- Здравствуй, Улисс, - сказал он так, будто мы виделись последний раз не два года назад, а вчера. - Как поживаешь? Ты повезёшь нас на Землю? Слышал, диспетчер называл твою фамилию.
- Я на днях видел Андру, старший. Она поступила в Веду Гумана.
- А! Это хорошо. Студентка уже, значит… А Ронгу ты не видел?
- Нет.
- Пойду, - сказал Холидэй. - Старт в двенадцать?
- Да. Хочу спросить, старший… Как там мои родители?
- А! Да все в порядке, полагаю.
Не хотелось лезть с назойливыми расспросами, но все же я спросил, запинаясь и подыскивая слова:
- Удалось выяснить, почему тогда… ну, я про тот случай с Тудором…
- Случай с Тудором? Есть несколько разных предположений. - Холидэй обеими руками пригладил влажные волосы. - Похоже, что он действительно не слышал меня. Но это не физическая глухота.
- А что же?
Холидэй пожал плечами.
- У них очень быстро развивается ментообмен, - сказал он и ушёл, оставив меня в полном недоумении.
Перед отъездом на космодром я заглянул к Ксении в обсерваторию.
- Очень мило с твоей стороны, - медленно сказала она, - что ты зашёл хотя бы попрощаться.
- Скоро прилечу обратно, - сказал я. Улыбка, кажется, не очень-то получилась у меня.
- Конечно. По расписанию.
- Ксения, ты… Прошу тебя, не сердись.
- С чего ты взял? - Она подняла брови. - Мы оба свободные люди. До свидания, Улисс.
И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй. Хотелось бы мне проникнуть в его мысли…
Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля - нет, не удаётся. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далёких звёзд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.
Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.
И вдруг…
Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.
- Но если можно сдвинуть время…
Вот оно. Вот оно! Меня осенило.
- Робин! - кричу я. - Ты гений!
- Постой, дай закончить…
- Не надо! - кричу я. - Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звёздам!
Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.
Первый, кого я вижу, - это Дед. Он лежит в переднем кресле, втянув голову в плечи и вцепившись в подлокотники. Он кажется маленьким, больным, очень старым.
- Вам нехорошо? - спрашиваю я по-русски.
Дед не отвечает, а Греков выглядывает из-за спинки его кресла и посылает мне менто: "Не тревожь его". Я понял и кивнул.
Они там беседуют втроём - Греков, Феликс и Стэффорд. Великий Стэффорд, Стэф Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.
Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: "Но если прошли импульсы, то и мы…" Ну, и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивлённо: мол, что ещё за новости? Греков подпёр кулаком тяжёлый подбородок, молчит.
Феликс, молодец, нисколько не удивлён. Запускает пальцы в свою волосяную крышу.
- Ну что ж…
И начинает говорить о теле, движущемся в пространстве-времени. Длина этого тела - расстояние между одновременными положениями его концов. Но если эту одновременность сдвинуть…
Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, - просто в голове не укладывается. Я напряжённо вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звёздам?
И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчётливо слышу его решительное менто: "Можно".
Глава шестая
АНДРА - НАДЕЖДА ЭТНОЛИНГВИСТИКИ
По двум белым лестницам факультета этнолингвистики стекали два человеческих потока. Вон бегут вприпрыжку курчавые губастые папуасы. Рослые парни скандинавского типа с желтолицыми смеющимися кореянками или, может, аннамитками. Четверо пигмеев идут не спеша, на ходу листают книги и переговариваются голосами, похожими на птичьи. Пёстрые одежды, весёлый гам, интерлинг вперемежку с неведомыми мне языками.
И, наконец, - Андра. Новая причёска - волосы черным ореолом вокруг головы. Переливающийся красным и лиловым спортивный костюм, лыжные мокасины. Слева и справа - почётный эскорт в лице двух юных гуманитариев, увешанных портативными лингофонами.
До меня донёсся обрывок разговора:
- В этой позиции прямой взрыв утрачивается и переходит в сложный латеральный звук.
- Ты ошибаешься: не латеральный, а фаукальный…
Мне было жаль прерывать этот необыкновенно интересный разговор, но все же я окликнул Андру. Её тонкие брови взлетели, она выбралась из потока и, улыбаясь, направилась ко мне:
- Улисс! Почему не предупредил, что прилетишь? Или потерял номер видео?
