- Неужели тебе хочется, чтобы я объявил об этом по общедоступному интеркому? Твой дружок Фиц-Моэм, возможно, сейчас слышит каждое слово, передаваемое по этой системе внутренней связи, а у меня слишком сильны братские чувства, чтобы сделать гласным этот сугубо личный разговор с тобой. Старине доку Уолтону совсем не хочется, чтобы беды свалились на голову его Большого Брата. Нет, нет, ни в коем случае!
- Премного благодарен за такое благоговейное отношение ко мне, - язвительно заметил Рой.
- Ведь это ты дал мне работу. Ты же можешь и отнять ее. Так что давай считать, что мы квиты, договорились?
- Как тебе будет угодно, - сказал Уолтон. Пот с него лил ручьем, однако специальный электронный фильтр, установленный в видеопередающей аппаратуре, скрывал это от телесобеседника, показывая его свежим и подтянутым, каким и положено быть столь высокопоставленному функционеру. - Мне сейчас нужно переделать немало различной работы. - Голос его теперь звучал еле слышно.
- В таком случае не стану тебя задерживать больше, - сказал Фред.
Видеоэкран погас.
Уолтон отключил связь на своем пульте, поднялся из-за стола, подошел к окну. Легким прикосновением к регулятору поляризации он снял со стекла "морозные" разводы, и его взору открылась фантастическая панораму гигантского человеческого муравейника-супергорода, простирающегося до самого горизонта.
"Идиот! - подумал Уолтон. - Дурак!"
Он рискнул всем ради того, чтобы спасти лишь одного ребенка, ребенка, который по всей вероятности, умрет еще в раннем детстве. И Фиц-Моэм знал об этом (старик видел Уолтона насквозь), и Фред тоже. Его брат и человек, заменивший ему отца, - вот те двое, которые уже знали обо всем.
Фиц-Моэм, вполне возможно, предпочтет на сей раз покрыть совершенный Уолтоном проступок, однако в будущем станет доверять ему, безусловно, куда меньше, чем теперь. Что же касается Фреда…
Невозможно было предугадать, как поведет себя Фред. Как братья они никогда не были особо близки друг к другу. Когда Рою было девять лет, а Фреду семь, их родители (ныне уже почти позабытые) погибли в авиакатастрофе, произошедший над Карибским морем, и детей отправили на воспитание в государственный интернат.
С тех пор пути-дороги братьев разошлись. Рой получил юридическое образование, какое-то время проработал личным секретарем сенатора Фиц-Моэма, а затем, всего лишь в прошлом месяце, неожиданно получил должность замдиректора в только что организованном Бюро Выравнивания Населенности. Фред же специализировался в области медицины, частнопрактикующий врач из него не получился, и только благодаря Рою ему в конце концов удалось пристроиться в отделение Счастливого Сна ВЫНАСа.
"А вот теперь, впервые за все это время, Фред ощущает некоторое превосходство надо мной, - подумал Уолтон. - Надеюсь, он не жаждет содрать с меня кожу живьем".
Щекотливое положеньице, ничего не скажешь. Теперь Рой особенно отчетливо ощущал, как чужды ему бессердечность и черствость, столь необходимые для настоящего работника ВЫНАСа. Неожиданно даже для самого себя Уолтон понял, что совершенно не заслуживал столь высокой должности в этой организации. И с его стороны единственным поистине честным поступком будет просить отставку у Фиц-Моэма, и немедленно.
Обдумывая, как это сделать, Уолтон вспомнил некогда произнесенные сенатором слова: "Такая работа годится только для человека, у которого нет сердца. ВЫНАС - самая жестокая организация из всех, когда-либо учрежденных человечеством. Ты уверен, что сумеешь справиться с этой работой, Рой?" - "Думаю, сумею, сэр".
Уолтон вспомнил также последовавшие далее туманные фразы, скорее напоминавшие лозунги, о необходимости выравнивания, о срочности решения всех проблем, связанных с перенаселенностью многих территорий земного шара.
"Временная жестокость - цена вечного счастья", - так сказал тогда Фиц-Моэм.
Уолтон хорошо запомнил тот день, когда Организация Объединенных Наций в конце концов дала "добро" на создание Бюро Выравнивания Населенности. Мир был буквально ошарашен этим решением. До сих пор перед глазами Роя Уолтона мелькают вспышки "блицев" фотокамер, в ушах стоит стрекот пишущих машинок тысяч репортеров, спешивших ошеломить население планеты, навсегда запечатлелось в памяти то воодушевление, которое владело им в те, казавшиеся тогда историческими часы вызванное сознанием понимание величия и благородства стоящих перед ВЫНАСом задач…
А затем - шесть недель накопления ненависти. ВЫНАС не пришелся по душе. Правда когда-то никто не восторгался тем, что раны обрабатывались дезинфицирующими растворами, однако люди терпели.
Уолтон сокрушенно покачал головой. Он совершил серьезную ошибку, спасая жизнь Филипу Приору. Но отставка - это совершенно неподходящее средство для того, чтобы загладить свою вину.
