VII
Старик Онуфрий встретил нас очень любезно и провел в прохладную, устланную коврами комнату. Мы сели, и хозяин заговорил с Пильманом. Они говорили, вероятно, обо мне, потому что старик несколько раз бросал на меня любопытные взгляды.
Когда мы выпили кофе, старик попросил меня показать ему браслет. Я снял его с руки и передал ему. Он внимательно его рассмотрел, быстро разобрал и прочел иероглифическую надпись и, вернув мне, попросил нагреть и произнести заклинание.
Я спросил теплой воды и проделал все, что делал раньше.
Когда по комнате распространился смолистый запах, хозяин стал усиленно вдыхать воздух; он сразу как-то помолодел и глаза его загорелись юношеским блеском.
Когда же в столбе света появилась прозрачная фигура девушки и проговорила обычное "туаи… анх", он произнес что-то на непонятном языке; видение ему ответило и скрылось.
Старик молча подошел к окну и стал смотреть по направлению развалин храма.
Была темная ночь, огни везде были уже погашены, и только вокруг развалин носились какие-то светлые призраки.
Старик одной рукой оперся мне на плечо, а другую протянул к храму и запел торжественную песню.
Окончив пение, он вышел из комнаты и вскоре вернулся с небольшим ящиком под мышкой. Он сделал мне и Пильману знак следовать да ним.
Мы вышли из дома и скоро дошли до развалин храма.
Широкие полуразбитые ступени вели в разрушенную залу.
Пошарив между разбросанными камнями, старик зажег факел и повел нас внутрь храма. Дойдя до уцелевшей стены, он остановился - дальше идти было некуда.
Осветив факелом высеченное в стене изображение бога Себака - бога вечности - старый копт нажал его руку, державшую крестообразный знак ключа жизни.
Послышался легкий скрип раздавленного песка, и камень с изображением бога дрогнул и тихо повернулся.
Старик смело вошел в открывшийся проход; Пильман и я последовали за ним.
Через несколько шагов Онуфрий остановился, уперся рукой в стену, надавил, вероятно, какую-нибудь пружину, и я услышал, что камень сзади нас повернулся и стал на свое место - проход в коридор был закрыт.
- Алла Керим, Алла Керим, - шептал Пильман.
Старик молча шел дальше.
Пол коридора, сначала ровный, стал круто опускаться.
Мы шли довольно долго и наконец остановились перед бронзовой дверью. Отодвинув засов, мы вошли в какую-то залу.
- Постойте немного на месте, я сейчас зажгу лампады, - проговорил наш проводник и, оставив нас одних в темноте, куда-то скрылся.
Через несколько минут помещение, в котором мы находились, стало постепенно освещаться загоравшимися в разных местах светильниками.
Скоро стало довольно светло.
Мы стояли в большой зале, среди которой шло два ряда колонн, подпиравших потолок. Все стены и потолок были украшены высеченными на них фигурами и сценами из древнеегипетской жизни. Прямо перед нами, в глубине залы, стоял трон, а на нем сидела статуя какого-то божества.
- Идите вперед, ближе к богу времени, - раздался откуда-то голос.
Мы тихо подошли к статуе с головой крокодила. Мне показалось, что глаза бога были уставлены на меня.
- Я сейчас помолюсь и принесу богу жертву, - проговорил старик, выходя из-за статуи в древнегреческом одеянии.
Все лицо старика преобразилось: в нем видны были могущество и страшная воля.
Он подошел к Пильману и посмотрел ему в глаза:
- Спите, - сказал он, - вам лучше спать.
У Пильмана немедленно опустились веки, он лег на пол и тотчас заснул.
- Вы были когда-то гордым жрецом этого храма, - сказал мне старик. - Если душа ваша уже очистилась, и вы достойны предстать перед великим Амуном, то я буду в силах показать вам то, чего еще никто из непосвященных не удостоился видеть. Вы увидите часть своей прежней жизни.
Он подошел к курильнице, стоявшей перед троном, зажег лежавшие в ней уголья и начал вполголоса молиться:
- Непостижимый, ты, одно из лиц четырехединого, нераздельного Амуна, взгляни на меня благосклонно. О бог вечности, помоги мне, заставь время идти назад. Тебе, Амун, я приношу жертву. О, помоги мне, Великий.
Окончив молитву, старый жрец разложил ковер возле курильницы, поставил на него принесенный из дому ящик и сел у ног бога времени. Достав из ящика пучок какой-то травы, Онуфрий бросил ее в курильницу. Она стала тлеть на горячих угольях. Тонкими струйками поднимался от курильницы к потолку залы душистый дым, и скоро его собралось целое облако. Старик подбросил в курильницу еще чего-то, вспыхнуло пламя - и в зале распространился совершенно такой же аромат, какой издавал при нагревании мой браслет.
- О нераздельный Амун, помоги! Время, вернись! Пламя падает - время, пади, - шептали губы жреца.
