Рвется какая-то невидимая ниточка. Нужно открыть дверь отцу - и трудно поднять руку, трудно шевельнуться. Случилось что-то непоправимое. Я цепляюсь ногой за провод - в моем усилителе гаснут лампы. Исчезли розоватые блики на стене. Из полураскрытого окна дохнуло сырым холодом от застывших на небе туч - выпуклых, неподвижных.
Бегу к двери. Щелкаю замком. У порога стоит точильщик ножей, я успеваю заметить, как гаснут его глаза под широким влажным шрамом на месте бровей.
- Извините, - с трудом выговаривает он. - Я хотел спросить, не нужно ли вам поточить ножи?
ПРЯМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
Первый разговор о встречном времени
С памятью происходит иногда что-то странное. Как будто начинает проявляться старый негатив. Иногда вдруг снова видишь костры, на которых мальчишки жгут осенние листья, и отчетливо, слышишь забытые голоса, а закроешь глаза - снова тепло застывшим рукам.
На песчаных осыпях мы подбирали желтые камни и разбивали их - там прятались прозрачные кристаллы. Мы искали железо, золото, алмазы, И находили. Позже мы говорили о ракетах, о звездах и о планетах, о "машине времени", даже не подозревая, что мы сами путешественники во времени.
Мы все прибыли из того времени, где острые травы не ранят пальцев, а ноги не боятся камней и пиявок. У нашего времени одно направление вперед! Попробуйте вернуться хотя бы на минуту - ничего не выйдет.
Время похоже на пассажирский состав: за окном проплывают деревья, дома, люди… Постукивая колесами, посвистывая, везет нас поезд вперед, вперед, вперед…
Но почему мы не забываем о начале пути? Почему воспоминания порой не только не гаснут, но, наоборот, становятся словно четче, сильнее? Словно есть другой поезд, мчащийся навстречу, наконец, в какой-то миг поравнявшийся с нами и ушедший в наше прошлое, в старое время. И как будто есть в этом поезде кто-то похожий на нас, очень похожий, наше второе "я", и с ним мы связаны тонкой нитью мысли.
…Еще года два назад я подтрунивал над Сафоновым, потому что мир с единым временем казался мне простым и незыблемым.
В один из вечеров я впервые задумался о встречном времени.
Я не очень верил тарабарщине об инвариантности и ковариантности. Но сама мысль о мире, невидимо пронизывающем наш мир так, что у каждой травинки, каждой песчинки есть двойник, живущий наоборот, неожиданно показалась мне поэтичной и немного странной.
В тот памятный вечер мы сидели у раскрытого окна. Уличные фонари уже погасли, и не светлом пепельном небе зажглась голубая звезда. Разговор как-то выдохся. Мы молча смотрели, как из-за соседнего дома выползала круглая белая луна. Листья тополей тихо позванивали, и теплые волны воздуха доносили до самого окна этот зеленый шум.
- Значит, можно встретиться с будущим? - спросил я.
- Да, можно. Но только раз.
- Как два встречных поезда?
- Да, как два поезда.
Не будь Сафонов моим другом, я, может быть, поверил бы ему гораздо раньше. Но ведь когда-то мы бегали с ним вместе на лекции и за одним столом вычисляли криволинейные интегралы, поэтому я отнесся к его идее как к своей собственной - скептически. Мало ли мыслей бродит в голове каждого из нас? А тут, собственно, и идеи никакой не было. О встречном времени где-то уже писали - чуть ли не с благословения самого Дирака.
Теперь-то я понимаю, что идея все-таки была: доказать экспериментально существование такого мира. Можно мысленно проследить свой путь во времени, встреча с двойником должна состояться в середине пути. В этот короткий миг обозначатся прошлое и будущее, но удастся ли поймать его, сочувствовать, осознать?
- Ты ошибаешься, Валя, - сказал я, - встречное время - это легенда, не больше. Если и существует такой мир, то он навсегда останется для нас невидимым и неощутимым.
Он молчал. Мне стало жаль мечту.
- Ты смог бы, - спросил я, - представить мелодию в обратной записи? Мне кажется, "музыка наоборот" - "то какофония.
- То же самое сказали бы они, если бы… А это мысль! - Он оживился: Обратная запись - мысль! У тебя ведь был магнитофон?..
Я достал магнитофон и посмотрел на часы. Было без четверти час. Хотелось спать. Я понял, что его так взбудоражило. Мы ведь не зря спорили о симметрии и квантовом обмене. Ему хотелось поймать радиосигналы наших двойников. Но что такое их голоса или музыка? Бессмысленный шум, все звуки следуют в обратном порядке. И потом искажения, неизбежные пропуски, замирания сигналов - кто сможет учесть это?
А на магнитофоне можно записать сигналы и пустить затем ленту обратным ходом. И если удастся услышать хоть одну музыкальную фразу, хоть обрывок разговора на русском, английском, турецком, японском… Только бы услышать! Вот что я вдруг прочел в его глазах.