- Не хотел отвлекать тебя от учёных занятий. А ты ещё выросла.
- Не говори глупости! Это Улисс, - сказала она своему эскорту, - познакомьтесь. Улисс Дружинин.
- Позволь, - сказал гуманитарий, что постарше. - Не ты ли выступал недавно в Совете перспективного планирования?
- Он, он, - подтвердила Андра. - Я сама не слушала, но мне, конечно, доложили…
Она слегка порозовела. "Конечно, доложили" - эти слова как бы намекали, что мои дела имеют прямое отношение к ней, Андре.
- Я был дьявольски красноречив, правда? - сказал я.
Она засмеялась:
- Ещё бы! При твоих голосовых данных…
- Мне понравилось твоё выступление, - серьёзно сказал гуманитарий. - Я не совсем понял смысл открытия Феликса Эрдмана…
"Не совсем"! Солидный малый, подумал я, стесняется сказать, что совсем не понял.
- … но в том, что ты говорил, была логика, продолжал гуманитарий на прекрасно модулированном интерлинге. Если появилась возможность полёта вне времени - кажется, так ты формулировал? - то, очевидно, надо её использовать. Одно неясно: для чего нужно лететь за пределы Системы? Ведь доказана нецелесообразность таких полётов, не так ли?
Ох… Я подумал, что, если бы вдруг эта самая нецелесообразность материализовалась и стала видимой, я бы полез на неё, как… ну, как Дон-Кихот на ветряную мельницу.
- А ты чем занимаешься? - спросил я.
В моих негибких модуляциях было, наверное, нечто угрожающее, и Андра поспешила вмешаться в разговор, Она сказала:
- Эугеньюш - надежда этнолингвистики. Он знает тридцать три языка, и у него уже есть работы по машинному переводу на интерлинг.
- Перестань, - сказал Эугеньюш, поморщившись.
- Знаешь, что он предложил? - не унималась Андра. - Он предложил заранее написать все книги, какие могут быть написаны в будущем. Ведь электронное устройство может исчерпать все возможные логические комбинации слов и знаков.
- Позволь, - сказал я. - Но это старинная идея, которую…
- Ну и что? Идея была высказана в прошлом веке, а осуществил её Эугеньюш. Знаешь, что он сделал? Запрограммировал для машины полный вебстеровский "Словарь Шекспира", задал ей соответствующие алгоритмы и историческую кодировку…
- …и получилась прескверная одноактная пьеса, - перебил её Эугеньюш. (Он начинал мне нравиться.) - Как ни печально, даже самым умным машинам не хватает таланта. Улисс - это родительское имя?
- Нет, собственное, - сказал я. - А что, не нравится?
Тут вмешался второй гуманитарий, совсем юный и румяный.
- Мне нравится, - заявил он и вдумчиво разъяснил: - Улисс ведь был не только героем и мореплавателем, он был первым в Древней Греции семасиологом.
Я подумал, что этот парень слишком заучился, но он сослался на эпизод из "Одиссеи", который я совершенно не помнил, а именно: Улисс водрузил весло на могиле Эльпенора и тем самым сделал первую древнегреческую надпись - мол, здесь лежит не кто-нибудь, а моряк.
- Вероятно, и до него многие поколения моряков поступали таким же образом, - уточнил гуманитарий, - но Улисс был первым, о котором мы это знаем.
Мы вышли из факультетского здания на вольный морозный воздух. Я обдумывал, как бы избавиться от гуманитариев, и, должно быть, обдумывал весьма интенсивно, потому что Эугеньюш вдруг умолк на полуслове, покосился на меня, а потом стал прощаться. И увёл с собой румяного юнца.
- Они всегда крутятся возле тебя, эти ларе… латеральные? - спросил я, беря Андру под руку.
Она засмеялась:
- Всегда. Ты прилетел по делам в Учебный космоцентр?
- Я прилетел в Веду Гумана. Видишь ли, там учится одна очень, очень серьёзная особа, надежда этнолингвистики.
- Улисс, не поддразнивай. Не люблю, когда со мной говорят, как с маленькой.
Снег славно скрипел под её мокасинами и моими башмаками. Встречные парни тоже казались мне славными теперь, когда никто из них не вертелся возле Андры. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.
- А что? - сказал я. - Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я - человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?
Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамлённое белым мехом капюшона.
- Чего же ты добился на Совете? - спросила она.