«Эта история, предназначенная воздействовать на душу народа, — говорит он, — состряпана руками бездушного человека». «Книга написана так, что любой идиот может снять по ней фильм», — пишет историк кино Дэвид Томсон. Несомненно, Кондон писал «Маньчжурского кандидата», все время помня о кино. Это был его второй роман; по первому, под названием «Древнейшая вера», тоже был снят фильм — «Счастливые воры» с Рексом Гаррисоном (провал, который так и остался провалом). Однако мнение, что «Маньчжурский кандидат» Кондона не более чем набросок сценария, кажется несколько странным. Вот Майкл Крайтон, например, действительно пишет книги, которые может экранизировать любой идиот; он почти что указывает, где и под каким углом расставлять камеры. Однако книга Кондона отнюдь не так легка для экранизации; отчасти из-за своего тона, который очень трудно передать кинематографическими средствами, а отчасти потому, что многое в ней фактически не поддается — или не поддавалось в 1962 году — экранизации. Фильм, конечно, производит странное впечатление — триллер на грани вызова — но сама книга несравнимо более странная.
Журнал «Тайм», редакторы которого, в конце концов, ежедневно сталкиваются с ужасной прозой жизни, не слишком ошибался, увидев в «безнравственности» книги нечто великолепное. Может, «Маньчжурский кандидат» и дешевое чтиво, но это чрезвычайно изысканное дешевое чтиво. Это человек в клетчатом смокинге, цыпленок по-королевски, фаршированный трюфелями. Это смешение всех литературных стилей периода 1959 года. Судите сами.
Временами книга написана жестко:
«Сердечный приступ, будь она неладна! Одно неудачное слово, и эта старая перечница отправится к праотцам. Но куда деваться? Он сам накликал эту „головную боль“, когда, покинув Валгаллу, позвонил этому маленькому потному человечку, который, ясное дело, своего не упустит».
Временами сухо, в духе полицейского протокола:
«— Спасибо, майор. Вы свободны.
Марко покинул генеральский кабинет в 16:21. В 16:55 генерал Джоргенсон застрелился».
Иногда, и, как правило, в самом напряженном месте, текст насыщен оригинальными образами:
«Мать Реймонда двинулась на сенатора, плюясь langrels.»
«Он стискивал телефонную трубку, словно osculatorium, полностью сосредоточившись на текущем моменте».
Временами это утонченная поэзия, которая никого не оставит равнодушным:
«Всего лишь мгновение назад он направлял их широкое каноэ по залитому закатным светом озеру к точке белого света на небе, которая все расширялась и расширялась, пока не затмила собой мрак».
Кое-где текст звучит загадочно и потому — мудро:
«Во всех языках мира есть выражение, каждое слово которого ценится на вес золота: „любовь доброй женщины“. Это надо понимать так, что фраза не теряет своей ценности, сколь бы ни позорно было прошлое или бесперспективно будущее того, кто ее произносит. Горечь и доброта гоняются друг за другом вокруг нее, словно вокруг древа истины, и доброта может смягчить горечь, а горечь может выхолостить доброту, но ни то, ни другое не может изменить своей сути, поскольку любовь доброй женщины — это поддается определению».
А порой попадается такое, что заставляет читателя истекать слюной:
«Гибкая, литая фигура смотрелась еще лучше благодаря безупречной осанке. На ней был китайский халат нежного, идеально контрастирующего с глазами оттенка.