Он верил и не верил. У него было очень серьезное лицо, волосы упали на лоб, и на правой руке вздулась и дрожала синяя жилка. Удивительно, что эта простая мысль никому раньше, по-видимому, не приходила в голову. Он снял крышку магнитофона, щелкнул клавишами, настроил приемник на какой-то вибрирующий звук. В черном квадрате окна плавали красные и синие огни, потом окно качнулось, деревья загородили звезды. Я почувствовал под головой подушку. Он обернулся ко мне и что-то сказал.
- Да, да, оставайся, Валька, - ответил я наугад, - свет мне не помешает.
Во сне мыслят образами. Прошлое - это мой Синегорск и солнце в зеленой траве. Будущее - как далекое облако у горизонта. Наше будущее - это чье-то прошлое. Все ясно и просто.
Валька сидел ночь напролет, в комнате горел свет, и потому-то, наверное, ночь превратилась в летний вечер, когда ветер поднимает с дороги облачка пыли и они бегут до самого дома, а там ждет мать, которая, оказывается, вовсе не умерла давным-давно, а жива и здорова. Вот уже хлопотливо собирается чай на старом деревянном столе, а у окна стоит и улыбается большеротая длинноногая девчонка.
Еще один вечер, но совсем другой. Сентябрь. Далекие звонкие голоса. Гудки. На столе - письмо. Пытаюсь угадать, чье письмо, - и не могу. Стараюсь припомнить… Догадаться… Или забыть?
Кто-то теребит за плечо: "Вставай, вставай, старая дохлятина, кое-что расскажу".
Утро. Валька стоит надо мной с пустой кассетой в руке.
- Как дела? - спрашиваю я.
- Сейчас увидишь. Вставай - опоздаешь на работу.
Он поставил самую удачную ленту. Минуты две магнитофон шипел, свистел, щелкал, наконец лента пошла, и я услышал шумную смесь ударника, трубы и тромбона.
- Это не то. Это прямая запись. Это Роуз, современная пьеска для джаз-оркестра. Дальше. Слушай дальше.
Звук был очень слабый. Что-то сказала женщина - совсем тихо, голос почти растворился в тишине. Я замер. Но пошла опять какая-то мешанина. Шум, свист, гром…
Так уходит мечта…
В то утро, когда мы впервые услышали обратные радиосигналы, мы договорились о четкой "программе исследований". Впрочем, это было бесполезно. Второй вечер был похож на первый. Сафонов накурил так, что я едва видел его руки, и кольца магнитной ленты, и горку кассет, и он говорил, говорил, а я не то помогал, не то мешал ему. Много записей было пустых - шум в прямом и обратном направлении. Мы стирали все с таких лент и записывали снова. А потом слушали. Два-три осмысленных слова, по-моему, еще не означали, что мы слышим наших двойников. Из случайного набора звуков тоже иногда рождается слово или мелодия. Правда, очень и очень редко. Но во что легче поверить - в существование мира со встречным временем или в то, что из шума случайно составилась подходящая комбинация звуков?
Мы не поймали больше ни звука. Эфир молчал. Может быть, мой радиоприемник был слаб, а может быть, самые обычные шумы и передачи радиостанций совсем заглушали сигнал - этого мы не знали. Да и где был этот встречный мир - далеко или рядом?
Несколько дней Влах работал до утра. Он приходил, включал приемник, и начинались настоящие поиски, напоминающие радиоигру "охота на лис".
В конце концов мы запутались в записях и потеряли ту, самую первую ленту с одним-единственным обрывком фразы.
Влах отнес мой приемник в институт и что-то с ним сделал. Теперь хорошо различались все шумы, даже шум электронов в лампах, похожий на стук сухих горошин.
В тихие погожие ночи мы вслушивались в ставшие такими привычными звуки. Но это были мертвые звуки - как шепот далеких морских волн в пустой раковине.
А утром, на работе, я ставил локти на стол, подпирал голову руками и - буду честен - дремал так до тех пор, пока локти не разъезжались в разные стороны.
- С добрым утром, - сказала мне однажды после этого шустрая Верочка, которая вообще обращалась со мной так, как будто я был ее однокашником, а не руководителем темы.
Почему-то я рассказал ей все.
- Странная история, - сказала она. - Двое молодых бездельников, из коих один мог бы уже защитить диссертацию, или жениться, или сделать что-нибудь полезное, бьют баклуши и занимаются ерундой. Впрочем, нет. История, пожалуй, не такая уж странная. Скорее обычная.
Она даже не спросила, что же за сигналы мы поймали в тот вечер. И это была она - а что бы сказал на ее месте кто-нибудь другой?
Как разгадать эту многочисленную породу людей, которые знают точно, как следует и как не следует жить? И даже какие книги читать?
А она могла все понять. Она, оказывается, знала даже о чуде Джинса. Если в печь поставить сосуд с водой и вода замерзнет, вместо того чтобы закипеть, тогда и произойдет это самое чудо. Джинс первый вычислил вероятность того, что молекулы воды смогут - из-за простой игры случая - потерять свою энергию, а печь, наоборот, еще сильнее нагреться.