Убедившись в том, что они удалились, я свернул с дороги и на протяжении всего оставшегося дня описывал длинную дугу, возвращаясь через лес и подножье гор к востоку от Пулефена, и наконец добрался туда теперь уже с востока, со стороны леса, к моему тайнику около Туруфа, где я оставил вторую часть своего снаряжения. Было нелегко тащить груз, весом превышающий мой собственный вес, по этой сильно пересеченной местности, но снежный покров становился все более твердым, а я был в доте. Я вынужден был сохранять это состояние, потому что когда человек выходит из состояния транса, ему довольно долго приходится приходить в себя и восстанавливать утраченную силу. До сих пор мне не приходилось пребывать в доте дольше часа, но я знал, что некоторые Старые Люди могут находиться в полном трансе целые сутки, день и ночь, и даже дольше. Необходимость оказалась хорошим дополнением к моему треннингу. Находясь в доте, человек не обращает особого внимания на всякие обстоятельства, и если я и беспокоился, то только о посланце, который должен был уже давным-давно проснуться после той незначительной дозы акустического удара, которой я его угостил. Он ни разу с тех пор не пошевелился, а у меня не было возможности им заняться. Неужели же его физиология настолько отличается от нашей, что то, что у нас ограничивалось непродолжительным параличом, для него было смертельно? Когда человек чувствует, что колесо фортуны вращается от прикосновения его руки, ему нужно очень осторожно выражать свои мысли, следить за тем, что он говорит. А я дважды назвал его покойником и нес его так, как несут труп. Я подумал, что, возможно, почти целый день сегодня я возил по горам труп и что удача и его жизнь - все пошло прахом. От этой мысли меня бросило в холодный пот, и я разразился проклятиями, а сила дот, казалось, начала уходить из меня как вода из треснувшего сосуда. Но я все шел и шел, и силы не оставили меня, пока я не дошел до тайника у подножья гор. Я разбил палатку и все, что только было в моих силах, сделал для Ая. Я открыл коробочку с концентрированной пищей и сам съел большую ее часть, а немножко в виде бульона влил в него, потому что он выглядел как человек, близкий к голодной смерти. На груди и на плечах у него были язвы, воспалившиеся от прикосновения грязного спального мешка. Когда я продезинфицировал эти язвы и уложил его в теплый и легкий новый спальник, укрыв его так хорошо, как только это было возможно сделать зимой, да еще и на открытом пространстве, больше ничего уже я не был в состоянии для него сделать. Наступила ночь, и меня окутала тьма, гораздо более темная, чем ночь, расплата за сознательное использование и трату всей энергии организма. И этой тьме я должен был доверить и себя, и его.
Мы спали. Шел снег. Он шел всю ночь, весь день и всю следующую ночь моего сна танген, который обычно сменяет дот. Это не была настоящая метель, но это уже был первый большой снег этой зимы. Когда я наконец пришел в себя и встал, чтобы осмотреться, наша палатка оказалась наполовину засыпана снегом. Под яркими лучами солнца ослепительную белизну снежного покрывала пересекали кое-где голубые тени. Очень далеко и высоко на востоке чистое небо затягивал единственный плюмаж серого цвета - дым Уденуршреке, самого близкого из Огненных Холмов. Вокруг маленькой палатки лежал снег - сугробы, холмики и холмы сверкающего белизной чистейшего снега.
Силы еще не совсем вернулись ко мне, я был еще слабым и сонным, но, как только я смог подняться, я начал давать Аю бульон, понемногу, но часто - и к вечеру этого дня к нему вернулась жизнь, хотя еще не вернулось сознание. Он сел и закричал, как кричат от ужаса насмерть перепуганные люди. Когда я опустился около него на колени, он хотел убежать, и, по-видимому, это усилие было для него слишком велико и непосильно, потому что он тут же потерял сознание. Этой ночью он все время что-то говорил на непонятном языке. Странно было в этой темной тишине безлюдья слышать, как он бормочет слова, которые он узнал совсем в другом мире, невероятно далеко отсюда. Следующий день оказался тяжелым, потому что, как только я пытался им заняться, он принимал меня за стражника из Пулефена, который собирается ввести ему какой-то наркотик. Он начинал говорить на смеси орготского и кархидского языков и умолял не делать этого, а потом отталкивал меня с истерической силой. Это все повторялось и повторялось, а так как я был еще в танген, периоде психического и физического изнеможения, я боялся, что вообще не смогу ему помочь. Я подумал тогда, что ему не только давали наркотики, но и превратили его либо в безумца, либо в идиота. И я сожалел, что он не умер, когда я вез его на санках, что поначалу удача благоприятствовала мне, что меня не арестовали при выезде из Мишнори и не сослали на какую-нибудь ферму, где я работал бы на собственную смерть.
Я проснулся и встретился с ним глазами.
- Эстравен? - спросил он тихо и удивленно.
