Огромные экраны визоров на площади уже погасли. Зрители, смотревшие заседание Совета, расходились и разъезжались. Многие, проходя мимо, улыбались нам с Робином и приветственно махали руками.
- Привет отчаянным пилотам! - слышали мы.
- Здорово вам всыпали, ребята, но ничего, в следующий раз будете умнее.
- Им что - целёхонькие. Боргу, бедняге, досталось…
- Алло, мы студенты из медицинского. Мы вас поддерживаем!
Ко мне подскочил юнец в жёлтой куртке, состоящей из сплошных карманов.
- Улисс, помнишь меня?
Где-то я видел этот ехидный рот и насмешливые глаза. Ах, да! Он шёл по кольцевому коридору, набитому беженцами, и нарочно задевал ботинками рюкзаки…
- Бен-бо! - сказал я. - Как поживаешь… - Я замялся, потому что не мог припомнить, как его звали.
- Всеволод. Решил оставить родительское.
- И правильно сделал.
Я хлопнул его по плечу и пошёл дальше, но он снова окликнул меня:
- Улисс, я поступаю в этом году в Институт космонавигации…
- Зря, - сказал я, - ничего там нет хорошего.
- …и когда ты полетишь в звёздный рейс, - продолжал он, пропустив мимо ушей моё замечание, - ты возьми меня третьим пилотом. Я ведь успею к тому времени кончить, верно?
- Ты успеешь к тому времени стать толстым румяным старцем.
- Бен-бо! - воскликнул он. - Так ты не забудь, Улисс. Старые знакомые всё-таки.
Он засмеялся и исчез.
Где же Андра? Обещала ждать у памятника Циолковскому, а сама… Вот она! Бежит, стучит каблучками, и опять на ней лирбелон переливается цветами, которых не сыщешь в природе, и опять новая причёска.
- Уф! - выдохнула она. - Не хотела опаздывать, но встретила одного знакомого…
- Этого… надежду этнолингвистики? - спросил я.
Андра хихикнула, пожав плечиками.
- Вижу, он на тебя произвёл впечатление. Нет, я встретила друга отца, он недавно прилетел из Индии.
- Кто, отец?
- Нет, отец прилетит в конце лета… Я слышала твоё выступление, Улисс. У тебя был такой вид, будто ты сейчас бросишься и растерзаешь Грекова.
Я сделал зверское лицо, растопырил пальцы и, рыча, пошёл на Андру.
- Ой-ой, перестань, страшно! - засмеялась она. - Робин, что же ты не спасаешь меня?
- Я устал, - сказал Робин. - В течении всего заседания я придерживал этого максималиста - так, кажется, тебя назвали? - придерживал за фалды. Я устал и иду отдыхать.
- Никуда ты не пойдёшь, - сказал я. - Сейчас мы заберёмся на трансленту и поедем навестить старика Феликса.
- Поезжайте без меня. Отец просил сегодня побыть дома. Должен же я иногда посещать родительский дом.
- Ну, как хочешь, - сказал я. - Родительский дом, конечно, надо посещать.
Робин посмотрел на меня.
- Дед хочет со мной поговорить, - сказал он. - Чего-то он болеет последнее время. До свиданья, Андра. Улисс, пока.
В институте Феликса не оказалось. Молодой его сотрудник, губастый парень, сказал, что с Феликсом совсем не стало сладу, никто не понимает, чем он занимается, но скорее всего ботаникой.
- Ботаникой? - изумился я.
- Ага, ботаникой.
Он потащил нас в личную лабораторию Феликса и показал ботанический микроскоп и какие-то срезы, залитые пластилоном. На прощание он спросил, как я перенёс безвременье, и тут набежала целая куча других сотрудников, и началась чуть ли не пресс-конференция. Я отбивался как умел, ссылался на показания датчиков, которые гораздо лучше зафиксировали наши ощущения в режиме безвременья, чем органы чувств, но ребята наседали и забрасывали вопросами. Мне даже пришлось нарисовать по памяти призраки и крепко поспорить относительно "материала", из которого они были сделаны.
Ребята гурьбой проводили нас с Андрой до газонов перед институтским зданием. Они шумели и уговаривали Андру бросить лингвистику и идти к ним в институт, потому что у них, мол, нехватка красивых девушек. Один нахальный тип, по-моему, даже пытался назначить Андре свидание, и мне пришлось оттереть его и вообще быть начеку.
- Ты бы поменьше кокетничала, - проворчал я, когда мы наконец от них отвязались.
- Как не стыдно, Улисс! - вспыхнула она. - Ничего я не кокетничала. Не разговаривала даже. Только смеялась.
- Вот-вот. Я и говорю, что надо поменьше смеяться.
Она закрыла рот ладошкой, чтобы сдержать смех, но не выдержала, прыснула.
Мы быстро разыскали белый гридолитовый коттедж, в котором теперь жил Феликс. Все-таки удалось выпихнуть его из старого дома. Представляю, как он дрыгал ногами, когда его переносили в этот коттедж. Впрочем, может, он пошёл сам, добровольно, только перед его носом несли журнал математических головоломок, чтобы он мог читать на ходу.