Он снова сделал окно матовым и вернулся к письменному столу. Самое время разобраться с накопившейся на нем почтой.
Первое из кипы письмо было написано от руки. Уолтон быстро пробежал его глазами.
"Дорогой мистер Уолтон!
Пришли вчерась ваши люди и увели на погибель мою матушку. Она ничего не сделала плохого за все семьдесят лет которые прожила тихо и мирно и я хочу чтобы вы знали что я считаю ваших приспешников самыми гнусными паразитами со времен Гитлера и Сталина и очень надеюсь что когда вы сами станете больной и старый то придут за вами ваши же висельники и засунут вас прямо в ту самую печку где вам давно уже надлежит гореть. Мерзавец - вот кто вы и все ваши охламоны такие же мерзавцы.
Тьфу на вас. Чтоб вы сдохли".
Уолтон только пожал плечами и вскрыл следующее письмо. Оно было напечатано четкими буквами диктопринтера на бумаге с изысканными водяными знаками.
"Сэр!
Судя по сообщениям в газетах, число подвергаемых эвтаназии лиц с каждым днем становится все больше и больше. Вы весьма преуспели в избавлении мира от многих слабых братьев и сестер, потерявших способность стойко переносить выпавшие на их долю трудности, от тех, которые, по меткому выражению Дарвина, "не приспособлены к борьбе за существование". Приношу свои чистосердечные поздравления, сэр, и выражаю полнейшую удовлетворенность масштабами и благородными целями вашей смелой и столь нелегкой в осуществлении программы. Ваше Бюро впервые в истории дает человечеству реальный шанс создать ту самую "обетованную землю", ту Утопию, что столь долгие годы была нашей надеждой и неосуществимой мечтой.
И еще я самым искренним образом надеюсь на то, что Ваше Бюро проявит максимальную щепетильность в отношении выбора тех категорий людей, которых следует пощадить. По-моему, и речи быть не может о сострадании к миллиардам расплодившихся, как кролики, азиатов; численность их должна быть снижена самым беспощадным образом, ибо именно их неконтролируемая рождаемость поставила все человечество на грань катастрофы. То же самое можно сказать и об европейцах, которые отказываются внять голосу разума. А если уж говорить о наших домашних делах, то я умоляю снизить численность евреев, католиков, коммунистов, антигершелитов и прочего вольнодумного сброда, чтобы сделать родившийся заново мир чистым, светлым и…"
С трудом превозмогая тошноту, Уолтон отшвырнул письмо в сторону. Подавляющая часть поступающей к нему корреспонденции из внешнего мира была подобного рода: внешне все было очень благоразумно, рационально, но пропитано крайним фанатизмом. Таким было и письмо одного весьма образованного человека из Алабамы, очень встревоженного тем, что в намерения ВЫНАСа не входит ликвидация различного рода второсортных граждан. А вот священника из Мичигана беспокоило только то, что удается избежать газовой камеры безбожникам-леворадикалам.
И, конечно же, было немало совсем иных писем - малограмотных посланий от несчастных родителей или родственников с обвинениями ВЫНАСа в бесчисленных преступлениях против человечества.
"Что ж, именно этого и следовало ожидать", - отметил про себя Уолтон. Черкнув свои инициалы на обоих письмах, он опустил их в лоток пневмотранспортировки в архив, где они будут замикрофильмированы и оставлены на хранение. Фиц-Моэм требовал, чтобы каждое письмо было прочитано и хранилось в архиве как очень важный документ.
"Недалек тот день, - подумалось Уолтону, - когда отпадет необходимость выравнивать населенность. Эвтаназия, правда, как весьма разумное и гуманное мероприятие обязательно должна сохраняться, но зато не нужно будет срывать с насиженных мест несколько тысяч бельгийцев и переправлять на освоение целинных земель Патагонии - подобная практика, безусловно, прекратится.
Лэнг со своей командой уже давно бьется с экспериментами по преобразованию Венеры в пригодную для обитания планету. Если у него это получится, то инженеры-землеустроители смогут приняться за аналогичное преобразование сначала Марса, затем крупных спутников Юпитера и Сатурна и, возможно, даже отдаленного Плутона при условии, разумеется, что будет открыт новый дешевый источник тепловой энергии.
Вот тогда-то человечество и перейдет в очередное свое состояние. Миллионы жителей Земли можно будет крупными партиями отправлять в новые, пригодные для освоения миры. Процесс этот, несомненно, вызовет массовые восстания - добровольно покинуть Землю захочется разве только горстке искателей приключений. Но ведь кому-то все равно придется расстаться с родной планетой: такая мера будет хоть и частичным, но все-таки весьма эффективным решением проблемы перенаселенности.
А затем - звезды… Создание сверхсветового привода осуществлялось в обстановке строжайшей секретности, настолько строжайшей, что лишь одному Фиц-Моэму было известно, на какой стадии этот проект находится в настоящее время. Но если данные будут обнародованы…"