Это вдохновило меня. Я мог теперь его успокоить и заняться его физическим состоянием. В эту ночь мы оба спали нормально.
На следующий день он чувствовал себя гораздо лучше и сел, чтобы поесть. Язвы его начинали заживать. Я спросил его, отчего они появились.
- Не знаю. Думаю, что от наркотиков. Мне ведь делали какие-то уколы…
- Для того, чтобы предотвратить наступление кеммера? - Такую версию я слышал от людей, бежавших или освобожденных из добровольных ферм.
- Да. И еще какие-то другие, может быть, заставляющие говорить правду. Я очень плохо переносил их, всегда болел после этих уколов, а они продолжали мне их делать. Чего они от меня хотели, что я мог им такое рассказать, чего не рассказал бы без этих препаратов?
- Может быть, это были не столько допросы, сколько порабощение, искусственное создание привыкания и физиологической зависимости?
- Как это "порабощение"?
- Обретение покорности путем принудительного введения какого-нибудь препарата, производного оргревы. Методика эта известна и в Кархиде. А может, проводили на вас какие-то эксперименты. Я слышал, что на фермах на заключенных проводятся испытания влияющих на психику препаратов и методик. Тогда я в это не хотел верить. Теперь верю.
- Есть ли такие фермы в Кархиде?
- В Кархиде? Нет.
Он в раздражении потер ладонью лоб.
- Я думаю, что в Мишнори мне бы тоже сказали, что ничего подобного в Оргорейне нет.
- Скорее, наоборот. С гордостью продемонстрировали бы ленты и снимки, сделанные на добровольных фермах, где асоциальные элементы проходят ресоциализацию, а находящиеся под угрозой вымирания племенные меньшинства находят убежище. Кроме того, они могли бы вас провести по Добровольной Земледельческой ферме Первого Округа, недалеко от Мишнори, заведению, как всем известно, образцовому. Если вы думаете, что такие фермы существуют в Кархиде, то вы нас переоцениваете, господин Ай. Мы люди простые.
Он лежал молча довольно долго, засмотревшись на раскаленную докрасна печурку, которую я включил на полную мощность, пока в палатке не стало невыносимо жарко. Потом перевел взгляд на меня.
- Да, вы мне говорили сегодня утром об этом, я знаю, но я был еще не совсем в сознании. Где мы сейчас находимся и как мы сюда попали?
Я рассказал ему об этом еще раз.
- Вы так просто вынесли меня?
- Господин Ай, каждый из находящихся там узников или даже все вместе могли бы спокойно выйти оттуда любой ночью. Если бы только они не были так истощены, обессилены, деморализованы и одурманены. И еще - если бы у них была зимняя одежда и им было куда бежать… В этом-то вся трудность. Куда им идти? В город? Без документов там им нечего делать, нечего там искать. В лес? Без крыши над головой им и там искать нечего. А летом они наверняка усиливают охрану. Зимой же сама зима - лучший стражник.
Он слушал меня, затаив дыхание.
- Вы не смогли бы перенести меня на расстояние и в сто метров. А что уж говорить о том, чтобы пробежать со мной на плечах несколько километров, да еще в темноте…
- Я находился в доте.
- По собственному желанию? - спросил он.
- Да.
- Вы ведь приверженец ханддары?
- Я был воспитан в учении ханддары и пробел два года в крепости Ротерер. В Керме большинство людей из внутренних очагов исповедуют ханддару.
- Я слышал, что после окончания дота истощение всех резервов организма требует довольно длительного периода как бы коллапса, оцепенения…
- Да, это танген, черный сон. Он продолжается значительно дольше, чем период дот, и когда человек вступит в период регенерации, восстановления, этот процесс прерывать нельзя. Я спал день и две ночи, однако все еще нахожусь в периоде танген и не дошел бы даже до вон того сугроба. С этим связано и чувство голода. Я сейчас съел большую часть того количества еды, которого в обычных условиях хватило бы мне на неделю.
- Ну хорошо, - сказал он торопливо и резко. - Вижу, верю, в конце концов у меня нет другого выхода, кроме как верить вам. Вот вы здесь, и я тоже здесь. Но я все равно не понимаю. Не понимаю, зачем вы все это сделали?
Вот тут я почувствовал, что мои нервы не выдерживают, и я принялся внимательнейшим образом всматриваться в ледовый нож, который лежал у меня под рукой, чтобы только не взглянуть на него и не ответить ему, пока не овладею собой и своим гневом. К счастью, в моем сердце было не очень много огня и я объяснил себе, что он человек из другого мира, а в нашей жизни и обычаях несведущий, обманутый и напуганный. Так я вернул себе утраченное равновесие и ответил ему:
- Я считаю, что отчасти и я несу ответственность за то, что вы оказались в Оргорейне, а затем - и в Пулефене. Я стараюсь исправить последствия своих ошибок.
- Но вы не могли иметь ничего общего с моим появлением в Оргорейне.