое. Да? Да, мой дорогой, да. И даже если в гермокамере случится отрицательный результат, как ты выражаешься, все равно… пожалуйста.
Странно: она говорила мне такие вещи… А я… как будто о ком-то третьем. Тупая усталость и даже что-то вроде удовлетворения: так тебя, "мой друг Стишов", так. Но опять же - словно о ком-то третьем. И Тая, видимо, это почувствовала.
- Почему, да? Я совсем не знаю Куницына, но что касается тебя… Андрей Михайлович как-то сказала "Вот уж за что могу головой ручаться - мой "суворовец" поле брани не покинет…" А ты… Нет, ты науку тоже любишь - это я знаю. Да и что иначе тебя бы здесь держало? Но вот как ты ее любишь…
Договорились, нечего сказать.
Она вздохнула, покачала головой.
- Не знаю, может, ты Наташу и в самом деле любил… Но что касается меня… Не хочу. Один дым. Извини.
И выскочила из комнаты.
Сколько я просидел в тупом оцепенении? Час? Два? Ни мыслей, ни чувств - одна лишь усталость. Спать хочется. И все это наше с ней объяснение… Вот уж действительно - вспыхнула, как порох, и понесло… Хорошо хоть у меня ума хватило - не наговорить ей гадостей. Конечно, и бессонные ночи тут сказались, и напряжение всех этих суток. Но от сути-то все равно не отмахнешься, не так ли, "мой друг Стишов"? Как говорится, нет дыма без огня. Услышал о себе некие истины. А в душе действительно… пустое множество.
Надо работать. Если и есть лекарство от хандры - так работа. Такой ворох бумаг на столе… Значит, "суворовец" поле брани не покинет? Да, пожалуй… "Товарищ, пожалуйста"? Ну и стервы!.. "Работа, - говорил Сварог, - главный отличительный признак ученого. Даже если он только носит большой портфель". Как он обожал двусмысленные шуточки!..
Часа два я работал - разбирал скопившиеся на столе бумаги, составил графики пульса, дыхания, кислотности крови. Хорошо поработал. Славно. Расчистил авгиевы конюшни. Но еще большее удовлетворение от самих графиков: симбиоз налицо, все идет "в норме". Отлично.
Около одиннадцати я расчистил стол окончательно и решил спуститься в зал - там сейчас должна идти подготовка к отбою. Обычно в эти минуты, когда включаются самописцы, рук у дежурных не хватает. Моя пара наверняка пригодится. Да и Таю повидать… Отошла уже? Сменила гнев на милость или все еще…
Тая встретила меня холодно и отчужденно. Сама неприступность.
- Тая…
Окинула взглядом… Ну а злись.
Я обошел приборы: все включены, вся телеметрия под током, только у второго кардиографа заело ленту. Через пять минут отбой. Ладно, пусть эти "красивые глазки" еще пару минут помучаются - надо же когда-нибудь научиться работать быстро и без ошибок.
- Александр Валерьевич, - умоляюще глянула на меня Аллочка. - Рвет перфорацию, помогите, пожалуйста.
А не ты ли, дорогая, придумала это - "товарищ, пожалуйста"? Можешь, язычок у тебя подвешен…
- Ладно, иди на пульт. Сам "сделаю. Сейчас связь начнется.
Я освободил валик с лентой, оборвал кусок с рваной перфорацией, вставил на место… Не идет. Где отвертка?
- Аллочка!
Аллочка не откликнулась. Она же должна быть здесь, в зале! Обернулся к пульту… Красная лампа. Что такое? И Аллочка…
- Александр Валерьевич…
В руке у Аллочки телефонная трубка - связь с гермокамерой, и у нее такое выражение - у нашей Аллочки красивые глазки… Не успел перехватить трубку, как взревел тифон.
Я никогда не слышал, как он ревет - вой по всему зданию. От истошного этого воя у меня совершенно вылетело из головы - как он, проклятый тифон, выключается.