Столько яда в его словах Лоне еще не приходилось слышать. Яд она предпочла проигнорировать, и они отправились дальше по аллее. Это была их самая серьезная ссора за все время. Раньше, когда возникали трения, все ограничивалось недолгим отчуждением, резкими, саркастическими выпадами. Но ни разу еще они не оказывались вот так нос к носу, ни разу еще не возникало такого желания в голос залаять и вцепиться друг другу в глотку. Вокруг даже успели собраться зеваки, а Панч и Джуди знай себе бранились на потеху честной публики. В чем дело? Почему последнее время они с Беррисом только и делают, что препираются? Почему иногда кажется, что он ненавидит ее? Почему в эти моменты к ней приходит ощущение, что возненавидеть его было бы легче легкого?
Они же должны поддерживать друг друга! Так, по крайней мере, они в самом начале договаривались; два страдания соприкоснулись, и потек ток взаимного сочувствия. Куда все подевалось? Откуда столько горечи? Взаимные обвинения, упреки, постоянное напряжение…
Прямо перед ними три желтых светящихся колеса принялись выделывать хитроумные па огненного танца. Истерически замигали огоньки. На верхушке высокой колонны появилась голая девушка, струящая потоки живого света. Муэдзин, сзывающий правоверных в дом похоти. Формы тела были гипертрофированно подчеркнуты: грудь выдавалась скальными уступами, а ягодицы гигантскими полушариями. Такими не рождаются. Наверняка не обошлось без всемогущей хирургии.
Нашего полку прибыло, подумала Лона. Разве что новобранец, похоже, не считает себя жертвой и не слишком возражает. Выставляет себя напоказ и получает за это деньги. В четыре утра!
Беррис не сводил глаз с девушки на столбе.
- Это же просто мясо, - сказала Лона. - Что тебя так заворожило?
- Это Элиза!
- Миннер, тебе показалось. Ее тут не может быть. Тем более наверху, на столбе.
- Говорю тебе, это Элиза. Мне лучше знать. А ты ее едва видела. С телом что-то не так, оно раздуто, перегружено… Но это Элиза!
- Ну и отправляйся к своей Элизе!
Он замер ледяной статуей.
- Разве я говорил, что…
- Не говорил, но подумал.
- Ты что, ревнуешь меня к какой-то голой девице на вершине колонны?
- Ты любил ее до того, как мы встретились.
- Я никогда не любил ее! - выкрикнул он. Казалось, лживые слова материализовались в воздухе и вспыхнули ярким пламенем.
Из тысячи громкоговорителей зазвучала ода девушке, парку, посетителям. Все звуки слились в единый бесформенный рев. Беррис, будто в трансе, направился к колонне. Лона последовала за ним. А девушка на колонне пустилась в пляс, высоко подбрасывая ноги, выделывая немыслимые антраша. Голое тело ярко блестело. Раздутая плоть бешено колыхалась. Живое воплощение похоти.
- Это не Элиза, - внезапно произнес Беррис, и наваждение рассеялось.
Лицо его потемнело, он отвернулся и замер. Господа развлекающиеся толпой устремились к колонне, на миг ставшей центром парка. Беррис и Лона стояли неподвижно, как валуны посреди бурлящей реки. Спинами к танцовщице. Вдруг Беррис дернулся, как от удара, сложил на груди руки и рухнул на ближайшую скамейку, уронив голову на грудь.
Это уже не снобизм; даже не скука. Ему действительно плохо, поняла Лона.
- Я так устал, - вырвался у него хрип. - Вся сила… ушла… высосали… Лона, мне кажется, я тысячелетний старик.
Она протянула к нему руку и закашлялась. Внезапно из глаз ее ручьями хлынули слезы. Нашарив рукой спинку, она опустилась на скамейку рядом с ним и с трудом перевела дыхание.
- Со мной то же самое. Полное измождение.
- Что случилось?
- Может, мы вдохнули какой-то дряни в капсуле? Или съели что-нибудь не то?
- Нет. Посмотри на мои руки.
Ладони его тряслись, как в лихорадке. Коротенькие щупальца безвольно повисли. Кожа посерела.
Она выглядела не лучше - словно ее заставили пробежать сто миль. Или родить, одного за другим, сто детей.
На этот раз, когда он предложил вернуться в гостиницу, Лона не стала возражать.
XXVI
ПОЛНОЧНЫЙ ИНЕЙ
Она сбежала от него на Титане. Уже несколько дней у Берриса было ощущение, что момент этот близится; и когда момент настал, сил удивляться у Берриса уже не оставалось. Скорее, он даже почувствовал облегчение.
Напряжение росло с Южного полюса. Почему? Единственный ответ, который приходил в голову Беррису: они слишком разные. Какая бы ни была причина, а с некоторого момента они были готовы вцепиться друг другу в глотку: вначале подспудно, потом открыто и под конец в самом буквальном смысле.