Пламя в курильнице погасло. Стало темнее.
Я взглянул на статую Себака. Ключ жизни качался в ее руке; глаза крокодила горели.
Старик еще что-то бросил в курильницу и обвел глазами залу. Вдруг все высеченные на стенах фигуры зашевелились.
Я видел, как они ожили, как стали сходить с мест и подходить к божеству.
Они становились перед ним на колени и протягивали к нему руки.
Я закрыл глаза, боясь взглянуть на этих вернувшихся к жизни людей. Мне слышался их говор, и я чувствовал, что они ко мне подходят.
Все стихло.
Приподняв немного веки, я увидел себя в кругу людей, лица которых были мне страшно знакомы.
Они стояли около меня и взглядами о чем-то просили. Поняв их желание и повернувшись лицом к божеству, я поднял руки и громким голосом начал молиться. Я произносил странные, неизвестные мне молитвы на незнакомом мне до сего времени языке.
Временами меня перебивали арфы, временами толпа повторяла за мною слова молитвы.
Ярко горели светильники; ароматный дым курильниц разносился по храму.
Во время молитвы я смотрел в глаза божеству. Много событий видели эти глаза, много тысячелетий прошло перед ними, а они бесстрастно глядели куда-то вперед, глядели в вечность.
Тут понял я силу времени; понял ничтожество всей жизни, ничтожество людей и власти, ничтожество волнений, горя и желаний.
Опустив голову, я с удивлением заметил, что на мне было жреческое одеяние, сверкавшее золотом и драгоценными камнями; па груди моей горела оправленная в золото капля крови атланта.
Верховный жрец и божество, ничтожество и вечность, стояли один против другого.
Взглянув опять на бога, я не опустил глаз - ведь я верховный жрец, а предо мною камень, хотя и символ божества.
Вдруг рука статуи протянулась и ключом жизни коснулась моего лба.
От этого прикосновения словно молния пронизала все мое тело. Я зашатался и опустился на каменный пол.
Мне показалось, что душа моя покинула свое временное жилище и, руководимая какой-то неведомой волей, полетела вне времени в пространстве…
- Простите меня, Ольга Платоновна, - неожиданно прервал свой рассказ Евгений Семенович. - Сегодня я не могу больше говорить, я слишком измучен. Я записал дальнейшие мои впечатления и, если хотите, пришлю вам завтра. А теперь я пойду. Прощайте.
С этими словами он вышел.
VIII
На другой день Ольга Платоновна получила обещанные заметки, и вот что она прочла:
"Мой дух стремился вдоль реки. Вдали виднелись горы. Мелькали города, мелькнули пирамиды.
Пахнуло сыростью; вдали чернело море.
На берегу виднелся город. Сквозь дымку легкого тумана темнели храмы в нем, дворцы.
Но вот и море. Спокойное, неслышное, оно дремало и временами лишь сверкало золотом.
На небе звезды искрились; сиял на небе Орион, и яркий золотистый свет лила красавица-луна.
В объятиях вечных неба, в спокойных ласках вод видна была любовь; все млело в неге, все млело в тишине.
Чтобы душа в тумане дум прониклась глубиной покоя, чтоб поняла, что жизни бури нужны лишь для того, чтоб оценить покой, неведомая воля, руководившая душой, умерила ее полет.
С мерцанием в небесах, с потоком искр на море и с трепетом любви и полного покоя прошла над морем ночь.
Настало утро.
Настал и светлый день, прошел - и снова вечер".
* * *
Видна невдалеке земля.
Цветов душистый запах несется к небу. Пропитанный благоуханьем роз, лимонов, струится воздух и темнеет вдали над городом.
Уж слышен гул толпы; сначала смутный, но вот отдельные в нем ясны голоса.
По улицам зажглись огни.
Волнуется несметная толпа.
У храма нового, все в белых одеяниях, стоят жрецы.
Чего-то ждут.
Все замерли.
Вдали блеснули копья, шлемы.
Толпа заволновалась. Раздвинулась. Как будто расступилось море.
Раздался звук рожка; послышалось людское пенье; вот слышен цистры звон; чу, залились свирели.
Идут.
Отряд солдат нес факелы. За ними в странных одеяниях, полуодетые, но все в цветах, с распущенными волосами, шли девушки. Толпа прекрасных юношей, украшенных венками, везла жреца и девушку в богатой колеснице. Кругом шли важные жрецы, а позади них негр. Он нес в руке змею. За ним, на расстоянии, толпа людей, одетых в тоги, шла молча. Среди толпы на золотых носилках, покрытых пурпуром, Нерон.
Он храм воздвиг египетскому богу и шел с придворными молиться.
Колонны в два ряда, а впереди изображенье Гора. Курильниц аромат, живых цветов благоуханье носились в воздухе; дышалось трудно.
Молящиеся вдоль стены и с ними Цезарь.
Среди колонн поставлен гроб; над ним рыдает кто-то. Над телом Божества Изида плачет.