На звонок никто не откликнулся. У меня уже был опыт, и я толкнул дверь. Мы вошли в пустой холл, посредине которого лежала куча каких-то мясистых стеблей. Мы обошли все комнаты, и всюду, конечно, царило полное запустение. Чудо нашего века - транзитронная кухня с автовыпекателем - была пыльная и явно нетронутая. Слой пыли покрывал экран визора, и на нём, конечно, красовалась математическая формула, понятная только Феликсу. Мажордом валялся в углу со свинченной головой - наверное, Феликсу понадобилось его оптическое устройство. А что делалось на столе! Микроскоп, и опять срезы стеблей в пластилоне, плёнки, бумаги, обёртки от еды, полотенца.
Тут же лежала коробка видеофона.
- Кошмар! - сказала Андра. - Как можно жить так неприкаянно?
- Это же Феликс, - сказал я. - Погоди, я напишу ему записку и пойдём.
По дороге к аэростанции мы зашли в кафе пообедать. Открытая веранда выходила боком в лес, и я сел так, чтобы видеть лес, а не город. Берёзы стояли в нежном зелёном дыму - видно, только-только распустились почки. Андра ела суп и рассказывала о делах пигмеев, я слушал не очень внимательно и все посматривал на берёзы. Странное у меня было настроение - будто все это происходит не со мной, и подымалась какая-то волна, ожидание неслыханного чуда.
Меж берёз мелькнула человеческая фигура. Я присмотрелся: на тропинке, выбегавшей из леса, показался Феликс. Его можно было узнать за километр по копне волос - будто он надел на голову огромное птичье гнездо.
Мы с Андрой пошли ему навстречу.
- А, это ты, - сказал Феликс и перевёл рассеянный взгляд на Андру.
Его куртка и брюки блестели от воды, на мокрые ботинки налипли комья глины. В руке были зажаты три белые водяные лилии на длинных стеблях.
- Где ты был? - спросил я. - И почему мокрый?
- Только сегодня распустились. - Феликс показал мне лилии. - Я долго поджидал. Пришлось, видишь ли, лезть в воду. Там водоём, кажется, пруд…
- Феликс, ты, значит, не слушал заседание Совета?
- Совета? Ах да, сегодня… Нет, не слушал… - Он снова взглянул на Андру. - По-моему, я тебя раньше не видел.
- Познакомьтесь, - сказал я. - Это Андра, надежда этнолингвистики. Феликс, пообедай с нами. Ты что-нибудь ел сегодня?
- Нет, я домой. До свиданья.
- Почему ты вдруг занялся ботаникой?
Он очень удивился, услышав это. Я коротко рассказал о решениях Совета, но у Феликса, по-видимому, были на уме только эти дурацкие лилии.
- Не забудь снять ботинки и вытереть ноги, - напутствовала его Андра.
Феликс кивнул и, кажется, даже сделал попытку улыбнуться.
Мы вернулись к нашим тарелкам.
- Странный он, - сказала Андра.
В кабине аэропоезда было тихо и малолюдно. Высокие спинки кресел загораживали нас от посторонних глаз. Мы молчали. На душе было смутно и тревожно, я поглядывал на Андру, тонкий профиль её лица был безмятежно спокоен, но я чувствовал, что она тоже напряжена и встревожена.
- О чем ты думаешь? - спросила вдруг она, не поворачивая ко мне головы.
- О тебе, - сказал я. - О нас с тобой.
Андра чуть качнулась вперёд:
- А тогда… в полёте… ты думал обо мне?
- Нет.
- Я страшно взволновалась, когда услышала о вашем полёте. Почему ты ничего мне не сказал?
- Скажу сейчас… Я тебя люблю.
- Ох, Улисс…
Она закрыла глаза и некоторое время так сидела.
Я тоже молчал. Ничего не скажу больше. Вроде бы и не вырвались эти слова. И ничего не надо. Только сидеть вот так, рядом, рука к руке, и мчаться вслед за догорающим днём. И пусть молчит. Все сказано - и ничего не надо.
Ну что за радость, в самом деле, быть женой пилота…
Даже самые долгие путешествия приходят к концу. А мы летели всего каких-нибудь семнадцать минут.
Моросил дождь, когда мы вышли из аэропоезда на мокрые плиты эстакады. С запада плыли чёрные, набухшие дождями тучи. Но, по-видимому, были уже включены на побережье защитные установки: тучи начинали редеть и рассеиваться, потому что дождь был не нужен.
Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Гумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своём домике в посёлке космонавтов - давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из товарищей.
Мы остановились на переходной площадке. Влево бежала транслента к Веде Гумана, вправо - к Учебному центру и посёлку космонавтов.
Остро пахло хвоей, дождём, близостью моря.
Андра медлила, стояла в задумчивости. Я посмотрел на неё, и тут же она вскинула тревожный взгляд и сказала:
- Не могу расстаться с тобой, Улисс…
Так вот, должно быть, и происходят крутые повороты в жизни человека.