В Луна-Тиволи они провели шесть дней. Все дни распорядок был на редкость однообразен: поздний подъем, обильный завтрак, какие-нибудь экскурсии, а потом - в парк. Парк был огромен и неистощим на сюрпризы, но уже на третий день Беррис обнаружил, что они с завидным упорством ходят по замкнутому кругу, а на пятый день Берриса тошнило от одного вида Тиволи. Он старался держать себя в руках, видя, в каком восторге Лона. Но каждый раз терпение его все-таки лопалось, и вечер заканчивался ссорой. Каждая следующая ссора оказывалась гораздо сильнее предыдущей. Иногда все заканчивалось взрывом дикой животной страсти, иногда - бессонной ночью и мрачными раздумьями.
И каждый раз во время ссоры или сразу после нее приходило ощущение жуткого, вселенского упадка сил. Никогда раньше с Беррисом не случалось ничего похожего. Вдвойне странно, что одновременно точно такие же приступы происходили у Лоны. Ни Аудаду, ни Николаиди, изредка мелькавшим в толпе, они не говорили об этом ни слова.
Беррис понимал, что с каждой новой ядовитой репликой трещина между ними все больше ширится. В редкие моменты просветления он искренне сожалел об этом; Лона была девушкой доброй и чуткой, и он ценил ее тепло. Но когда накатывал гнев, все лучшие соображения тут же забывались; тогда она казалась ему пустышкой, бесполезным грузом, лишним бременем, глупым, неразумным, ненавистным ребенком. И все это он ей высказывал: поначалу пряча смысл за обтекаемыми метафорами, позже швыряя в лицо откровенные оскорбления.
Разрыв был неизбежен. Ежевечерняя плановая битва заканчивалась полным взаимным измождением, и восстанавливать силы становилось все тяжелее и тяжелее. Мгновения любви случались реже и реже - горечь примешивалась чаще и чаще.
Как-то раз, в одно прекрасное утро одного прекрасного дня (шестого проведенного ими в Луна-Тиволи), Лона произнесла:
- Давай все бросим и улетим на Титан.
- По плану мы должны быть на Луне еще пять дней.
- Тебе этого очень хочется?
- Ну, честно говоря… нет.
Он боялся, его признание вызовет новый поток сердитых слов, выслушивать которые в такую рань ему совершенно не хотелось. Но утром шестого дня была очередь Лоны идти на жертвы.
- Мне кажется, с меня хватит, - произнесла она. - С тебя-то уж точно хватит, ты этого давно не скрываешь, зачем тогда лишние мучения? Может быть, на Титане будет гораздо интересней.
- Может быть.
- И мы… здесь мы вели себя совершенно по-свински. Изменение обстановки должно помочь.
Разумеется, должно! Купить билет на Луну мог позволить себе любой варвар с толстым бумажником, и Тиволи кишел грубиянами, хулиганами, всякой пьянью. В этом отношении политика Чока была предельно либеральной, и круг потенциальной клиентуры Луна-Тиволи давно вышел за рамки класса белых воротничков. Но Титан - это было развлечение для избранных; для тех, кто мог, не моргнув глазом, выложить только за билет две годовых зарплаты рабочего. А такие люди, как правило, обладают врожденным тактом; им и в голову не придет обращать внимание не уродство Берриса. Те, кто проводил в Антарктике медовый месяц, предпочитали попросту игнорировать любой потенциальный источник неприятных эмоций; для них Беррис был все равно что человек-невидимка. Завсегдатаи Луна-Тиволи смеялись ему в лицо и открыто потешались над ним. На Титане же впитанные с молоком матери правила хорошего тона должны будут проявиться в холодном безразличии. На странного типа можно спокойно смотреть, мило улыбаться ему, вести светскую беседу; но ни в коем случае нельзя дать понять - ни словом, ни жестом, - что вы заметили какие-то отклонения от канона. Из трех разновидностей жестокости Беррис предпочитал последнюю.
- С нас достаточно, - объявил он Аудаду, выследив того в свете фейерверка и приперев к шаткому заборчику. - Отправляйте нас на Титан.
- Но как же…
- Знаю-знаю, еще пять дней. Так вот, с нас хватит. Приступаем к следующему пункту программы.
- Сделаю что смогу, - пообещал Аудад.
Нередко ссоры с Лоной происходили на глазах Аудада. При этом Беррис чувствовал себя крайне неловко, а когда задумывался почему, то неловкость перерастала в очередной приступ самоуничижения. По отношению к нему с Лоной Аудад и Николаиди были все равно что купидончики, и почему-то Беррису казалось, что он постоянно обязан играть роль пылкого влюбленного. Каждой своей резкой репликой он как бы подводит Аудада. Что за бред! Какое мне дело, подвожу я Аудада или нет, думал Беррис. Аудад пока ни разу ни на что не жаловался. Не предлагал выступить посредником-примирителем. Вообще не говорил ни слова.
Как Беррис и ожидал, с билетами на Титан ни малейших затруднений не возникло. Аудад предусмотрительно связался с курортом и известил администрацию, что они прибывают с опережением графика. И они отправились на Титан.